– С чего ты взяла, что он мой лучший друг?
– Ты беспокоишься за него как за лучшего друга. А за блондиночку – как за свою девушку. А собственную мать ты пропустил?
Пропустил? В самом деле… Я машинально расправил плащ. Даже этим подарком не загладить многолетнее пренебрежение. А ведь есть еще Гриффин, Андрэ, Шервин… А у меня неплохо получается отсекать от себя людей.
– Моя цифра неизменна.
Анника покачала головой:
– Я бы не остановилась ни перед чем, только бы вновь очутиться в маминых объятиях, а ты своею пренебрегаешь. Странно.
– Перестань болтать о моей матери!
– Почему? Ты вдруг воспылал любовью к женщине, которой минуту назад желал смерти?
– Я не желал ей смерти!
– Еще как желал! И ведь поворачивается язык говорить такое о человеке, родившем тебя на свет! Даже если характер у нее не сахар…
– Довольно о моей матери! – Мой крик эхом разнесся под сводами.
Анника замолчала, впрочем ненадолго.
– Я не сказала про нее ничего дурного. А если вспомнить, кто лишил меня матери, разве не справедливо, если я возненавижу твою всей душой?
Я в три прыжка пересек пещеру, схватил меч и устремился к ней. Однако Анника хранила все то же безмятежное спокойствие, которое запечатлелось на лице ее матери в момент смерти. И это вызывало поистине лютую ненависть.
– Убьешь безоружную женщину? Выходит, ты и впрямь трус.
Я отшвырнул меч в угол и придвинулся к ней вплотную:
– Я не трус! Ты и представить не можешь, чего мне стоило раз и навсегда избавиться от малодушия… – Я отпрянул и захохотал как буйнопомешанный, что, впрочем, было недалеко от истины. – До меня только сейчас дошло, – дико вращая глазами, выдавил я. – К чему секреты, ведь совсем скоро один из нас умрет. В случае чего ты унесешь мои тайны в могилу… Ну а мне после смерти будет плевать, что скажут люди. Итак, ваше высочество, выложим карты на стол.
Казалось, лопнули путы, сдерживающие меня долгие годы, и ярость, копившаяся внутри, обрушилась на Аннику.
– Обратила внимание на форму моего носа? Его ломали столько раз, что я давно сбился со счета. Моя мать неоднократно присутствовала при этом, но даже не пыталась вмешаться. Меня лупили ногами в живот, кололи клинком, разбивали физиономию столько раз, что кожа сделалась дубленой. Вот, взгляни. – Я тронул рассеченную бровь. – Каван постарался не далее как сегодня утром. Он единственный, кто смеет поднимать на меня руку. В стае всегда достается самому слабому. А знаешь, когда тебя перестают считать слабаком? Есть варианты? – (Анника испуганно замотала головой.) – Когда тебя начинают бояться, – отчеканил я. – Убей двоих-троих. Потом еще несколько. А когда подвернется шанс убить по-настоящему важную птицу, не робей. Не подчинился приказу? Не так посмотрел? Солнце не взошло? Убивай. Безжалостно и беспощадно. Тогда всякий обидчик дважды подумает, прежде чем сунуться к тебе. Вот в чем секрет выживания.
– В чем? В том, чтобы заранее истреблять потенциальных врагов?
Я раздраженно отмахнулся:
– Нет. Люди должны четко усвоить, что ты не гнушаешься ничем, у тебя нет ничего святого. Хочешь знать, когда моя жизнь изменилась к лучшему? Одинокий волк из нашей армии задумал отомстить за смерть моего отца. Он похитил женщину и запер ее в подземелье. Но убить не отважился. Никто не желал брать такой грех на душу. Меня на тот момент воспринимали не иначе как грушу для битья. Так почему бы не воспользоваться случаем и не доказать, что ты не слабак? Я понятия не имел, кто эта женщина. Признаться, меня это мало заботило. Я просто взял и сделал то, чего так боялись сделать остальные.
Анника не дрогнула, не отвела взгляд:
– Той важной пленницей была моя мать.
Я кивнул и заговорил спокойнее, но с прежней ожесточенностью:
– Я убил ее, чтобы спасти себя. Битых двадцать минут я беседовал с ней в надежде выведать хоть что-нибудь, а когда осознал, что все напрасно, взял меч и отрубил ей голову. Молниеносно, она даже ничего не почувствовала. Это снискало мне уважение товарищей. – Я с гордостью ткнул себя в грудь. – До сих пор меня чтят за былые заслуги. Иными словами, я в неоплатном долгу перед твоей матерью. Она облегчила мое невыносимое существование. Если бы мне пришлось убить ее снова, чтобы выбраться из кошмара, в котором я нахожусь, поверь, рука бы у меня не дрогнула. Она вытащила меня из дерьма, и я ей за это благодарен.
Выпалив последнюю фразу, я направился прочь и в изнеможении опустился на пол. Нескончаемый ливень отрезал всякие пути к бегству, а убежать очень хотелось.
Анника не двинулась с места, пока я пыхтел, корчился и растравлял старые раны. Когда наши взгляды наконец встретились, по ее щекам катились безмолвные слезы.
– Полагаю, мне тоже следует сказать спасибо.
Анника
– Перестань! – рявкнул он. – Мне не нужна твоя жалость.
Слезы по моим щекам покатились градом.
– Я тебя и не жалею, а очень хорошо понимаю.
Леннокс изменился в лице.
– Ты? Да откуда тебе…
Я выставила ладонь, призывая его помолчать:
– Пообещай, что один из нас умрет.
Леннокс развел руками:
– Это неизбежно.
– Обещаешь?
– Да.
Вытаращив глаза, он наблюдал, как я приподняла подол платья, хотя поклялась, что никто, кроме лекаря, Ноэми и моего будущего супруга не увидит этих шрамов, но иначе Леннокс мне не поверит. Его взгляд завороженно скользил вверх по моей ноге, пока не открылась внутренняя поверхность бедра.
– Это еще что?! – потрясенно воскликнул он.
– Шрамы, – буднично откликнулась я, усаживаясь обратно к огню.
– Кто? Почему?
Я одернула платье и мысленно запретила себе плакать. По крайней мере, не сейчас.
– После исчезновения мамы отец сделался… сам не свой. Временами он все тот же строгий, но вместе с тем чуткий человек, каким запомнился мне с раннего детства. У него случаются припадки ярости, вызванные страхом. Он держал меня под замком, а сам планировал мое будущее… – Я горестно вздохнула. – Знаю, отец желает мне добра. Но когда он потребовал выйти за Николаса, я отказалась. Отказалась категорически. Впервые в жизни я осмелилась перечить отцу, и он просто-напросто растерялся. Справедливости ради скажу, что он не сразу впал в ярость. Приводил многочисленные доводы. Умасливал. Сулил золотые горы. Но все без толку. Сказать по правде, к браку с Николасом меня готовили с малых лет. Наш союз сулит обоюдную выгоду для всех. По-хорошему, мне следовало безропотно принять предложение отца. Но я воспротивилась. Разгорелся скандал, и отец толкнул меня. Я упала на стеклянный столик и… – Я перевела дух. – Он выглядел виноватым, но так и не извинился. Две недели я спала на животе, ждала, пока зарубцуются раны. Конец моего затворничества пришелся на вечер обручения. Отец обо всем условился за меня. – Я украдкой смахнула набежавшие слезы. – В его поступках не было злого умысла, а самые суровые меры продиктованы страхом потерять меня. Я все понимаю и поэтому мирюсь с ним. Мне не столько обидно, сколько грустно. Хотя отец по-прежнему с нами, временами мне чудится, что я сирота. – Когда я наконец отважилась поднять глаза, Леннокс смотрел на меня с состраданием. – Придворный лекарь, извлекавший осколки, обвинил во всем меня. Мол, не перечила бы отцу, ничего бы этого не случилось. У меня руки чесались свернуть ему шею!.. Разумеется, до дела не дошло, но очень хотелось. Хотелось хоть как-то облегчить свою боль за счет чужих страданий. Поэтому не мне тебя судить. – Я вытерла мокрые щеки. – Не представляешь, как меня пугает первая брачная ночь. Ведь придется объяснять эти жуткие рубцы. Откуда бы им взяться у принцессы… – Я тряхнула головой. – Не обессудь, но, если мне повезет выбраться отсюда живой, скажу, что ты меня пытал.
Во взгляде Леннокса читалась неприкрытая боль.
– Никто даже не усомнится, – опустошенно пробормотал он.
– Согласна.
В пещере воцарилась тишина, нарушаемая лишь размеренным рокотом дождя и треском поленьев. Леннокс переменил позу и ненароком придвинулся ближе:
– Слушай, после твоего убийства у меня останется уйма времени. Составь список, а я уж поквитаюсь и с лекарем, и с дражайшим Николасом заодно. Мерзкий тип, между нами говоря.
– Ты его толком не знаешь! – фыркнула я.
– Не суть.
Внезапно из глубин моего отчаяния вырвался смех. Не чарующий и мелодичный, не женственный и деликатный, а неистовый, безрассудный.
– Во-первых, лекаря вскоре удалили из дворца, и где он сейчас, неизвестно. Во-вторых, Николас, конечно… зануда, но смерти он точно не заслужил. И в-третьих, не нужно никого убивать, Леннокс. Я хочу простить их. Простить всем сердцем, как поступила бы мама.
– Даже не сомневаюсь, – чуть слышно, одними губами произнес он, однако я не решилась выспрашивать. – Есть вещи похуже смерти, Анника. Тебе ли не знать.
– Любые тяготы преодолимы, – пожала я плечами. – Смерть же сулит конец всему: мечтам, надеждам, чаяниям… У нас обоих отняли чувство собственного достоинства… – Я осеклась, горло сдавил спазм. – Хочется верить, временно. Но разве не чудовищнее было бы лишиться всякой надежды на светлое будущее?
Леннокс пошевелил поленья:
– А у тебя еще теплится надежда? Сама посуди. Допустим, вы победите в войне. Ты сохранишь королевство, выйдешь за человека, которого презираешь, а мы побитыми псами забьемся в свою конуру. Если победим мы, ты лишишься всего. Даже крова. А передо мной встанет выбор: либо примкнуть к Кавану, либо пополнить список жертв еще одним человеком. На какое светлое будущее нам надеяться?
– Воображаю, как весело с тобой на пирах! – раздраженно буркнула я.
– Мы редко закатываем пиры, – расхохотался Леннокс.
– Тогда объясни – в чем смысл? Зачем с таким трудом выцарапывать то, что вам якобы принадлежит, если вы даже не способны толком отпраздновать?
– Во-первых, без «якобы». Во-вторых, я по-своему отмечаю значимые события, хорошие или плохие.
Я воинственно скрестила руки: