Вокруг вертятся тени. С потолка мерцает свет. Из сумерек выплывает женское лицо и парит над ней в воздухе.
Тьма окутывает Лейлу.
Еще одно лицо, на этот раз мужское. Унылое какое-то. Губы шевелятся, а ничего не слыхать. Все заглушает звон.
Мужчина машет рукой. Хмурится. Опять шевелит губами.
Очень больно. И дышать больно. Все болит.
Стакан воды. Розовая таблетка. Беспросветная тьма.
Снова женщина. Длинное лицо, сощуренные глаза. Она что-то говорит. Но в ушах только звон. Правда, Лейла теперь может видеть слова, они черной жижей вытекают у женщины изо рта.
Грудь болит. Руки-ноги болят. В глазах все вертится.
Где Тарик?
Почему его нет рядом? Тьма. Звезды россыпью.
Баби и Лейла где-то высоко-высоко. Он указывает ей на ячменные поля. Надрывно трещит пусковой двигатель дизель-генератора.
Длиннолицая смотрит на нее сверху вниз. Дышать больно.
Где-то играют на аккордеоне.
Опять розовая пилюля.
И тишина. Всепоглощающая тишина.
Часть третья
1
Мариам
– Ты меня не узнаешь?
Ресницы у девчонки затрепетали.
– Ты помнишь, что произошло?
Она шевелит губами. Закрывает глаза.
Сглатывает. Касается рукой левой щеки. Чуть слышно шепчет что-то.
Мариам наклоняется ближе.
– Ухо, – шелестит девчонка. – Оно ничего не слышит.
Первую неделю она только и делала, что спала – действовали купленные Рашидом в госпитале розовые пилюли, – бормотала во сне, вскрикивала, называла какие-то незнакомые имена, иногда плакала и металась. Мариам даже приходилось ее удерживать. Бывало, ее бесконечно рвало, вся пища извергалась обратно.
Мрачный взгляд поверх одеяла, односложные ответы, что бы ни спросили Мариам или Рашид, – такой она была, когда бодрствовала. Начнешь кормить – мотает головой и плюется. Правда, надолго ее не хватало – капризы быстро сменялись слезами.
Порезы на лице и на шее, швы на израненных руках и ногах Рашид велел смазывать дезинфицирующей мазью. Повязки Мариам регулярно стирала. Когда девчонку тошнило, Мариам приходилось придерживать ее, откидывать волосы у нее с лица.
– Сколько она у нас пробудет? – спросила Мариам у Рашида.
– Пока не поправится. Ты на нее только посмотри. Ну куда она теперь пойдет, бедняжка?
Из-под груды обломков девчонку откопал Рашид.
– Счастье, что я был дома. Твое счастье, – уточнял он, сидя рядом с ее кроватью. – Я отрыл тебя голыми руками. Вот такой кусок металла, – большим и указательным пальцами Рашид показывал размеры (раза в два больше, чем на самом деле, подумала Мариам), – торчал у тебя из плеча. Я уж думал, клещами вытаскивать придется. Но теперь все в порядке. Еще чуть-чуть – и ты поправишься, будешь нау соча. Как новенькая.
Рашид приволок несколько книг из библиотеки Хакима – все, что сохранилось.
– Очень много книг сгорело. Да и растащили порядочно, по-моему.
В первую неделю муж был сама доброта – то принесет подушку и одеяло, то пузырек с пилюлями. Витамины, говорит.
Это Рашид сообщил Лейле, что в доме ее приятеля Тарика теперь новые жильцы.
– Ничего себе подарочек. Один из командиров Сайафа очень щедр к своим людям. Такой дом для троих.
Трое мальчишек с дочерна обгоревшими на солнце лицами, в неизменном камуфляже, – вот кто были эти свои люди. Они часто попадались на глаза Мариам – курили во дворе и у калитки, прислонив свои автоматы к стене, играли в карты. Главный – немножко постарше и покрепче – важничал, держал себя заносчиво, а тихоня младший, как видно, еще не научился – всегда при встрече кланялся Мариам, улыбался и говорил «салам». Вся его напускная воинственность при этом слетала.
И вот однажды утром в дом угодила ракета. Потом ходили слухи, что стреляли хазарейцы из «Вахдата». Парней разорвало на кусочки и раскидало по окрестностям.
– К тому и шло, сами виноваты, – заключил Рашид.
Девчонке повезло, что так дешево отделалась, думала Мариам. Ведь ее дом разнесло в пыль. А сейчас она потихоньку шла на поправку – ела понемножку, сама мылась, сама расчесывала себе волосы, ужинала внизу вместе с Рашидом и Мариам. Конечно, подступала слабость, кружилась голова, тошнило. По ночам снились кошмары. И от приступов отчаяния было никуда не деться.
– Я занимаю чужое место, – вырвалось как-то у нее.
Мариам меняла белье. Девчонка сидела на полу, поджав синие коленки к подбородку. Глаза ее были полны ужаса.
– Отец хотел вытащить на улицу коробки с книгами, сказал, они для меня слишком тяжелые. Но я ему не дала – мне все хотелось сделать самой. И оказалась не в доме, а во дворе.
Мариам постелила свежую простыню и глянула на девчонку – на ее светлые кудряшки, зеленые глаза, высокие скулы и пухлые губы. Она помнила ее маленькой: вот крошка семенит вслед за матерью в пекарню, вот едет на закорках у брата – младшего, с завитком волос над ухом, – вот играет в шарики с мальчишкой плотника…
А теперь она, похоже, ждала, чтобы ее утешили. Но какие мудрые слова могла ей сказать Мариам, чем ободрить? Когда хоронили Нану, даже мулле Фатхулле нечем оказалось успокоить Мариам. А ведь он цитировал Коран: «Благословен тот, в руках которого власть и который властен над всякой вещью, который создал смерть и жизнь, чтобы испытать вас, кто из вас лучше по деяниям, – Он велик, прощающ!» Мулла Фатхулла увещевал ее: «Это пагубные мысли. Слышишь меня, Мариам-джо? Дурные, пагубные. Они несут муку. Вины на тебе нет».
Что сказать девчонке, как облегчить ее страдания, снять груз с плеч?
Но говорить ничего не пришлось.
– Мне плохо. Тошнит, – прохрипела горемыка, становясь на четвереньки.
– Стой! Потерпи немного. Сейчас принесу таз. Пол-то я только что вымыла… О Господи… Господи…
Миновал месяц.
Однажды кто-то постучался к ним в дом. Мариам открыла.
На пороге стоял мужчина. Он представился и сказал, кто ему нужен.
– Это к тебе! – крикнула Мариам. Лейла оторвала от подушки голову.
– Его зовут Абдул Шариф.
– Я ни с кем таким не знакома.
– Он спрашивает тебя. Спустись вниз и поговори с ним.
2
Лейла
Лейла сидела напротив Абдула Шарифа, крошечного человечка с рябым лицом и пористым носом картошкой. Короткие каштановые волосы дыбом стояли у него на голове, словно воткнутые в подушечку иголки.
– Прости меня, хамшира. – Мужчина расстегнул воротник рубашки и вытер лоб носовым платком. – Похоже, я не до конца поправился. Еще бы дней пять попринимать эти… как их… сульфамиды.
Лейла постаралась сесть так, чтобы правое ухо было повернуто к говорившему.
– Вы друг моих родителей?
– Нет, нет, – заторопился Абдул Шариф. – Прости меня. – Он напился из стакана, поставленного перед ним Мариам, и поднял палец.
– Мне лучше начать с самого начала. – Он опять вытер лоб. – Я предприниматель, у меня несколько магазинов с одеждой, в основном мужской. Тюмбаны, чапаны, шапки, костюмы, галстуки – такого рода товар. Две лавки здесь, в Кабуле, в районах Таймани и Шаринау, впрочем, я их уже продал. И два магазина в Пакистане, в Пешаваре. Склад у меня тоже там. Так что я много езжу туда-сюда. А в наше время, – он устало хохотнул, – это, скажем так, целое событие.
Недавно я был в Пешаваре по делам – провел инвентаризацию, набрал заказов, всякое такое. С семьей повидался. У меня трое дочерей. Когда моджахеды вцепились друг другу в глотку, я своих женщин перевез в Пакистан: не хочу их безвременной гибели. Да и сам не тороплюсь на тот свет. Скоро переберусь к ним.
В общем, в позапрошлую среду мне надо было быть в Кабуле. Но я умудрился заболеть. Не буду утомлять тебя подробностями, хамшира, скажу только, что когда отправился «по-маленькому», мне показалось, что внутри я весь набит битым стеклом. Самому Хекматьяру не пожелаю такого. Моя жена, Надя-джан, да благословит ее Аллах, умоляла меня сходить к доктору. Но я подумал, надо принять аспирин и выпить побольше воды. Надя-джан меня уговаривала, а я все отказывался. Знаешь, дурной голове нужна твердая рука. На этот раз дурная голова не послушалась.
Он осушил стакан и протянул Мариам:
– Еще налей, пожалуйста, если не составит труда.
Мариам ушла за водой.
– Само собой, мне надо было последовать ее совету. Здравый смысл всегда был на ее стороне, да продлит Господь ее лета. Когда я все-таки попал в госпиталь, меня всего трясло, такой меня пробирал озноб. Я с трудом на ногах стоял. Доктор сказал, у меня заражение крови. Еще два-три дня – и Надя-джан осталась бы вдовой.
Поместили меня в отделение интенсивной терапии, где лежат только те, кто очень серьезно болен. О, благодарю. Ташакор. – Абдул Шариф взял у Мариам стакан и достал из кармана гигантскую белую таблетку. – Вот ведь здоровая какая.
Лейла, задыхаясь, смотрела, как он кладет себе таблетку в рот и запивает водой. К ногам у нее словно кто гири привязал. Не надо так волноваться, он ведь еще ничего плохого не сказал, убеждала она себя. Ну а как скажет?
Если бы ноги ей повиновались, она бы вскочила и убежала.
Абдул Шариф отставил пустой стакан.
– Вот там-то я и познакомился с твоим приятелем, Мохаммадом Тариком Вализаи.
Сердце у Лейлы бешено заколотилось. Так Тарик в госпитале? В отделении, где лежат только самые тяжелые больные?
С внезапно пересохшим ртом Лейла привстала со своего места.
Нет, распускаться нельзя, сказала она себе. Прочь мысли о больницах и умирающих. Вспомни лучше, ты ведь единственный раз в жизни слышала полное имя Тарика. Это было давно, когда вы записались на зимние курсы углубленного изучения фарси. Учитель тогда делал перекличку и произнес: Мохаммад Тарик Вализаи. Прозвучало ужасно официально, даже смешно стало.
– О том, что с ним случилось, мне рассказала медсестра. – Абдул Шариф стукал себя в грудь кулаком, чтобы пилюля проскочила. – Я столько времени провел в Пакистане, что язык урду для меня уже как родной. Как я понял, они вместе с другими беженцами ехали на грузовике (всего двадцать три человека) и невдалеке от границы попали под перекрестный обстрел. В машину угодила ракета, случайно или специально, не поймешь. Семнадцать человек убило, а шестерых положили в госпиталь, в одно отделение. Трое через сутки умерло. Две девушки, сестры, оказались целы и невредимы, их почти сразу выписали. А господин Вализаи, твой друг, остался в госпитале. К тому времени, как меня положили, он находился в палате уже три недели.