Влада замерла, наблюдая, как танцуют у неё перед носом неповоротливые мушки. Она замахала свободной рукой — мушки завертелись быстрее.
Открылась дверь и едва не ударила её по лицу, еле успела отпрыгнуть. Возникший на пороге Ли вопросительно глянул на кружку.
— Это которая за сегодня?
Влада напряглась, пробуя вспомнить. И правда, какая? Она ждала, что Ли наконец-то спросит, как движется схема, но он ничего не спросил и с журналом подмышкой ушёл в угловую аудиторию. Влада вспомнила, что скоро закончится перерыв, и так неудобно топать через задние парты, двигая стулья, смущая лектора, и шмыгнула на кафедру за кипятком.
Как всегда к обеду пришла выспавшаяся Альбина.
— Ох, работать-то как не хочется. Ты вообще как, держишься ещё? А я домой, пожалуй, сбегу, как только шеф на совещание уйдёт. Знаешь такое выражение, сгорела на работе? Застряла в серых буднях — так ещё говорят.
— Угу.
Влада снимала и надевала очки — схема двоилась, троилась и расплывалась в любом случае. Она осмотрела лежащие вокруг книжки: каждая была раскрыта примерно на середине. Мысленные нити между иголками чуть мерцали, но видя их несовершенство, Владе хотелось расплакаться.
Нелепо требовать от себя, чтобы настолько сложная схема получилась с первого раза и — безукоризненно. Но у Влады не оставалось другого выхода. Значит, нужно собирать силы в кулак. От кофе во рту горчило.
— Ты идёшь? Ну ладно, нет — так нет. — Альбина подхватила с крючка перламутровый плащ.
Белёсых мушек явно сделалось больше. Они сидели на стеклянных дверцах шкафа, на микроскопе Альбины и, что самое противное, в чашке, оставленной на столе. В той, которая «Международный съезд парапсихологов».
Пользуясь тем, что для студентов ещё слишком рано, Влада протопала через всю аудиторию наискосок и помыла чашку в раковине, в углу. Мушиные трупы утекли в канализацию. Они даже живые были такими ленивыми, что не потрудились вспорхнуть.
Влада обыскала пространство под шкафами, обнюхала каждый угол, но ничего подозрительно не нашла. Она вернулась на своё рабочее место: мушек больше не было. Впрочем, они могли притаиться где-нибудь в тёмном углу, чтобы только дождаться удачного момента и снова обсесть её кружку.
К обеду пришла Альбина. Долго потягивалась и расчёсывалась перед зеркалом, ничуть не смущаясь любопытных студенческих взглядов. И как только уселась за микроскоп, тут же принялась болтать.
— Слушай, от работы кони дохнут, слышала такое выражение?
— Угу.
— А завтра выходной, есть планы?
— Придётся ещё поработать. — Губы произнесли это сами собой, потому что в голове были только тонкие иголки и схема из мысленной паутины.
Влада услышала себя как будто со стороны и вздрогнула от мерзкого ощущения. Она как будто бы парила над самой собой и разглядывала свою жизнь со стороны — нанизанные на нитку бесцветные бусины серых будней.
Так. Она окончательно заработалась, нужно сходить на кафедру за кипятком и выпить кофе. Чуть успокоиться и передохнуть, ведь схема никуда не денется. Вот она — выстроенная почти наполовину, тонкие светящиеся паутинки мыслей между иголок.
— Я сейчас, — бросила она Альбине. Та собиралась ответить, что если Влада домой — или в кафе — то Альбина может пойти с ней, — но не успела.
Ли крошил в чашку апельсиновую корку, и вся кафедра пропахла апельсинами. У него на столе как всегда громоздились кучи журналов успеваемости, ведомостей, рефератов и ещё какого-то хлама, а над головой вились плети ползучих комнатных цветов. Ли обожал растения.
— Это какая кружка за сегодня? — вежливо поинтересовался он.
Влада схватила ртом воздух и выскочила, едва не расплескав кофе по линолеуму.
Схема в этот день никак не плелась. Влада закрывала глаза руками и сидела так, в полусне. В темноте перед глазами не было ни одного образа, в голове — ни одной мысли.
Мушки больно кусались. Одну Влада убила на своей руке — мушка превратилась в кроваво-алое месиво. Две другие тут же устроились на шее. Странно, что Альбину они не трогали. По крайней мере, она сидела совершенно спокойно, качалась на стуле, как обычно. Перламутровый плащ, брошенный на спинку, возил по полу рукавом.
— Слышала такое выражение — застряла в серых буднях.
— Ещё говорят, сгорела на работе?
— Ага, — весело подтвердила Альбина. — Может, по пирожному?
— Прости, мне ещё нужно…
Кофе в чашке остыл и подёрнулся радужной плёнкой. Влада поднялась и опять села. Было что-то неуловимое и очень страшное во всём этом дне, и в мышино-сером костюме Ли, и в белёсых мушках, и в радостной Альбине, которая сегодня полчаса крутилась перед зеркалом и ловила на себе лестные взгляды студентов мужского пола.
— Какое сегодня число? — спросила Влада.
Альбина потянулась к брошенному на стол мобильному.
— Тринадцатое ноября.
— Какое? — Владе казалось, она закричала, но реальность исказила её голос, сделала его ложно-спокойным, разве что немного хриплым, как от простуды. Ноябрь всё-таки, самое время простывать.
— Тринадцатое. А что?
Она подхватила куртку и увидела вдруг: ветка берёзы за окном сделалась голой. Куда-то пропала сентябрьская сочность жёлто-зелёных оттенков. Город стал серым с примесью голубого льда на месте клумб и газонов.
Все книжки вокруг были открыты на середине, между тем, как она листала их каждый день, каждый день перебирала страницы, а проклятые книги всё никак не заканчивались. Выцветшие трупы мушек устилали подоконник и дальний край стола. На пенопластовом листе в беспорядке толпились иголки, и не было между ними светящейся мысленной схемы.
Застряла в серых буднях. Вот что это значит. Влада подхватила сумку и, на ходу пытаясь попасть в рукава куртки, побежала к выходу. Ей наплевать было, что громкие шаги и скрип стульев отвлекали преподавателя.
Автобус к больнице шёл непереносимо долго, сменялись попутчики. Она ехала от начальной остановки до конечной — почти на самую окраину города, в квартал низеньких пристроек и кленово-пихтовых аллей. Стихийный рынок у остановки был свёрнут по случаю наступивших холодов. Во дворе не осталось ни одной знакомой кошки.
Дрожа от холода и дурного предчувствия, Влада взбежала по лестнице больничного крыльца.
— Эй, девушка, девушка, вы к кому? Халат наденьте. В реанимацию нельзя. Вам туда нельзя, сказано же. Вы ему кто? Нет, в реанимацию не пускают посторонних.
— Но он же пришёл в себя, какая реанимация?
— Нет, он не приходил в себя. Кто вам такое сказал?
Медсестра смотрела на неё устало. Ещё бы. Сколько таких бывает за целый день — нервных, требующих открыть тяжёлую дверь с мутным круглым окошком, — Влада и сама понимала, как глупо выглядит. Видно же, что тут пахнет нервным срывом. На месте медсестры она и сама себя и на порог больницы не пустила бы.
Она села в коридоре на жёсткую кушетку, оббитую коричневым дерматином, и закрыла лицо руками. Слёз не было, но отчаянно ныли скулы.
Реальность её опять обыграла. Поймала, пережевала и проглотила. У Влады был замечательный учитель и отличный план спасения, она была обязана победить. Но когда у реальности вышли все козыри, она достала из рукава двух ферзей и принялась играть в шахматы.
Застряла в серых буднях — вот как это называется. Сейчас уже не вспомнить, в какой именно день случился излом. Да и ни к чему это — вспоминать.
Влада медленно вышла из больницы и спустилась на пихтовую аллею. Промозглый ноябрь подметал асфальтовые дорожки ветром, и Владе стало холодно в сентябрьском плаще. Она шла, загребая ногами жухлые коричневые листья.
Всё дело в том, что у неё был идеальный план, хороший учитель и много настойчивости, но для борьбы с реальностью всего этого категорически мало. Всей в мире усидчивости и всего в мире мастерства не хватит, чтобы перехитрить вселенскую энтропию. А значит…
Влада остановилась во дворе-колодце, отчуждённо глядя на разлетающийся под ногами мусор. Значит, ей тоже нужно стать хаосом, влиться в игру по чужим правилам, и тогда у неё есть шанс победить. Хотя бы в одной из множества реальностей. Всего в одной — ей больше не нужно.
Влада задёрнула шторы. Ноябрьским вечером не так уж сложно создать темноту в маленькой квартире. Если выдернуть все штепселя из розеток, то погаснет экран компьютера и замолчит вечно бормочущее радио, помертвеет дисплей микроволновки. Отключить ещё телефон, вытряхнуть батарейки из дверного звонка.
Штора на кухне оказалась слишком лёгкой — через неё просвечивали городские огни. Влада влезла на табурет и закрыла окно зимним одеялом. Она перекрыла воду, чтобы даже капли из крана не упало. Ещё раз проверила замки на входной двери — ощупью. Хорошо ещё, что дверь была надёжной, двойной и почти не пропускала звуки из общего коридора.
Влада закрылась в ванной — пол там был кафельный и немного пах больницей, села в углу между стиральной машинкой и раковиной. Обхватила колени руками. Мороз продрал её по коже почти сразу, но она сидела, стараясь не шевелиться, дожидалась, пока кончится ощущение хорошо знакомой ванной.
В самом деле, угол стиральной машины, которого Влада почти касалась ногой, ощущался долго, но в конце концов исчез и он. Она подняла голову от коленей — в лицо дохнуло запустением. Она повела рукой по кафельному полу и наткнулась на старую половую тряпку.
Глава 7
— Как твой друг? — Ли сидел напротив неё, в извечном мышастом костюме и крошил в кипяток апельсиновую корку.
Влада скомкала в руке стаканчик от кофе из автомата. Хорошо, что автоматы работают даже по ночам.
— Плохо. Вчера он всерьёз задумался, чтобы наглотаться моих таблеток, пришлось донимать его звонками с незнакомого номера. Он ведь уверен, что убил меня там, в подвале.
Ночной институт скрипел половицами, возился шорохами в тёмных углах. Когда те особенно наглели, Влада оборачивалась и говорила: «Цыц», а Ли делал строгое лицо, и шорохи утихали.
— Ты бы поговорила с ним.