Келлхус одновременно улыбнулся и нахмурился – точно так, как делал Ксинем, пока его не ослепили.
– Значит, теперь ты мой телохранитель?
– У них есть причина беспокоиться, как и у тебя. Подумай, какую катастрофу ты устроил. Сотни лет Консульт жировал в самом сердце Трех Морей, а над нами все насмехались. Они действовали безнаказанно. Но теперь жирок выгорел. Они пойдут на все, чтобы возместить свои потери. На все.
– Были и другие убийцы.
– Раньше. Сейчас ставки сильно повысились. Возможно, оборотни действуют по собственной инициативе. А может быть, их… направляют.
Келлхус несколько мгновений смотрел ему в лицо.
– Ты боишься, что кого-то из Консульта могут направлять прямо сюда… что Древнее Имя следит за Священной войной.
– Да.
Келлхус ответил не сразу. По крайней мере, словами. Вместо этого и его осанка, и лицо, и пронзительный взгляд на миг выразили твердость желания.
– Гнозис, – сказал он наконец. – Дашь ли ты его мне, Акка?
«Он знает. Он знает, какой силой будет обладать».
Земля покачнулась под ногами.
– Если ты потребуешь… Хотя я…
Ахкеймион поднял взгляд на Келлхуса, внезапно осознав: этот человек уже знает его ответ. Казалось, что эти пронзительные голубые глаза видят каждый шаг, каждую потаенную мысль.
«Для него нет неожиданностей».
– Да, – мрачно кивнул Келлхус. – Как только я приму Гнозис, я откажусь от защиты хоры.
– Именно.
Поначалу у Келлхуса будет только уязвимость чародея, но не его силы. Гнозис намного больше, чем Анагог: это колдовство систематическое и аналитическое. Даже самые примитивные Напевы требовали интенсивной подготовки, которая включала в себя состояние отрешенности.
– Потому ты и должен защищать меня, – заключил Келлхус. – Теперь ты мой визирь. Ты будешь жить здесь, во дворце Фама, в моем полном распоряжении.
Слова эти прозвучали непререкаемо, как приказ шрайи, но были сказаны с таким напором и уверенностью, словно подразумевали нечто большее. Как будто уступчивость Ахкеймиона – давно известный факт.
Келлхус не стал ждать ответа. Ему не требовался ответ.
– Ты можешь защитить меня, Акка?
Ахкеймион заморгал, пытаясь осознать, что же произошло.
«Ты будешь жить здесь…»
С ней.
– От-т Древнего Имени? – заикаясь, пробормотал он. – Не уверен.
Откуда взялась эта предательская радость?
«Ты увидишь ее! Завоюешь ее!»
– Нет, – ровно сказал Келлхус. – От себя.
Ахкеймион уставился на него, и на миг перед его взглядом промелькнул Наутцера, вопящий от раскаленного прикосновения Мекеретрига.
– Если не смогу я, – выдохнул он, – это сделает Сесватха.
Келлхус кивнул. Он дал Ахкеймиону знак следовать за собой, резко свернул в сторону и стал продираться сквозь переплетение ветвей, перешагивая через канавы. Ахкеймион поспешил за ним, отмахиваясь от пчел и трепещущих лепестков. Оставив позади три канавы, Келлхус остановился у открытого пятачка между двумя деревьями.
Ахкеймион разинул рот от ужаса.
Яблоня перед Келлхусом была лишена цветущих ветвей, остался только черный узловатый ствол с тремя сучьями, изогнутыми, как руки танцора. На них был растянут на ржавых цепях обнаженный шпион-оборотень. Его поза – одна рука заведена назад, другая вытянута вперед – напомнила Ахкеймиону копьеметателя. Голова свисала, длинные изящные пальцы-щупальца его лица бессильно лежали на груди. Солнце освещало демона, отбрасывая загадочные тени.
– Дерево было уже мертвым, – сказал Келлхус, словно объясняя.
– Что… – начал Ахкеймион, но осекся, когда тварь шевельнулась, подняв остатки лица. Щупальца медленно шевелились в воздухе, словно конечности задыхающегося краба. Глаза без век уставились на человека в бесконечном ужасе.
– Что ты узнал? – наконец выдавил Ахкеймион.
Тварь пожевала безгубым ртом.
– Ах-х, – выдохнула она. – Чигра-а-а…
– Вот кто их цель, – тихо сказал Келлхус.
«Беда близится, Чигра. Ты слишком поздно обнаружил нас».
– Но кто их направляет? – вскричал Ахкеймион, сцепив руки перед собой. – Ты знаешь это?
Воин-Пророк покачал головой.
– Они обучены, и очень хорошо. Потребуются месяцы допросов. А то и больше.
Ахкеймион кивнул. Будь у них время, понял он, Келлхус смог бы выпотрошить эту тварь, овладеть ею, как он овладевал всеми. Он очень тщателен, очень педантичен. Даже то, как быстро он раскрыл шпиона – тварь, созданную для обмана, – показывало его… неотвратимость.
«Он не совершает ошибок».
На какое-то головокружительное мгновение злорадное бешенство овладело Ахкеймионом. Все эти годы – века! – Консульт держал их за дураков. Но теперь – теперь! Знают ли они? Чуют ли опасность, исходящую от этого человека? Или недооценивают его, как и все остальные?
Как Эсменет.
Ахкеймион сглотнул.
– Как бы то ни было, Келлхус, ты должен окружить себя лучниками с хорами. И ты должен избегать больших строений где бы то ни было…
– Ты волнуешься, – сказал Келлхус, – при виде этих тварей.
По роще пронесся ветерок, и бесчисленные лепестки закружились в воздухе, словно на незримых нитях. Ахкеймион смотрел, как один из них опустился на лобок твари. К чему держать демона здесь, среди красоты и покоя, где он подобен раковой опухоли на коже девушки? Зачем? Тот, кто создал это существо, ничего не знал о красоте… ничего.
Ахкеймион выдержал взгляд Келлхуса.
– Они беспокоят меня.
– А твоя ненависть?
Он вдруг ощутил, что все – то, чем он был и чем станет, – жаждет возлюбить этого богоподобного человека. Как не полюбить его, если одно его присутствие – спасение? Но Ахкеймион не мог забыть о близости Эсменет. О ее страсти…
– Ненависть никуда не ушла, – ответил он.
Словно подстегнутая его словами, тварь задергалась в цепях. Мускулы взбугрились под сожженной солнцем кожей. Цепи залязгали. Затрещали черные сучья. Ахкеймион попятился, вспомнив тот ужас со Скеаосом в катакомбах Андиаминских Высот. Конфас спас его той ночью.
Келлхус не удостоил вниманием тварь, он продолжал говорить:
– Все люди сдаются, Акка, даже если они ищут власти. Это в их природе. Вопрос лишь в том, кому именно они сдадутся.
«Твое сердце, Чигра-а… я сожру его, как яблочко…»
– Я… я не понимаю. – Ахкеймион отвел глаза от демона и встретил пронзительно-голубой взгляд Келлхуса.
– Некоторые, как Люди Бивня, отдают себя – действительно отдают себя – только Богу. Их гордость оберегает тот факт, что они преклоняют колена пред тем, кого они никогда не видели и не слышали. Они могут унизить себя без страха саморазрушения.
«Я сожру…»
Ахкеймион поднял дрожащую руку, прикрываясь от солнца, чтобы увидеть лицо Воина-Пророка.
– Бог лишь испытывает, – продолжал Келлхус, – но не разрушает.
– Ты сказал «некоторые», – сумел наконец выговорить Ахкеймион. – А что с остальными?
Краем глаза он видел, что лицо твари собралось, как сжатый кулак.
– Они подобны тебе, Акка. Они предаются не Богу, а себе подобным. Мужчине. Женщине. Когда один предает себя другому, не нужно оберегать гордость. Это выше закона, здесь нет правил. А страх разрушения есть всегда, даже если в него и не веришь по-настоящему. Любящие ранят друг друга, унижают и бесчестят, но никогда не испытывают, Акка. Если они по-настоящему любят друг друга.
Тварь билась в цепях, словно зажатая в незримом гневном кулаке.
Внезапно в голове Ахкеймиона как будто зажужжали пчелы.
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Потому что ты цепляешься за надежду, будто она испытывает тебя. Но это не так.
На одно безумное мгновение ему показалось, что на него огромными испытующими глазами смотрит Инрау или юный Пройас. Ахкеймион ошеломленно заморгал.
– Так, значит, вот что ты хочешь сказать? Она убивает меня? Ты убиваешь меня?
Тварь издавала какие-то хрюкающие звуки, словно совокуплялась. Железо скрежетало и звенело.
– Я говорю, что она все еще тебя любит. А я просто взял то, что мне дали.
– Так верни! – рявкнул Ахкеймион. Его трясло. Дыхание разрывало ему горло.
– Ты забыл, Акка. Любовь как сон. Любовь не добудешь силой.
Это были его собственные слова. Он сказал их в ту самую ночь, когда они впервые сидели у костра вместе с Келлхусом и Серве под стенами Момемна. К Ахкеймиону вернулось изумление той ночи – ощущение, что он обрел нечто ужасающее и неотвратимое. И глаза, похожие на лучистые драгоценные камни, втоптанные в грязь мира, смотрели на него поверх языков пламени – те же глаза, что взирали на него сейчас… Но сейчас их разделял иной огонь.
Тварь взвыла.
– Было время, когда ты блуждал, – продолжал Келлхус. В его голосе таились отзвуки грозы. – Было время, когда ты думал: нет смысла, есть одна любовь. Нет мира, есть…
И Ахкеймион услышал свой шепот:
– Только она…
Эсменет. Блудница из Сумны.
Даже сейчас его взор горел убийством. Он опускал веки и снова видел их вместе: глаза Эсменет распахнуты от блаженства, рот открыт, спина выгнута, кожа блестит от пота… Стоит сказать слово – и все будет кончено. Стоит начать Напев – и мир сгорит. Ахкеймион это знал.
– Ни я, ни Эсменет не можем освободить тебя от страданий, Акка. Ты сам разрушаешь себя.
Эти обезоруживающие глаза! Что-то внутри Ахкеймиона сжималось под его взглядом, заставляло сдаться. Он не должен смотреть!
– О чем ты говоришь! – воскликнул Ахкеймион.
Келлхус стал тенью под рассеченным ветвями солнцем. Потом он повернулся к твари, корчившейся на дереве, и его лицо высветили яркие лучи.
– Вот, Акка. – В его словах была пустота, словно они – пергамент, на котором Ахкеймион мог написать все, что угодно. – Вот твое испытание.
– Мы сдерем мясо с твоих костей! – выла тварь. – Твое мясо!
– Ты, Друз Ахкеймион, – адепт Завета.
Когда Келлхус ушел, Ахкеймион, спотыкаясь, добрел до ближайшего дольмена и прислонился к нему спиной. Его вырвало на траву. Затем он побежал сквозь рощу цветущих деревьев, мимо стражи у портика. Он нашел какой-то дворик в колоннах, пустую нишу. Ни о чем не думая, он забился в тень между стеной и колонной. Он обхватил себя руками за плечи, подогнул колени, но чувство защищенности не приходило.