Конский хвост хлестнул ее по пальцам, когда она свалилась носом в гравий, порвав одежду и разодрав синюю кожу на коленях.
Превращение в демона, вероятно, подарило ей скорость, силу и способность видеть в темноте, но не избавило, по-видимому, от неуклюжести.
Туджиязай продолжал скакать по дороге, не останавливаясь. Она даже не думала, что он заметил ее.
Но она это исправит. Миуко вскочила на ноги, готовая отправиться за ним.
Человеческий голос остановил ее:
«Мы не должны никого убивать! Мы не хотим быть чайником, помнишь?»
Миуко поморщилась. Она-то помнила… по крайней мере, помнила сейчас, пока в ней не бурлила жажда крови.
Воздерживаться от убийства, похоже, оказалось труднее, чем она думала.
Разочарованная, она зажала в кулаках складки одежды. Грубая ткань, натянутая до предела под действием ее демонической силы, треснула, явив узкие брюки, которые она украла у Туджиязая, ночному воздуху.
Миуко выругалась. Жрецы, может, и были искусны в молитвах и подобных вещах, но их одежда…
Их одежда.
Она замерла, уставившись на свои синие руки. Она была шаоха. И на ней была одежда жреца.
Шаоха в одеянии жреца прокляла ее на этой самой дороге этой самой ночью.
Миуко ощутила слабость.
Была ли она демоном со Старой Дороги?
Неужели она прокляла себя?
Она вгляделась в темноту. Отсюда дорога вела на север, огибая обрушившийся павильон дома мэра, а затем сворачивая к реке Озоцо. Если она переберется через руины, то сможет добраться до полуразрушенного моста прежде, чем Туджиязай промчится мимо и столкнет ее прошлую версию вниз.
Но если она не встретит себя на мосту, то никогда не подвергнется проклятию, а если она не будет проклята, доро ягра никогда не почувствует ее силу, проезжая мимо. После того как хорошенько искупается в реке – ничего такого, что не вылечили бы хороший сон и успокаивающая ванна, – она вернется в Нихаой… к своему отцу… в трактир, где и останется до конца своих дней, никогда не отважившись удалиться от дома дальше рынка в Удайве и только в компании родственника мужского пола.
Она никогда не встретит Гейки. Ногой никогда не ступит в игорный салон (людской или для насу). Никогда не поплывет на лодке. Не оседлает лошадь и не спасет духа журавля от жестокого отца. Не остановит человека, убившего семь девушек. Не увидит Зубцы Бога и вообще не испытает каких бы то ни было приключений.
А если она никогда этого не сделает, то никогда не узнает, что все те особенности, которые делали ее неудачницей как в роли девушки, так и прислуги, на самом деле окажутся благословениями.
Могла ли она приговорить свое прошлое «Я» к жизни без этого?
Ее тело получило ответ раньше, чем разум. Стремительно, словно ветер, она побежала к мосту, проскочила через развалившиеся ворота особняка мэра, пролетела по заросшим сорняками садам, мимо расщепленной молнией сосны, которая тянулась к небу, сильнее и быстрее, чем когда-либо в своей жизни.
Добравшись до Старой Дороги, она резко остановилась. Там стояла ее прошлая сущность: с глазами лани, неуклюже ступающая и спотыкающаяся на мосту, испуганная и отчаянно цепляющаяся за мысль, что, как только она доберется домой, все снова будет обычным.
– Ягра, – услышала она шепот своего прошлого «я».
Демон.
Миуко шагнула вперед, ударившись пальцем ноги об одну из древних колесных борозд, что заставило ее вскрикнуть от разочарования и, возможно, от боли.
Но один ушибленный палец не помешал ей сделать шаг. За то время, необходимое для того, чтобы моргнуть, она пересекла испещренную ямами дорогу. Вытянула руку, запутавшись посиневшими пальцами в свою старую одежду прислуги, и привлекла свое прошлое «я» ближе.
Миуко уже чувствовала, как желание убивать покалывает пальцы. Все, что ей требовалось сделать, это положить руки на свои собственные нежные щеки, а затем…
Увядание. Превращение живого тела в труп, дряблый и черный от гнили. Она не знала, что может желать чего-то так сильно, испытывать такой голод, что отдавался в самых костях.
«Это я! – прокричал тоненький голосок внутри нее. – Это мы! Ты не можешь убить нас!»
– Верно, – пробормотала Миуко. – Точно, верно… Я уже сделала это. Как и должно быть.
И, наклонившись, она нашла в темноте свои собственные губы, накладывая проклятие, которое в течение следующих двенадцати дней поглотит ее прошлое «Я», изгоняя ту из деревни, подальше от отца, отправляя в компанию духов и демонов, в путешествия, о которых, как Миуко была уверена, даже ее мать не осмеливалась бы мечтать; приключения, которые она теперь не променяла бы ни на что столь банальное, как обыденность.
3Благие намерения
Она плохо целуется, как поняла Миуко. Ее губы были слишком холодными. Во рту было слишком сухо.
Смутившись и более чем немного испугавшись, она оттолкнула свою прошлую сущность в сторону.
На краткий миг ее охватила слабость, похожая на головокружение, возникающее, когда она чрезмерно быстро вставала или слишком надолго задерживала дыхание. Она упала с дороги, кубарем несясь в сорняки, в то время как ее прошлое «Я» попятилось в другую сторону, хватаясь за каменные балясины моста в тумане.
Несколько секунд спустя Туджиязай снова проехал мимо.
Выбравшись из канавы, Миуко наблюдала, как ее прошлая сущность уперлась спиной в перила полуразрушенного моста, как доро ягра развернулся в седле, загипнотизированный видом маленького проклятого человеческого создания, которое свалилось в реку.
Раздался всплеск.
Лошадь продолжила путь по мосту.
Обессиленная, Миуко плюхнулась обратно в канаву. Над головой сверкали звезды. На полях призраки Огавы устремились к столице.
Значит, все было кончено. Ее прошлая личность проклята. Утром она проснется на берегу реки и вернется в постоялый двор.
А затем случится пожар.
Миуко, нахмурившись, сидела среди зарослей сорняков.
Обязательно ли нужен был пожар? Если она знала о том, что должно было произойти, то сможет и предотвратить это. Она могла бы предупредить отца. Могла бы спасти трактир.
Может быть, тогда, в отсутствие огненного хаоса, он поймет, что она по-прежнему его дочь и не заслуживает изгнания.
Миуко, пошатываясь, поднялась на ноги. С ней что-то было не так. Она чувствовала себя бесплотной, словно тень – сильная и темная, но не более чем зеркальное отражение чего-то другого. Возможно, наложение проклятия на саму себя истощило ее силы, и ей требовалось время, чтобы восстановиться.
Она осторожно пробиралась по полуразрушенному мосту в сопровождении призраков, которые с легкостью и уверенностью обходили ямы и прогнившие доски, как будто шагали по твердой земле.
Несколько раз Миуко останавливалась, когда натыкалась на деревенских жителей на Старой Дороге: владельца чайного домика, парочку фермеров, мрачных жрецов, выкрикивавших ее имя в тумане. Заметив среди них Лайдо, Миуко испытала сильное искушение схватить его за одеяние и отхлестать, как стебель риса во время молотьбы, но человеческий голос убедил ее в обратном.
Наконец она добралась до потускневших заклинаний и изъеденного термитами дерева ворот Нихаоя. За ними располагались храм, чайная, несколько лавок и постоялый двор. Пока Миуко бродила по улицам, дремлющая деревня казалась ей одновременно такой знакомой и такой небольшой. Старый рынок, самое крупное строение в том, что осталось от Нихаоя, мог бы уместиться в углу фамильного замка Туджиязая. Заросшие поля, которые она когда-то считала просторными и бескрайними, напоминали мох под ногами по сравнению с теми горами, которые она видела со спины Гейки.
Но когда она, в конце концов, подошла к постоялому двору, он оказался таким же, каким она его помнила: песчаный палисадник с разросшимися камелиями, конюшни по левую сторону, раковины морских ушек, привязанные к крыше как оберегающие от огня талисманы.
В одной из комнат горел равномерный свет. Возможно, принц-демон еще не спал; думал о девушке на мосту, одержимо размышлял о ее обычных чертах лица, простых одеждах, о том, как она смотрела на него – действительно смотрела, – как будто видела чудовище под его красивым, благородным лицом.
Странно, что он не смог почувствовать ее сейчас, когда она стояла прямо перед трактиром. Потому ли, что она не принадлежала этому времени? Или существовала иная…
Миуко ощутила холодную вспышку волнения в груди. Если он не почувствует ее приближение, у нее будет преимущество в виде внезапного появления, – лучшего времени, чем сейчас, для убийства и быть не может.
«Ты здесь, чтобы предупредить нашего отца, – строго напомнил ей человеческий голос. – И ты не должна никого убивать».
С ворчанием она шагнула вперед и постучала в дверь постоялого двора.
Внутри послышалось шарканье.
И тут в дверях появился Отори Рохиро, ее отец. Фонарь отбрасывал теплый свет на его широкие плечи и седеющие волосы, подчеркивая мешки под уставшими глазами.
Миуко просияла, увидев его.
– Оте…
Он захлопнул дверь у нее перед носом.
Ну, во всяком случае, попытался. С помощью своих новых демонических рефлексов Миуко поймала дверь, снова распахнув ее с громким треском. Стены задрожали.
– Отец, подождите! – прошептала она. – Я должна сказать…
Отори Рохиро потянулся к святыне тачанагри, что стоял у порога, и достал бумажный талисман, исписанный чернилами с заклинаниями.
– Вон, шаоха! – С почти смехотворной силой он швырнул в нее крошечный свиток, размахивая им так, будто он был благословенным клинком, а не пожелтевшим клочком бумаги.
– Отец, это я… – Миуко шагнула вперед, но ее, словно невидимой рукой, отбросило назад. Она споткнулась и отступила за порог в ночной воздух, пока ее отец надвигался на нее, размахивая талисманом.
– Подождите! Трактир в…
– Выметайся! – Высунувшись наружу, он повесил полоску бумаги на гвоздь над порогом, прежде чем снова захлопнул дверь. – Тебе здесь не рады!