При упоминании помолвки мои мысли потекли по довольно бестолковому руслу. Эскал мог недолюбливать жениха сестры по двум причинам: либо тот шут гороховый, а впечатление лично у меня сложилось такое, либо Аннике пророчили в мужья кого-то другого. Вообще странно, что король поспешил устроить брак дочери, а не сына. Обычно происходит наоборот.
Мои раздумья прервал торжественный марш, возвещавший прибытие Кавана и моей матери. В подражание королевским особам они завели традицию появляться на пирах только под музыку. Каван с его бутафорским троном, мать в украденных нарядах смотрелись скорее смехотворно, нежели величественно.
Каван переступил порог и самодовольно оглядел зал. Негодование, вспыхнувшее у меня при виде его напыщенной физиономии, вскоре померкло, вытесненное злостью на мать.
Которая облачилась в платье Анники.
Наряд для верховой езды, оставленный в темнице, перешили, чтобы подогнать под фигуру новой владелицы, однако не узнать его было невозможно. Кремовый корсаж, цветочная вышивка. Мать шла с высоко поднятой головой, изящно взяв Кавана под руку.
Мой взор заволокло багровой пеленой.
Едва отгремели овации, я пересек зал и, тронув мать за плечо, увлек ее к выходу.
– Как это понимать? – возмутилась она.
– Сними это платье.
Мать посмотрела на меня как на помешанного:
– Ты, должно быть, шутишь! Впервые мне попалось платье, сшитое специально для королевской особы. – Она блаженно улыбнулась. – Нет, я с ним не расстанусь.
Я преградил ей дорогу:
– Ты. Не. Королева. Каван даже не соизволил жениться на тебе. Формально ты никто. Можешь сколько угодно разгуливать по замку в пышных одеяниях, но это не отменит того факта, что в его глазах ты – расходный материал.
Мать сердито поджала губы:
– Почему ты так жесток к собственной матери?
У меня вырвался горестный смешок.
– Кто жесток, я? Не ты ли прячешь взгляд и бездействуешь всякий раз, когда человек, отправивший твоего мужа на верную смерть, прилюдно избивает твоего сына? Тебе ли рассуждать о жестокости?
Мать потупилась:
– Я не одобряю его поведения. У меня сердце кровью обливалось, когда он ударил тебя при огромном скоплении народу. Сочувствую.
Я скрестил руки:
– Спасибо, утешила. Не забудь посочувствовать, если твоему ненаглядному приспичит избить меня сегодня, а ты, как обычно, и бровью не поведешь. – (Мать опустила голову, лишний раз подтвердив мою правоту.) – Неужели ты не понимаешь? – зашептал я. – Он вцепился в тебя только затем, чтобы удержать меня в замке. Более ни у кого здесь не хватит духу убить королеву, похитить принцессу, изрубить на куски тех, кто, отчаявшись дождаться обещанных Каваном золотых гор, решился на побег. Без меня вся возведенная им конструкция рухнет. Я давно мечтаю выбраться отсюда, мечтаю о лучшей доле, но креплюсь – креплюсь в надежде, что ты рано или поздно очнешься и вспомнишь о сыне.
Взгляд матери заметался по сторонам, скользнул по манжетам, по факелу на стене. Она смотрела куда угодно, только не на меня.
– Ты когда-нибудь любила меня? Воспринимала иначе как преданного воина?
– Ну конечно любила, Леннокс.
Любила. В прошедшем времени.
– Но ты так похож на него, – призналась она, поднеся ладонь к губам. – Какое мучение для меня видеть в тебе призрак покойного мужа. Пойми, Леннокс, наша задача сейчас – выжить. Безропотно терпеть невзгоды ради неминуемого торжества справедливости.
Я запустил пятерню в волосы, борясь с желанием вырвать их с корнем:
– Я терплю и влачу жалкое существование уже много лет, хотя давно готов начать все с чистого листа. Рано или поздно я переверну эту страницу, но, клянусь, когда это свершится, тебе не будет места возле меня.
Глаза матери наполнились слезами, но веки оставались сухими.
– Чего ты добиваешься, Леннокс?
– Я хочу двигаться дальше. Хочу в честном бою отвоевать наше королевство. Ради отца. Хочу, чтобы меня окружали преданные сторонники. И хочу… хочу снова обрести мать. Но она умерла в день, когда стала любовницей Кавана. – У меня задрожали губы. – И боюсь, уже не воскреснет.
Мать опустила взор, но подбородок держала высоко поднятым, отказываясь признавать свою вину. Кто бы сомневался. Мой запас аргументов иссяк. Все напрасно. От осознания собственной беспомощности хотелось выть.
– Прости, если разочаровала.
– Как может разочаровать пустое место? – скривился я. – Ты пустышка, возомнившая себя королевой. Ничтожество.
– Будь по-твоему. – В голосе матери зазвучали стальные нотки. – Считай, что отныне ты для меня просто воин, не более.
– Ты низвела меня до воина давным-давно.
Она развернулась и, высоко задрав нос, поспешила обратно в зал.
Порывшись в поясной сумке, я достал пуговицу от отцовского сюртука и потер ее большим и указательным пальцем.
Моего отца давно предали земле, настало время предать мою мать забвению.
Из замка я вышел круглым сиротой.
Анника
– Он совсем спятил?! – в ужасе воскликнул Ретт. – И что теперь?
Я пожала плечами:
– Придется ехать. Механизм запущен. Другой вопрос: что случится, если они попытаются напасть? Помяни мое слово, если Леннокс поверит в успех предприятия, он без промедления вторгнется в Кадир. В обход всякой встречи.
Я со вздохом помассировала виски. После беседы с отцом головная боль не отпускала меня ни на минуту.
– Что ты намерена предпринять? – Ретт стиснул мою ладонь. – Чем я могу помочь?
Его взгляд затуманился тревогой, и вовсе не за себя.
Ретт беспокоился обо мне.
– У меня две просьбы. Первая – отбери самые ценные летописи и спрячь. Если Леннокс решит пренебречь предложением отца и явится во дворец, хватай книги и беги. Ты должен уберечь истину любой ценой. В этих страницах заключен Кадир. Если нам случится отвоевывать его обратно, понадобятся доказательства.
Ретт кивнул. Уверена, мысленно он уже составил перечень необходимых книг.
– Это проще простого. А вторая просьба?
– Обучи меня искусству боя. Если делегаты держат камень за пазухой и надеются взять меня голыми руками, они должны поплатится за свою самонадеянность. Ты очень трепетно относишься ко мне и не оставишь меня беззащитной. Ведь так?
Ретт расплылся в улыбке:
– Трепетно отношусь – это еще мягко сказано. Я люблю тебя, Анника. И никогда не скрывал своих чувств.
Мои щеки вспыхнули. Почему Ретт терзает меня? Удалось бы ему добиться взаимности, не будь я связана обязательствами с Николасом, не будь брак с ним моим священным долгом? Сложно сказать. И ради собственного спокойствия лучше об этом не задумываться.
– Знаю, Ретт.
– А я знаю, что мои признания тебе в тягость. Не отрицай, это очевидно, – засмеялся он. – Но мне довольно любить тебя на расстоянии. Под покровом пыльной библиотеки. Поверь, кто-то не может похвастаться даже таким счастьем.
Я посмотрела на него с искренним восхищением:
– Могу я задать тебе личный вопрос?
– У меня нет от тебя секретов. Спрашивай.
В висках прерывисто застучал пульс. Похожее чувство одолевало меня в замке Возино. Я резко тряхнула головой, отгоняя его прочь:
– Как ты догадался, что это любовь? Опиши, какая она?
Ретт медленно перевел дух и подошел ко мне вплотную:
– Анника, ты ведь прочла все сказки в библиотеке. Любовь невозможно описать. Только услышать. – Он понизил голос до шепота. – У нее своя музыка, которая звучит как тысяча ударов сердца. Она подобна оглушительному рокоту водопада или утреннему безмолвию. По ночам любовь убаюкивает, навевает сон, а в самые мрачные дни озаряет, словно луч солнца. Те, кто чуток к звукам любви, улавливают их среди постороннего шума. А те, кто глух, подолгу остаются в неведении. Но рано или поздно симфония грянет. – Ретт взял меня за подбородок и заглянул в глаза. – Вслушайся, Анника. Вслушайся. И ты услышишь.
Он легонько коснулся губами моей щеки в надежде пробудить мелодию.
Увы, ничто не потревожило моего слуха.
Но Ретту я поверила беспрекословно.
– Уверена, мой слух обострится, как только мы преодолеем угрозу надвигающейся войны, – пошутила я в попытке разрядить обстановку.
– Наверное, – со смехом отозвался Ретт. – Что касается твоей просьбы, мой ответ: да. Мы вплотную займемся тренировками. Если ты сумеешь одолеть этого треклятого Леннокса, то с другими и вовсе разделаешься в два счета. Но сперва нужно себя обезопасить. – Он на секунду задумался. – Поскольку подготовка к отплытию в разгаре, на конюшнях будет не протолкнуться. Придется поискать новое укромное местечко.
– А если мой любимый уголок в парке? Там, где камень? За раскидистыми зарослями нас не заметят, а лязганье стали не долетит до прогулочных троп.
– Неплохо придумано, – одобрил Ретт и покосился на улицу, где уже сгущались сумерки. – После ужина?
– Договорились.
Простившись с Реттом, я отправилась к себе, но вдруг замерла на полдороге. А вдруг Николасу не сообщили о намерениях отца? Несмотря на мою неприязнь, жестоко оставлять его в неведении. Поразмыслив, я поспешила к жениху.
– Ваше королевское высочество, – поприветствовал меня Николас, едва камердинер сообщил о моем приходе. – Чем я обязан удовольствию видеть вас у себя?
– Эскал не появлялся?
– Нет.
– Тогда пригласи меня войти. Есть разговор.
Если Ретт воспринял известие с негодованием, то Николас выразил лишь степенную озабоченность.
– Ты не должна плыть туда. Это затрудняет мои дальнейшие действия.
– Каким, интересно, образом?
Николас выразительно вздохнул:
– Как подданный, я обязан сопровождать короля, чтобы в случае опасности защитить его. Но как жених… – Он посмотрел на меня в упор. – Леннокс однажды пленил тебя, и произошло это всецело по моей вине. Одна мысль, что подобное может повториться, приводит меня в исступление. Разве мой долг не защищать невесту до последней капли крови?