х удержать ее тяжесть. Та часть лица, где щупальца были сжаты, выражала человеческое изумление.
Ийок успел справиться с делом, поняла Эсменет. Она пыталась не думать об Ахкеймионе – сколько он вытерпел от этого человека…
– Чигра-а-а-а-а… Ку-урнарха муркмук шри-и-и-и…
– Какой-то врожденный импульс, – говорил Ахкеймион, словно завершал недосказанную мысль. – Так гусеница сжимается в кольцо, если ее тронешь. Видимо, то же происходит и с ними, когда они попадают в плен.
Эсменет вздрогнула и наклонилась, чтобы выжать воду из волос, затем промокнула лицо подкладкой сюрко. На ткани остались пятна – краска с глаз потекла. Эсменет смотрела на мерзкую тварь, шпиона-оборотня, и старалась выровнять дыхание. Ей нужны твердость и сила духа, чтобы смотреть на это!
«Кого ты пытаешься обмануть?»
Неужели все высокопоставленные люди испытывают те же чувства? Постоянный страх. Каждое слово и действие чреваты тяжкими последствиями, заходящими далеко и глубоко. Консульт на самом деле существует.
– Нет, – сказал Келлхус. – Ты меряешь их человеческими мерками. – Он укоризненно улыбнулся Ахкеймиону, и Эсменет тоже улыбнулась. – Ты предполагаешь, что он обладает личностью и скрывает ее. Но все особенности их характера – краденые. Под ними лишь животный рудимент личности. Они – оболочки. Пародия на душу.
– И этого более чем достаточно, – поморщившись, ответил Ахкеймион.
Смысл был ясен: более чем достаточно, чтобы подменить нас.
– Более чем достаточно, – повторил Келлхус, но из-за его интонации – печаль, сожаление, дурное предчувствие – слова прозвучали совсем по-иному.
Все еще не обсохнув, Эсменет села рядом с Келлхусом – так, чтобы он оказался между ней и Ахкеймионом. Внезапно она обнаружила, что находится в центре внимания, и это было головокружительное ощущение.
– Тот, кого подменили этим созданием, – проговорил Келлхус, – кто он?
Она постаралась не смотреть на него заискивающе.
– Один из рабов-солдат, – ответила она. – Джаврег… Он принадлежал румкару.
– Плаксе, – сказал Ахкеймион. Так чародеи называли лучника с хорой – того, кто «плакал» Слезами Господними.
Румкары, слышала Эсменет, славились как самые смертоносные стрелки в Трех Морях.
– Из-за этого он и привлек к себе внимание Элеазара, – продолжила она. – Багряные Шпили поощряют связи между членами их элитных формирований. А любовник румкара донес на него своему начальству. Похоже, они испытывали его лицо булавками.
Эсменет взглянула на Келлхуса с чувством, которое хотела бы считать гордостью, но на самом деле оно больше походило на тоску.
– Действенно, – кивнул он. – Но неразумно с точки зрения практической пользы.
Он не посмотрел на Эсменет, но ласково пожал ее плечо и обошел оборотня по кругу. Пространство между ней и Ахкеймионом внезапно оказалось… обнажено.
– А как ты думаешь? – спросил Ахкеймион. – Мы могли бы схватить его при подготовке к убийству?
Эсменет было неуютно, но она обернулась к нему, уловив дрожь в его голосе. Мгновение она глядела в его округленные глаза, затем отвела взор.
Осторожность, поняла она, не избавляет от страха совершить непоправимую ошибку.
– Теперь они знают, что ты носишь Метку, – сказала Эсменет Келлхусу. – Они считают тебя уязвимым.
– Но какой риск… – проговорил Ахкеймион. – Багряные Шпили никого не проверяют более тщательно, чем своих румкаров. Хозяин твари должен это знать.
– Конечно, – ответил Келлхус. – Это свидетельствует об отчаянии.
Непонятно почему она вспомнила тот день в Сумне, когда они с Ахкеймионом и Инрау спорили о смысле предложения, сделанного Майтанетом Багряным Шпилям. В тот день впервые мужчины слушали ее.
– Подумай, – сказала она, собрав всю уверенность, какую только могла найти. – У тебя великая душа, Келлхус. У тебя самый проницательный ум. Ты пришел предотвратить Второй Апокалипсис. Разве ты не понимаешь, что они пойдут на все, лишь бы не допустить тебя к Гнозису? На все.
– Чигра-а-а-а-а, – выла тварь. – Пут хара ки зурот…
Ахкеймион глянул на Келлхуса, прежде чем с необычной смелостью повернуться к Эсменет.
– Я думаю, это верно, – сказал он, глядя на нее с откровенным восхищением. – Возможно, мы можем вздохнуть спокойно, а может быть, нет. В любом случае, мы должны оградить тебя от всех, насколько это в наших силах.
Покровительство во взгляде Ахкеймиона могло бы оскорбить ее, но одновременно в нем было и извинение, и душераздирающее признание.
Она не могла этого вынести.
Тьма и стук дождя.
Оборотень лежал неподвижно, хотя от запаха стражника, задувавшего лампы, его фаллос затвердел и резко встал.
Острый запах страха.
Кандалы натирали, но тварь не чувствовала боли. Воздух холодил, но тварь не чувствовала холода.
Она понимала, что ее принесли в жертву, знала, что ее ожидают мучения, но безоговорочно верила, что Древний Отец не покинул ее.
Тварь долго говорила с пленными собратьями. Она знала, сколько народу будет ее стеречь, знала замысловатые пароли, которые понадобятся, чтобы увидеть ее. Тварь была обречена без надежды на спасение, но все же она будет спасена – эти два утверждения без противоречий уживались в том, что заменяло ей душу.
Есть лишь одна мера, одна истина – теплая, влажная и кровавая. Только мысль о ней заставляла твердеть член оборотня! Как он томился! Как горел!
Тварь погрузилась в сумеречное состояние, которое она называла размышлением, и мечтала о том, как овладеет своими врагами…
Когда нужное время истекло, она резко подняла голову и собрала лицо. Инстинктивно проверила на крепость узы и кандалы. Металл заскрежетал. Дерево затрещало.
Затем тварь завопила, хотя человеческое ухо не услышало бы этот вопль:
– Ют мирзур!
Резкий и пронзительный крик пролетел над армией спящих, свернувшись в клубок от холода и сырости, людей – туда, где братья-твари залегли в дождливой ночи, словно шакалы.
– Ют-йяга мирзур!
Два слова на агхурзое, их священном языке: «Они верят».
От Гима Священное воинство двинулось сквозь предгорья Джарты. Никто не мог прочесть надписи на стеле, обозначавшей вход в Амотеу, но они каким-то образом поняли ее. Растянутые колонны извивались среди туманных темных холмов, оружие и доспехи сверкали на солнце, голоса поднимались к небу в громкой песне. Воины шли дорогами Святого Амотеу, и хотя ландшафт с плоскими, как озера в долинах, лугами и вершинами гор над песчаными склонами выглядел непривычно, им все же казалось, что они вернулись домой. Они знали этот край куда лучше Ксераша. Знали названия его городов. Его народ. Его историю.
Эту землю они изучали с самого детства.
К полудню следующего дня конрийцы дошли до Анотритского храма в трех милях от Геротского тракта. Семеро из людей палатина Ганьятти утонули, поспешив погрузиться в священные воды. Каждый день воины делали усилие и переступали или перескакивали еще один порог, еще один знак приближения конца великих трудов. Скоро они окажутся в Бешрале – в жилах тамошних жителей течет кровь Последнего Пророка. Затем будет река Хор.
Затем…
Шайме казался невероятно близким. Шайме!
Как крик на горизонте. Шепот в их сердцах стал зовом.
Между тем в нескольких днях пути на восток находился сам падираджа Фанайял аб Каскамандри, а с ним сотни койяури и избранные гранды. Они были готовы уничтожить человека, которого народ называл Хурал-аркеетом – даже это имя запрещалось произносить в присутствии падираджи. Зная, что войско Атьеаури уменьшилось, Фанайял приказал Кинганьехои и его эумарнцам перекрыть южную дорогу в предгорья. Он догадывался, что пылкий граф скорее обойдет Тигра с фланга, чем отступит по реке Хор у подножия подковообразных холмов с кианским названием Мадас, Гвозди. Тут он и приготовил засаду. Чтобы обеспечить верную победу, он призвал туда, к великому неудовольствию высшего ересиарха Сеоакти, всех кишаурим.
Молодой гаэнрийский граф, однако, не дрогнул и, хотя враги превосходили его числом в десять раз, встретил Кинганьехои и его грандов в яростном бою. Несмотря на мужество айнрити, ситуация была безнадежной. Красный Конь Гаэнри пал в сражении. Атьеаури воззвал к своим людям, пришпорил коня, чтобы прорваться к знамени, и пробился сквозь тучу язычников, разгоняя их криками и сокрушительными ударами. Но тут его монгилейский жеребец споткнулся, и юный копейщик, сын селевкарского гранда, ударил его в лицо.
Смерть вихрем спустилась с небес.
Фаним завопили от радости. Взревев от гнева и ужаса, сподвижники графа набросились на вражеских конников и вступили в отчаянную схватку за его тело. Они понесли огромные потери, но отбили своего погибшего командира – изрубленного, изуродованного, оскверненного.
Оставшиеся в живых таны и гаэнрийские рыцари бежали на запад, увозя тело командира. Они были сломлены так, как только могут быть сломлены мужчины. Через несколько часов их встретил большой отряд кишьяти под предводительством лорда Сотера и разогнал преследователей. Гаэнрийцы рыдали, узнав, что помощь была так близко, но пришла так поздно. Выживших назвали Двадцаткой, ибо из нескольких сотен уцелело не больше двадцати.
На совете Великих и Малых Имен известие о гибели Атьеаури повергло всех в ужас и печальные размышления. Ибо молодой граф был глазами Священного воинства, длиннейшим и смертоноснейшим из его копий. Его смерть казалась недобрым предзнаменованием. Поскольку верховный жрец Гилгаоала Кумор был мертв, Воин-Пророк сам провел церемонию. Он нарек покойного Сотрапезником войны и совершил весь ритуал Гилгаоала.
– Айнри Сейен пришел после Апокалипсиса, – вещал он скорбящим князьям, – когда раны мира нуждались в исцелении. Я пришел перед Вторым Апокалипсисом, когда людям нужна боевая сила. Именно Гилгаоал ярче всех богов пылает во мне, как пылал он в Коифусе Атьеаури, сыне Асильды, дочери Эрьеата, короля Галеотского.
Потом оставшиеся в живых жрецы войны омыли тело Атьеаури и облачили в одежды его народа. Их доставили недавно прибывшие соотечественники графа, дабы он был достойно погребен в подобающем одеянии. Тело положили на большой костер, сложенный из кедровых поленьев, и зажгли огонь. Костер пылал одиноким маяком под сводом небес.