— Поппи, мне…
— Нет, Руне, — отрезала я, дополнив слова коротким, рубленым жестом. — Нет. Послушай меня. Когда меня не будет, ты, может быть, почувствуешь, что потерял половинку сердца, но это не дает тебе права жить половинкой жизни. И ты ничего не потеряешь. Потому что я всегда буду с тобой, буду рядом. Буду держать тебя за руку. Я уже вплетена в ткань твоей души, и ты всегда будешь связан с моей душой. Любить, смеяться, познавать мир ты будешь для нас обоих.
Я взяла его за руку, умоляя выслушать. Он отвернулся, но потом все же посмотрел мне в глаза.
— Всегда говори «да», Руне. Всегда говори «да» новым приключениям.
Его губы дрогнули в уголке, не выдержав моего немигающего взгляда. Он провел пальцем по моей щеке.
— Хорошо, Поппимин. Согласен.
Я улыбнулась в ответ на его усмешку, но от серьезного тона не отступила.
— Ты можешь так много предложить миру. Ты исполнил все мои желания. Такой человек, как ты, не может остановиться из-за перенесенной потери. Он поднимается, как поднимается каждый день солнце. — Я вздохнула. — Главное — пережить шторм. И не забывай главное.
— Что?
Я улыбнулась:
— Луна в сердцах — в улыбках солнце.
Как ни старался, удержаться Руне не смог и рассмеялся. И смех этот был прекрасен. Я закрыла глаза и отдалась его густому баритону, как теплой волне.
— Знаю, Поппимин. Знаю.
— Вот и хорошо, — сказала я и, довольная собой, снова прислонилась к нему. Горизонт вспыхнул первыми лучами рассвета, и мое сердце сжалось от восторга и томящей боли. Я потянулась к Руне и молча взяла его за руку.
Рассвету не нужно слов. Я сказала Руне все, что хотела. Все, что должна была сказать. Я любила его. Я хотела, чтобы он жил. И я знала, что еще увижу его.
Ко мне пришел покой.
Я была готова уйти.
Словно почувствовав мое настроение, Руне сжал меня крепко-крепко, и в этот миг верхушка солнечного диска вынырнула из синих вод, прогоняя звезды.
Чувствуя, как тяжелеют веки, я прильнула к Руне.
— Поппимин?
— М-м?
— Тебе хватило меня? — Грубоватый тон резанул по сердцу, но я кивнула.
— Более чем. — И с улыбкой — специально для него — добавила: — Ты был особенный. Особеннее не бывает.
Он ничего не сказал, только вздохнул, прерывисто и резко.
Солнце поднялось выше, по-хозяйски заняв свое место в небе.
— Руне, я готова вернуться домой.
Руне сжал меня в последний раз и начал подниматься. Но прежде чем выпрямился, я поймала его руку. Он посмотрел на меня сверху вниз и моргнул, удерживая слезы.
— Я о том… я готова уйти домой.
На секунду Руне зажмурился. Присел. Взял мое лицо в ладони. А потом сказал:
— Знаю, малышка. Я почувствовал это в тот миг, когда ты решила.
Я улыбнулась и еще раз обвела все взглядом — берег, море, горизонт.
Время пришло.
Руне бережно поднял меня и понес через пляж к машине. Я любовалась его прекрасным лицом, а он смотрел на меня.
Я повернулась к солнцу. Взгляд упал на золотистый песок, и в тот же миг сердце наполнилось невозможно ярким светом.
— Посмотри, — прошептала я. — Посмотри на наши следы на песке.
Руне оглянулся и затаил дыхание. Потом снова повернулся ко мне.
— Ты нес меня, — прошептала я дрожащими губами. — В самые трудные времена, когда я не могла идти… ты пронес меня через все.
— Вместе навсегда. — Его голос надломился. — На веки вечные.
Я глубоко вдохнула и, прильнув к его груди, выдохнула:
— Забери меня домой, малыш.
Пока мы ехали, я ни на секунду не отвела от него глаз.
Я хотела помнить его таким.
Всегда.
Пока он не вернется в мои объятия. Навечно.
Глава 16Обещанные мечты и остановленные мгновения
Двумя днями позже
Два дня на кровати рядом с Поппи. Я не сводил с нее глаз, запоминая каждую черточку. Обнимал. Целовал, доводя счет до тысячи.
Вернувшись с пляжа, мы обнаружили, что кровать придвинута к окну, как в больнице. Поппи слабела не по дням, а по часам, но каждая уходящая минута была наполнена счастьем. Ее улыбки поддерживали и нас.
Я гордился ею.
Оставаясь все время в ее комнате, я видел, как члены семьи прощаются с ней. Слышал, как сестры и Диди говорили, что еще увидятся с ней. Я не позволял себе слабости, видя, как родители не позволяют себе слез по своей дочери.
Когда миссис Личфилд отошла в сторонку, Поппи протянула руку. Она звала меня. Собравшись с силами, я двинулся к кровати на одеревенелых ногах.
Как бывало всегда, у меня захватило дух от ее красоты.
— Hei, Поппимин. — Я опустился на краешек матраса.
— Привет, малыш, — ответила она едва слышно.
Я взял ее руки в свои и, наклонившись, поцеловал в губы.
Поппи улыбнулась, и, как случалось всегда, ее улыбка растопила мое сердце. Шумный порыв ветра пронесся за окном, царапнув стекло. Поппи тихонько охнула. Я повернулся посмотреть, что такое она увидела.
Ветер уносил целое облачко кружащихся лепестков.
— Они уходят…
Я на секунду зажмурился. В том, что Поппи уходила в тот же день, когда вишневые деревья теряли свои лепестки, было что-то символичное. Словно они сопровождали ее душу домой.
Ее дыхание стеснилось, и я снова наклонился, зная, что в последний раз могу прижаться лбом к ее лбу. Поппи поднесла руку к моим волосам.
— Люблю тебя, — прошептала она.
— И я люблю тебя, Поппимин.
Когда я отстранился, Поппи посмотрела в мои глаза.
— Я увижу тебя в твоих снах.
— Я увижу тебя в твоих снах, — прохрипел я, стараясь не дать воли чувствам.
Поппи вздохнула, и ее лицо осветила тихая, спокойная улыбка. Потом она закрыла глаза, слегка подняла подбородок для последнего поцелуя и сжала мою руку.
Склонившись над ней, я прижался губами к ее губам в самом последнем, самом нежном, самом важном поцелуе.
Поппи выдохнула через нос, и ее сладкое дыхание окутало меня.
Больше она не дышала.
Усилием воли я заставил себя отстраниться, открыть глаза и посмотреть на Поппи, уснувшую уже вечным сном. Она была прекрасна. Как и при жизни.
Не в силах отступить, я поцеловал ее в щеку, потом еще и еще раз, повторяя шепотом:
— Тысяча первый. Тысяча второй. Тысяча третий. Тысяча четвертый…
Кто-то положил руку мне на плечо. Я оглянулся — мистер Личфилд печально качал головой.
Меня захватил шквал эмоций. Я не знал, что делать. В моей руке все еще лежала неподвижная рука Поппи. Я не мог ее отпустить, но потом вдруг понял очевидное: она вернулась домой.
— Поппимин… — прошептал я и посмотрел в окно, за которым все еще кружились сорванные лепестки. Обернувшись, я увидел на полке стеклянную банку и одно-единственное бумажное сердечко. Рядом лежала ручка. Я выпрямился, взял и то и другое и вышел на крыльцо. В лицо ударил ветер. Я прислонился к стене и смахнул текущие по щекам слезы. Потом сполз по стене на пол, положил сердечко на колени и написал:
ПОЦЕЛУЙ 1000
ОТ ПОППИМИН
КОГДА ОНА ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ.
И МОЕ СЕРДЦЕ РАЗОРВАЛОСЬ
Я отвернул крышку, положил последнее розовое сердечко в банку, закрыл ее. А потом…
Что дальше? Я огляделся и, не обнаружив ничего, что могло бы подсказать ответ, пододвинул к себе банку, обхватил колени и уткнулся в них лбом.
За спиной скрипнула ступенька. Я поднял голову и увидел своего отца. Наши взгляды встретились, и одного этого ему хватило, чтобы понять — Поппи ушла. В его глазах блеснули слезы.
Сдерживаться больше не было сил. Я не расплакался — зарыдал. И в какой-то момент почувствовал, что меня обняли. Я напрягся, но дальше дело не пошло. В этот раз мне было это нужно.
Мне нужен был он.
Отбросив последние охвостья злости, я упал в его объятия и выпустил все, что скопилось за последнее время. Отец дал мне такую возможность и стоял со мной на крыльце до самых сумерек. Молча, ничего не говоря, не произнося ни слова.
Это был четвертый момент, который определил мою жизнь, — потеря моей девушки. И отец, понимая это, просто поддержал меня.
Уверен, прислушавшись к завываниям ветра, в них можно было бы услышать легкий смех Поппи, уходившей, пританцовывая, домой.
Поппи похоронили через неделю. Служба была прекрасная, какой она и заслуживала. Небольшая, уютная церковь оказалась самым подходящим местом для прощания с девушкой, всем сердцем любившей родных и друзей.
После службы я решил не идти на поминки в доме Личфилдов, а вернулся к себе. Минуты через две в дверь постучали, и в комнату вошли папа и мама. Папа держал в руке какую-то коробку, которую положил на кровать.
— Что здесь? — недоуменно спросил я.
Папа сел рядом со мной и положил руку мне на плечо.
— Она просила отдать это тебе после похорон. Приготовила недавно, едва ли не перед концом.
Сердце гулко застучало в груди.
Папа постучал по запечатанной коробке.
— Там письмо. И мне поручено передать, чтобы ты вначале прочитал его. А еще несколько коробочек. Они пронумерованы, так что открывай по порядку.
Он поднялся и шагнул к двери, но я поймал его за руку.
— Спасибо.
Получилось неловко и прозвучало грубовато, но отец наклонился и поцеловал меня в висок.
— Люблю тебя, сын.
— Я тебя тоже. — Мне не пришлось кривить душой. За эту неделю из наших отношений ушло напряжение. Если Поппи и научила меня чему-то за свою короткую жизнь, так это тому, что мне надо научиться прощать. Любить и жить. Я так долго винил во всем отца, и моя злость в конце концов причиняла только боль.
Луна в сердцах — в улыбках солнце.
Мама поцеловала меня в щеку.
— Если понадобимся, мы на улице, хорошо? — Она беспокоилась обо мне и в то же время держалась с заметным облегчением. Наверно, из-за того мостика, который выстраивали мы с отцом.