И он получил искомое позволение.
Ахкеймион начал спрашивать Келлхуса, что происходит, но тот заставил его замолчать, улыбнувшись с закрытыми глазами – с такой улыбкой он обычно без усилий решал то, что казалось неразрешимым. Келлхус попросил его снова попытаться выговорить первую фразу. С чувством, близким к благоговейному страху, Ахкеймион услышал, как с его собственных уст слетают первые слова – первые произносимые строфы…
– Иратистринейс ло окойменейн лорои хапара…
Дальше – первая непроизносимая строфа.
– Ли лийинериера куи аширитейн хейяроит…
На мгновение Ахкеймион почувствовал головокружение – так легко выходили эти строфы. Так четко звучал его голос! Он собрался с мыслями в установившейся тишине, глядя на Келлхуса с надеждой и ужасом. Казалось, даже воздух оцепенел.
Сам он потратил семь месяцев, чтобы научиться одновременно управляться с произносимыми и непроизносимыми строфами, и даже тогда начинал с восстанавливающих семантических конструкций. Но почему-то у Келлхуса…
Молчание. Такое полное, что казалось, будто слышно, как лампы источают белый свет.
Келлхус кивнул, слабо улыбнулся, посмотрел прямо в глаза Ахкеймиону и повторил:
– Иратистринейс ло окойменейн лорои хапара! – Но слова его рокотали подобно грому.
Впервые Ахкеймион увидел, что глаза Келлхуса пылают – как угли в горне. От ужаса у него перехватило дыхание, кровь застыла, ноги и руки онемели. Если даже он, простак, этими словами может обрушивать каменные стены, что же сумеет с ними сделать Келлхус?
Где его пределы?
Ахкеймион вспомнил свой давний спор с Эсменет в Шайгеке, еще до Сареотской библиотеки. Если пророк поет голосом Бога, что это значит для него? Становится ли он шаманом, как в дни, описанные на Бивне? Или это делает его богом?
– Да, – прошептал Келлхус и снова повторил слова, звучавшие из самой сердцевины бытия, из его костного мозга, и отдававшиеся эхом в безднах души.
Его глаза вспыхнули золотым пламенем. Земля и воздух тихо гудели.
И тут Ахкеймион осознал…
«Мне не хватает понятий, чтобы осмыслить его».
Глава 7. Джокта
Всякая женщина знает, что есть лишь два типа мужчин: тот, кто чувствует, и тот, кто притворяется. Всегда помни, дорогая: любить можно только первых, но доверять можно только последним. Глаза затуманивает страсть, не расчет.
Гораздо лучше перехитрить Истину, чем постичь ее.
Ранняя весна, 4112 год Бивня, Джокта
Они обедали в столовой прежнего властителя Донжона. Пышное убранство комнаты, как уже понял Найюр, было обычным для кианцев, в отличие от скромных жилищ фаним. Резные пороги имитировали искусно плетенные циновки. Единственное окно напротив входа закрывала причудливая чугунная решетка. Прежде, без сомнения, ее обвивали цветущие лозы – Найюр видел их повсюду в городе. Стены украшали фрески с геометрическими узорами. В центре комнаты находилось углубление в три ступеньки, потому столик не выше колена Найюра казался вырезанным в полу. Полированная столешница из красного дерева под определенным углом блестела словно зеркало. Поскольку единственным источником света были свечи, казалось, что люди сидят в глубоком гнезде из подушек, окруженном темной галереей.
Все старались не набить себе синяков на коленях – постоянная опасность при трапезе за этими кианскими столами. Найюр расположился во главе, Конфас – рядом справа, за ним генерал Сомпас, командующий кидрухилями; затем генерал Ареамантерас, командир Насуэретской колонны; генерал Баксатас, командир Селиалской колонны, и в конце генерал Имианакс, командир кепалоранских копейщиков. Слева от Найюра сел барон Санумнис, за ним барон Тирнем, затем Тройатти, капитан хемскильваров. В полумраке вокруг стола толпились рабы, наполняя чаши вином и убирая грязные тарелки. У входа стояли два конрийских рыцаря в боевых доспехах с опущенными серебряными забралами.
– Сомпас сказал, что на террасе у твоих покоев видели огни, – заметил Конфас. Говорил он бесцеремонно, с подковыркой, словно хитрый родственник. – Что это было? – Он глянул на Сомпаса. – Четыре-пять дней назад.
– В ночь дождя, – ответил генерал, не поднимая взора от тарелки.
Сомпас хотел сосредоточиться на еде, не одобряя дерзкую манеру своего экзальт-генерала или весь этот ужин с тюремщиком-скюльвендом. Возможно, и то и другое, подумал Найюр, и еще много чего.
Конфас не сводил с него глаз, подчеркнуто ожидая ответа. Найюр выдержал его взгляд, обгрыз куриную ножку, показав зубы, и снова уставился в тарелку. Он давно не ел курятины.
Скюльвенд отхлебнул неразбавленного вина, поглядывая на экзальт-генерала. Вокруг левого глаза Конфаса еще виднелась припухлость. Как и его офицеры, он был в официальном мундире: туника из черного шелка, вышитая серебром, а поверх нее кираса с кованым изображением соколов вокруг Солнца Империи. Он умудрился протащить через пустыню свои наряды, подумал Найюр, и это много о нем говорит.
Каждый раз, закрывая глаза, Найюр видел потеки крови на стенах.
Он призвал сюда Конфаса и его генералов якобы для обсуждения прибытия кораблей и последующей погрузки колонн. Дважды он задавал вопросы и слышал неопределенные ответы этого негодяя. На самом деле Найюра не интересовали корабли.
– Необычные огни, – продолжал Конфас, все еще глядя на скюльвенда в ожидании ответа.
Очевидный отказ Найюра говорить об этом действия не возымел. Людей вроде Икурея Конфаса, как понял вождь утемотов, смутить невозможно.
Зато их можно напугать.
Найюр сделал еще один большой глоток. Глаза Конфаса следили за его чашей. В его взгляде были проницательность, оценка потенциальной слабости, но и тревога. Происшествие с колдуном испугало его. Найюр знал, что так оно и будет.
Интересно, подумал он, дунианин так же себя чувствует?
– Я хочу, – сказал Найюр, – поговорить о Кийуте.
Конфас сделал вид, будто поглощен поданным блюдом. Он ел с манерностью высшей знати Нансура – двумя вилочками, поднося каждый кусочек ко рту так, словно высматривал, нет ли в нем иголок. В нынешних условиях он, возможно, и правда этого опасался. Когда он поднял голову, его веки были опущены, но радость скрыть трудно. С момента прибытия сюда его не отпускало какое-то… возбуждение.
«Он что-то затевает. Он считает, будто я уже обречен».
Экзальт-генерал пожал плечами:
– И что ты хочешь услышать о Кийуте?
– Мне вот что любопытно… Что бы ты делал, если бы Ксуннурит не напал на тебя?
Конфас улыбнулся, как человек, который с самого начала понимал, к чему клонит собеседник.
– У Ксуннурита не было выбора, – ответил он. – В том и состоял мой план.
– Не понимаю, – сказал Тирнем, и изо рта у него при этом выпал кусок утятины.
– Экзальт-генерал учел все, – объяснил Сомпас с солдатской уверенностью. – Время года и потребности. Гордость наших врагов. То, что вынудит их напасть на нас. И прежде всего их надменность…
Сомпас бросил на Найюра быстрый взгляд, одновременно ядовитый и тревожный.
Из всех присутствующих генералов Биакси Сомпас больше всего озадачивал Найюра. Биакси традиционно соперничали с Икуреями, но этот человек постоянно лизал Конфасу задницу.
– Скюльвенды отвергают мужеложство! – с сильным акцентом вскричал генерал Имианакс. – Считают его самым страшным оскорблением. – При этих словах он возвел очи к потолку, а потом глумливо уставился на Найюра. – Поэтому экзальт-генерал приказал публично изнасиловать всех наших пленников.
Сомпас побледнел, а Баксатас нахмурился, глядя на этого сварливого норсирайского дурака. Ареамантерас фыркнул от смеха прямо в чашу с вином, но не осмелился поднять взгляд от стола. Санумнис и Тирнем украдкой посмотрели на командира.
– Да, – беспечно ответил Конфас, орудуя вилочками. – Так я и сделал.
Долгое время никто не осмеливался произнести ни слова. Найюр с непроницаемым лицом наблюдал, как экзальт-генерал жует.
– Война, – продолжал Конфас, словно они вели непринужденную беседу. Он сделал паузу, чтобы проглотить кусочек. – Война – это как бенджука. Правила зависят от того, какой ты делаешь ход, не больше и не меньше…
Найюр не дал ему договорить. Он сказал:
– Война – это интеллект.
Конфас закончил есть и аккуратно отложил серебряные вилочки.
Найюр отодвинул свою тарелку:
– Тебе интересно, где я это услышал?
Конфас поджал губы и покачал головой. Промокнул подбородок салфеткой.
– Нет… ты был там. В тот день, когда я объяснял Мартему свою тактику. Ты ведь там был, да? Среди павших.
– Был.
Конфас кивнул, словно его тайное предположение подтвердилось.
– Мне вот что любопытно… Ведь мы с Мартемом были одни. – Он многозначительно посмотрел на Найюра. – Без свиты.
– Ты хочешь знать, почему я тебя не убил?
Экзальт-генерал хмыкнул.
– Я бы сказал, почему не попытался убить?
Молоденький раб протянул руку из темноты и забрал тарелку Найюра. Золото и кости.
– Трава, – сказал он. – Травы оплели мои руки и ноги. Они привязали меня к земле.
Где-то отворилась дверь. Он ясно различил это в их глазах – в глазах своих так называемых подчиненных. Отворилась дверь, и ужас встал среди них.
«Я вижу тебя».
Казалось, только Конфас ничего не замечает. Будто у него не хватало для этого органов чувств.
– Конечно, – усмехнулся он. – Ведь поле было моим.
Никто не рассмеялся.
Найюр откинулся назад, глядя на свои огромные ладони.
– Оставьте нас, – приказал он. – Все.
Поначалу никто не двинулся, даже не посмел вздохнуть. Затем Конфас откашлялся. Сурово нахмурившись, он сказал:
– Делайте… как он сказал.
Сомпас попытался возразить.
– Вон! – крикнул экзальт-генерал.
Когда все ушли, Найюр впился взглядом в точеные черты Конфаса.
«Найюр урс Скиоата…»