Конфас кивнул, словно все понимал.
– Я проиграл бы при Кийуте, – сказал он, – если бы верховным вождем был ты.
«… самый яростный из воинов».
– Проиграл бы битву, – отозвался Найюр, – и не только.
Конфас хмыкнул над чашей с вином, поднял брови и проговорил:
– Полагаю, империю тоже.
Найюр с изумлением и интересом смотрел на него. У него не укладывалось в голове, что сидевший перед ним мальчишка – это и есть полководец, выигравший сражение при Кийуте много лет назад. Тот человек был непобедим. Он царил над полем битвы, его имя застыло на губах бесчисленных мертвецов. Великий Икурей Конфас.
Это он, Лев Кийута. Шея у него такая же тонкая, как и множество других, сломанных Найюром.
Экзальт-генерал отодвинул тарелку и обратил на скюльвенда веселый заговорщицкий взгляд.
– А что живет в сердцах ненавистных врагов? Нет никого, кроме Анасуримбора, кого бы я презирал больше, чем тебя. И все же я нахожу некое успокоение в твоем присутствии.
– Успокоение, – хмыкнул Найюр. – Потому что ты относишься к миру как к собранию твоих военных трофеев. Твоя душа ищет лести – даже во мне. Ты видишь себя во всем, как в зеркале.
Экзальт-генерал моргнул, затем тихонько рассмеялся.
– Не надо преуменьшать, скюльвенд.
Найюр вонзил кинжал в тяжелый стол, заставив подскочить чаши, блюда и самого Конфаса.
– Вот, – прорычал он, – вот! Вот что такое мир на самом деле!
Конфас сглотнул, отчаянным усилием сохранив на лице маску добродушия.
– И что же это значит? – спросил он.
Варвар осклабился.
– Даже сейчас он заставляет тебя двигаться.
Икурей Конфас облизнул губы. Стиснул зубы. Красивое лицо напряглось. Почему гнев так сильно искажает красивые лица?
– Смею тебя заверить, – ровным голосом начал Конфас, – я не боюсь…
Найюр ударил его так сильно, что опрокинул на спину.
– Ты ведешь себя так, словно живешь уже вторую жизнь! – Найюр вскочил на стол. Чаши и блюда полетели во все стороны. Глаза Конфаса от ужаса вылезли из орбит и стали огромными, как серебряные таланты. Он отползал от Найюра по подушкам. – Словно знаешь, чем она кончится!
Конфас очнулся от оцепенения.
– Сомпас… Сомпас!
Найюр перепрыгнул через стол и ударил его по затылку. Экзальт-генерал упал. Найюр расстегнул свой пояс и сорвал его. Захлестнул им шею Конфаса и заставил того подняться на колени, рывком притянул всхлипывающего противника к столу, бросил грудью на стол и стал бить лицом о его собственное отражение – раз, другой…
Он поднял взгляд и увидел рабов, столпившихся в темноте с воздетыми руками. Один из них плакал.
– Я демон! – вскричал Найюр. – Демон!
Затем повернулся к Конфасу, содрогавшемуся под ним на столе.
Некоторые вещи требуют точного объяснения.
Восход. Свет озарил восточную колоннаду, окрасив ее оранжевым и розовым. Легкий бриз принес запах кедра и песка. Казалось, вся Джокта просыпается от прикосновения утра.
Найюр смахнул на пол чашу с вином. Она звякнула о плиты, затем беззвучно покатилась по коврам. Он сел на краю постели, потер переносицу и направился к бронзовому умывальнику у западной стены. Глядя на геометрические фрески с вписанными в них овалами, омыл бедра, запятнанные кровью и мерзкой грязью. Нагим вышел на террасу, на солнечный свет. Джокта тихо расплывалась в утреннем свете, как капля масла в воде. Где-то ворковали голуби. С восточной стороны, черные на фоне золотистого моря, корабли качались на якорях у входа в бухту. Нансурские корабли.
Значит, сегодня.
Он оделся сам, а раба послал к Тройатти. Капитан перехватил Найюра по дороге к казармам.
– Отправь людей на корабли, – сказал Найюр. – Мы опустим цепь у входа в гавань только тогда, когда все суда будут обысканы. Я желаю, чтобы ты лично отвел Конфаса с его генералами в гавань. На Большую пристань. Возьми как можно больше людей.
Молчаливый конриец послушно внимал, почесывая свазонд на руке. Потом кивнул, коснувшись бородой груди.
– И что бы ни случилось, Тройатти, – добавил Найюр, – охраняй Икурея.
– Тебя что-то беспокоит, – заметил капитан.
На мгновение Найюру показалось, что они с Тройатти друзья. Еще с Шайгека капитан и его солдаты называли себя хемскильварами, «людьми скюльвенда». Он учил их обычаям своего народа – тогда это казалось ему важным, – а они следовали за ним из присущего юности странного стремления обожать кого-то. Они не оставили Найюра даже после того, как Пройас подчинил их другому командиру.
– Флот прибыл как-то слишком скоро… Сдается мне, корабли отчалили еще до изгнания Конфаса.
Тройатти нахмурился.
– Думаешь, они и не планировали забирать Конфаса, а везли ему подкрепление?
– Вспомни Кийут… Император отправил с Икуреем только часть имперской армии. Почему? Обороняться от моих сородичей, которые уже уничтожены? Нет. Он не случайно приберег силы.
В глазах капитана сверкнуло понимание.
– Охраняй Конфаса, Тройатти. Если придется пролить кровь – не останавливайся.
Передав приказы Санумнису и Тирнему, Найюр с несколькими хемскильварами направился к Большой пристани. Она представляла собой береговую террасу из камня и гальки, охватывающую деревянные пирсы. Под сандалиями хрустели ракушки. Люди скюльвенда развернулись цепью, оттесняя энатейских зевак, по большей части рыбаков, устроившихся на свободных причалах. Присутствие Найюра гарантировало, что все обойдется без происшествий. Высохшие сети оттаскивали в сторону. Сараи ломали.
Воняло сыростью и тухлой рыбой. Прикрыв глаза от солнца рукой, Найюр смотрел, как несколько лодок идут из гавани к передней нансурской каракке. Они были похожи на перевернутых жуков, дружно шлепающих лапками по воде. Красногорлые чайки парили в небе с пронзительными криками. Как называл их Тирнем? Ах да, гопасы…
Все больше лодок подходили к кораблям.
Вскоре подъехал Санумнис в боевых доспехах, сопровождаемый туньерским вождем по имени Скайварра. Туньер прибыл три дня назад вместе с тремя сотнями сородичей, Людьми Бивня. Как объяснил Санумнис, они задержались с отплытием из-за фатального сочетания эумарнского вина и поноса. Вождь был крепкий светловолосый мужчина, рябой и отчаянный, как большинство его соотечественников. Ни одного диалекта шейского он не знал, но, как и Санумнис, умел кое-как объясниться на ломаном тидонском, и Найюр мог с ним разговаривать. Похоже, Скайварра был недавно обращенным пиратом, а потому питал злость к нансурцам и их благочестивому флоту. Он согласился задержаться еще на денек.
Во время разговора появился посланец от Тройатти. Имианакса, Баксатаса и Ареамантераса сейчас сопровождали к гавани, но Конфаса нигде не могли отыскать. Предполагали, что прошлой ночью он был жестоко избит, и Сомпас повел его в город к лекарю.
Найюр выдержал подозрительный взгляд Санумниса.
– Закрыть ворота! – приказал он. – Людей на стены… Если что-то случится – город твой, согласно приказу Воина-Пророка.
Барон поморщился под его пристальным взором, кивнул. Когда они со Скайваррой ушли, Найюр снова повернулся к солнечному свету. Первая лодка возвращалась. Она шла между башнями у входа в гавань над цепью, опущенной в воду. Солнце уже поднялось высоко, и Найюр ясно различил алые паруса корабля, поднятые на черных мачтах.
Тирнем и его свита прибыли за несколько мгновений до того, как люди Тройатти повели нансурских офицеров к берегу. Найюр велел своим людям встать вдоль пристани.
– Если все в порядке, – сказал он, – начинайте погрузку.
– Если все в порядке? – не скрывая тревоги, переспросил барон.
Недоброе предчувствие прямо-таки висело в воздухе.
Найюр отвернулся и жестом приказал хемскильварам подвести пленных к краю причала. Руки их были связаны за спиной – значит, они сопротивлялись.
Нансурских генералов тычками погнали к причалу. Найюр гневно посмотрел на них:
– Молитесь, чтобы корабли были пусты.
– Пес! – рявкнул старый Баксатас. – Что ты знаешь о молитвах!
– Побольше, чем ваш экзальт-генерал.
На мгновение повисло молчание.
– Мы знаем, что ты сделал, – не без некоторой опаски произнес Ареамантерас.
Нахмурившись, Найюр подошел к нему и остановился только тогда, когда генерала полностью накрыла его огромная тень.
– А что я сделал? – спросил он странно звучавшим голосом. – Я проснулся и всюду увидел кровь… кровь и дерьмо.
Ареамантераса трясло. Он открыл рот, но губы его дрожали.
– Проклятая свинья! – крикнул Баксатас, стоявший по правую руку от него. – Скюльвендская свинья!
Несмотря на бешенство, в его глазах читался страх.
Над пристанью ныряли в воздухе и кричали гопасы.
– Где он? – спросил Найюр. – Где Икурей?
Никто не сказал ни слова, и только старый Баксатас осмелился не отвести глаза. В какой-то момент он готов был плюнуть Найюру в лицо, но, похоже, передумал.
Найюр отвернулся и взглянул на ближайшую лодку. Посмотрел, как черная вода у края причала плещется о сваи. Увидел ветку, торчавшую из темноты. Ее раздвоенный конец качался над самой поверхностью воды, как пальцы, окаймленные пеной.
Лодочник крикнул, что корабли пусты.
К полудню все карраки и эскорт из боевых галер были проведены в гавань. Найюр держал ворота закрытыми, не желая рисковать, пока Конфас не окажется у него в руках. Он приказал Тирнему и его людям вместе с Тройатти прочесать город.
Адмирал нансурского флота по имени Таремпас объяснил, что с ветром им повезло и плавание по Трем Морям прошло благополучно. Он больше волновался о возвращении – по крайней мере, так он говорил. Он был нервным невысоким человеком и, судя по бегающим глазкам, интересовался скорее окружающей обстановкой, чем своим собеседником. Он как будто все оценивал.
Незадолго до этого солдаты в полевом лагере подняли шум, прознав о раннем прибытии флота. Когда наступил полдень, а им все еще официально ничего не сообщили, они начали возмущаться. Несколько раз по пути через город Найюр слышал их: пронзительные выкрики и громогласные одобрительные вопли. Этого можно было ожидать от людей, соскучившихся по дому, да еще после трех недель под охраной.