Дырка в матерчатой сетке появилась не меньше двух недель назад.
Лейла присела рядом с отцом.
– Нет. Наверное, недавно порвалось.
– Я Фарибе так и сказал. – Вид у отца, как всегда после крупного разговора с женой, был подавленный. – А она говорит, напустим полон дом пчел.
В душе у Лейлы шевельнулась любовь и жалость к невысокому узкоплечему человечку с маленькими, нежными, как у женщины, ручками. Чтобы он был дома, и без книги в руках, – такого она и представить себе не могла. За чтением он забывал обо всем. Зато Баби знал наизусть чуть ли не все газели Руми и Хафиза[24], мог часами говорить об исторической борьбе за Афганистан между Британией и царской Россией, четко представлял, чем отличаются сталактиты от сталагмитов, и всегда мог сказать, чему равно расстояние от Земли до Солнца: «ровно в пятьсот тысяч раз больше, чем от Кабула до Газни». Но если Лейле надо было открыть банку с вареньем, приходилось, к стыду своему, обращаться к маме. Самая простая работа по хозяйству повергала Баби в оторопь. Двери вечно были не смазаны и скрипели, крыша протекала, в кухонных шкафчиках заводилась плесень. Мама говорила, что всю мужскую работу по дому всегда добросовестно исполнял Ахмад, пока не отправился вместе с Ноором воевать с Советами.
– Но если надо срочно прочесть какую-нибудь книгу, лучше Хакима никого не найдешь.
И все равно Лейле казалось, что в свое время, задолго до того, как Ахмад с Ноором ушли на войну, – до того, как Баби отпустил их на войну, – мама тоже была очарована начитанностью и книжностью отца, а его забывчивость и неприспособленность к жизни только кружили ей голову.
– Который там день сегодня пошел? – со смущенной улыбкой спросил ее отец. – Пятый или шестой?
– А мне-то что? Я счет дням не веду, – соврала Лейла.
Как она любила отца за то, что помнит! Мама ведать не ведала, что Тарик уехал.
– Оглянуться не успеешь, как фонарик в ночи замигает. (Баби говорил про их любимую игру – подавать друг другу сигналы фонариком в темноте, без которой они и дня прожить не могли.) Баби пощупал дыру в сетке. – Зашью, как только будет время. А сейчас нам пора. – И крикнул через плечо: – Мы ушли, Фариба! Я отвезу Лейлу в школу. Не забудь забрать ее!
Залезая на багажник отцовского велосипеда, Лейла увидела, что на улице, напротив дома, где живет сапожник Рашид со своей нелюдимой женой, стоит машина синего цвета с белой полосой через капот, крышу и багажник. «Мерседес-бенц» – редкий гость в их краях. В машине сидело двое: один за рулем, второй на заднем сиденье.
– Это еще кто? – спросила она.
– Не наше дело, – ответил Баби. – Пошевеливайся, а то опоздаем!
Лейле припомнилась еще одна домашняя перепалка, когда мама бросала Баби в лицо: «Уж это-то твое дело, а, двоюродный братец? Или тебя ничего не касается? Собственных сыновей отпустил на войну. Как я тебя умоляла! Но для тебя существуют только твои проклятые книги. Родным детям дозволил уйти из дома, будто безродным харами».
Баби нажал на педали и покатил по улице. Лейла сидела на багажнике, обхватив отца сзади руками. Когда они проезжали мимо синего «мерседеса», Лейла с любопытством взглянула на мужчину на заднем сиденье: худой, седой, в коричневом костюме, из нагрудного кармана торчит уголком белый носовой платок… А у машины – гератские номера. Вот и все, что Лейла успела заметить.
Всю дорогу они молчали, только на поворотах Баби коротко бросал:
– Держись крепче. Тихий ход.
В школе Лейла была в тот день необычайно рассеянна – все думала о том, что Тарик приедет еще не скоро и что мама опять накричала на Баби, – и вопрос учительницы про столицы Румынии и Кубы застал ее врасплох.
Учительницу звали Шанзаи, кличка Хала Рангмааль, «тетя малярша». Сначала шлепнет нарушителя дисциплины по щеке ладонью, потом тыльной стороной ладони, и так попеременно, туда-сюда, словно маляр орудует кистью. У Халы Рангмааль были густые брови и резкие черты лица. «Я дочь бедного крестьянина из Хоста», – гордо объявила она в первый день занятий. Держалась она всегда прямо, свои иссиня-черные волосы гладко зачесывала назад и стягивала в узел и никогда не пользовалась косметикой. Закрывать лицо учительница девочкам запрещала. Ведь мужчины и женщины равны, и если мужчины не носят накидок, то и женщинам это ни к чему.
По ее словам, Советский Союз – самая лучшая страна на свете (ну, Афганистан еще). Советский Союз – государство рабочих и крестьян, где все равны и счастливы, человек человеку – друг и брат. Не то что Америка, где уровень преступности такой, что люди боятся нос на улицу высунуть. И в Афганистан придут радость и счастье, как только враги прогресса, эти отсталые головорезы, будут побеждены.
– И советские товарищи в 1979 году протянули нам руку помощи, чтобы окончательно разгромить варваров, которые хотят повернуть ход истории вспять. Но мы им не дадим! И мы рассчитываем на вас, дети. Если знаете что-то о мятежниках, вы обязаны сообщить. Это ваш долг. Слушайте и докладывайте кому следует. Даже если речь идет о ваших родителях, дядях и тетях. Ваша родина любит вас сильнее, чем родственники, и родина должна всегда у вас быть на первом месте, помните об этом! Я буду гордиться вами, как и весь Афганистан!
На стене за спиной у Халы Рангмааль висели карта Советского Союза, карта Афганистана и портрет президента Наджибуллы[25]. (Баби говорил, что в свое время Наджибулла возглавлял страшную тайную полицию.) Висели там и фотографии советских солдат – улыбающиеся молодые парни пожимали руки крестьянам, сажали яблони, возводили дома.
– Так, та-ак, – зловеще протянула Хала Рангмааль. – О чем это размечталась наша юная революционерка, наша инкилаби?
Так прозвали Лейлу из-за того, что она родилась в апреле 1978 года, в ночь, когда произошел государственный переворот, который Хала Рангмааль вслед за официальной пропагандой именовала «революцией», инкилаб, восстанием трудящихся против неравенства. Джихад[26] тоже был запретным словом. По словам учительницы, это была даже не война, а незначительные стычки со смутьянами, подстрекаемыми иностранными провокаторами.
И конечно же, никто, ни одна живая душа не смела при Хале Рангмааль и слова сказать о том, что восемь лет боев не увенчались успехом и Советы проигрывают войну. Особенно последнее время, когда президент Рейган стал поставлять моджахедам ракеты «Стингер», когда мусульмане всего мира объединяются в борьбе: египтяне, пакистанцы, даже богатые жители Саудовской Аравии.
– Бухарест, Гавана, – сообразила Лейла. – А это дружественные нам страны?
– Да, моалим-сагиб. Эти страны нам друзья.
Когда занятия закончились, оказалось, что мама за ней не пришла. Она не впервые забывала про дочь. Что делать – Лейла отправилась домой с двумя одноклассницами, Джити и Хасиной.
Неладно скроенная, да крепко сшитая, с волосами, завязанными в два хвостика, Джити вечно хмурилась. Учебники она прижимала к груди, словно щит. Хасине уже исполнилось двенадцать – она два года сидела в одном классе и три в другом. Неуспехи в науках Хасина восполняла проказами и острым язычком. Именно она придумала прозвище «Хала Рангмааль».
Сегодня Хасина консультировала подруг, как отправлять восвояси постылых женихов.
– Надежный, проверенный способ, всегда сработает. Вот честное слово.
– Глупости какие. Я еще маленькая. Какие у меня могут быть женихи? – сердито произнесла Джити.
– Прямо уж и маленькая!
– Замуж меня еще никто не звал.
– Это все потому, что у тебя растет борода, милая моя.
Джити – бедняжка была начисто лишена чувства юмора – схватила себя за подбородок и с ужасом посмотрела на Лейлу. Та только головой покачала.
– Так, леди, вы хотите знать или нет? – Валяй, – сказала Лейла.
– Бобы. Не меньше четырех банок бобов.
Беззубой ящерице, что придет свататься, хватит за глаза и за уши. Только главное – все проделать вовремя. Подадут ему чай – можно начинать артиллерийский салют.
– Я это запомню, – хихикнула Лейла. – И он тоже.
Лейла могла бы сказать, что такие советы ей ни к чему, ведь Баби вовсе не стремится поскорее сбыть ее с рук. Хоть отец и работает на хлебозаводе «Сило» в жаре печей и грохоте машин, у него все-таки университетское образование. До прихода коммунистов к власти он преподавал в школе – пока его в 1978 году не выгнали с работы. Баби не раз повторял, что у него две основные цели в жизни – вырастить дочку и дать ей образование.
«Ты, конечно, еще маленькая, только вот какая штука, – говорил он. – Замужество может подождать, образование – нет. Ты очень, очень способная девочка. Ты можешь стать кем только захочешь. И я знаю, что, когда война закончится, ты ой как пригодишься своей стране, принесешь больше пользы, чем иные мужчины. Потому что общество обречено на неуспех, если женщинам недоступно образование. Просто обречено».
Но Лейла промолчала, и Хасина так и не узнала, что говорил Баби и как Лейла счастлива, что у нее такой отец, и как она им гордится, и как хочет учиться дальше, чтобы стать такой, как он. Ведь у Лейлы похвальные грамоты за каждый год. А у Хасины отец – таксист, угрюмый и раздражительный, и он годика через три точно выдаст ее замуж. В одну из немногих своих серьезных минут Хасина шепнула Лейле, что ее выдадут замуж за двоюродного брата на двадцать лет ее старше, владельца автомастерской в Лахоре, – это уже решено. «Я его видела всего два раза, – сказала Хасина. – Когда он ест, у него рот не закрывается».
– Бобы, девочки, – повторила Хасина. – Запомните хорошенько. Ну разве что, – она расплылась в плутовской улыбке и взяла Лейлу под руку, – к тебе постучится молодой красивый одноногий принц…
Лейла вырвала руку. Если бы кто-то еще сказал такое про Тарика, она бы обиделась. Но Хасина говорила не со зла – просто насмешничала, по своему обыкновению, и ради красного словца никого не щадила. Себя в первую очередь.