Но, конечно, я не мог такого сказать и потому промолчал.
Потом лектор показала фотографию острова Коккет, который теперь почему-то назывался Коквет. Внутри у меня что-то дрогнуло, и сердце забилось быстрее.
В двадцать первом веке трудно хранить тайны. Остров Коквет стал птичьим заповедником. Доктор Хайнц сказала, что люди не могут по собственному желанию туда поехать, ведь они побеспокоят топорков и других морских птиц.
Но люди могут производить там раскопки.
Кто-нибудь найдёт скелет старого Поля и скажет что-то вроде: «Без сомнения, принадлежал семидесятилетнему мужчине… отправить кости на анализ ДНК… возможно, это был фермер…»
А я закричал бы: «Нет! Это старый Поль, настоятель! Он заменил мне отца! Ему было восемьдесят два, но по нынешним меркам это как сто и двадцать!»
Однако не скелет беспокоил меня больше всего.
Глубоко в пещере была спрятана единственная возможность покинуть тюрьму моего бессмертия.
Могу себе представить сообщения по беспроводному громкоговорителю: «Таинственный артефакт из стекла… предполагается, был закопан специально… радиоуглеродный анализ показывает… эксперт утверждает…».
Когда Эйдан догнал меня, я был весь в поту и сильно дрожал. Но я знал, что надо делать, и протолкался обратно в зал через толпу выходивших учеников.
– Альфи! Какого чёрта? – закричал Эйдан, но не побежал за мной.
Археолог ещё не ушла, она стояла перед кафедрой и укладывала свои вещи, в том числе совок и маленький компьютер.
– Доктор Хайнц! Можно вас спросить?
Она подняла голову и удивлённо улыбнулась.
– Ах, молотой челофек, сдравствуйте. Кажется, это вы – эксперт по питве при Таутоне.
Меня обрадовала её любезность.
– Скажите, когда вы начнёте раскопки на острове Коккет?
Говорил я жадно и отчаянно, но ничего не мог с этим поделать.
– Ну, сейчас посмотрю, – сказала она, достала мобильный телефон и несколько раз нажала на экран. – Основные раскопки нашнутся не раньше, чем черес месяц или два. Хотя я уже была там и сделала нашальную…
– Да, да, но пещеры?
– Господи боже, юноша! Вы энтусиаст? Как мне приятно встретить человека с ишкренним интересом к археологическим исследованиям. Я помню…
– Так что насчёт пещер?
Прозвучало грубо, согласен, но я был в панике.
– Я имею в виду… что вы там ищете?
Доктор Хайнц перестала собирать вещи, обошла стол и села на его край. Затем поправила очки и наклонилась ко мне. Она так внимательно смотрела, что я немного отодвинулся.
– Сущестфует легента. О ней есть упоминания во всех европейских летописях, хотя эта тема почти не исучалась. Легенда о расе бессмертных людей. Они исфестны под расными именами. Одно из них: Презревшие смерть. Они преодолели смерть, расфе нет?
Я кивнул. Во рту у меня пересохло, сердце колотилось.
– Гофорят даже, что эта легенда породила истории о вампирах, ночных существах, которые не умирают. Есть по меньшей мере тфе ссылки на место, называемое Карпаты, это Карпатские горы в Румынии. Оттуда пошла история графа Дракулы. О, прости, у тебя такой испуганный фит!
– Нет, нет, продолжайте!
– В любом случае, есть старинный токумент, написанный Уолтером, епископом из Нортумбрии. Этот токумент теперь находится в Британском мусее. Из него я поняла, что некий артефакт, связанный с легендой о бессмертных, может быть зарыт или спрятан на Коквете. Возможно, это предмет полурелигиозного культа. Епископ Уолтер не дал внятного описания. Или, может быть…
Она сделала паузу и подмигнула мне.
– Может быть, фсё это прафта? Как ты тумаешь, молотой челофек?
Я лишился дара речи. В прямом смысле. И едва выдавил из себя:
– С-с-пассибо.
Затем в полуобморочном состоянии вышел из зала на солнечный свет. Там я стоял, прикрыв рукой глаза, пока мои очки не затемнились.
Месяц, сказала она. Это много, – думал я, – достаточно для того, чтобы найти выход.
Как же я ошибался!
Глава 63
Сегодня я его видел.
Напротив Дома графа Грея, на набережной, стоят скамейки, с которых открывается вид на залив. И там сидел он – Джаспер.
Было поздно, около десяти часов, уже почти стемнело. Уличные лампы горели слабо и почти не освещали скамейки. Джаспер сидел, сгорбившись, и время от времени поглядывал на моё окно.
Ну, мне так казалось, хотя он вряд ли знал, где находится моя комната. И шторы были задёрнуты, поэтому видеть меня он не мог. Но я испугался и запаниковал.
Предположим, я сказал бы Эйдану: «Слушай, твой дядя Джаспер преследует меня».
Вряд ли ему бы это понравилось.
Можно было бы обратиться к тётушке Рите или Санжите: «На скамейке на набережной сидит мужчина».
Но ведь это не преступление – сидеть на скамейке вечером?
Я продолжал следить за Джаспером, выключив свет и чуть-чуть приоткрыв шторы. В какой-то момент он встал и пересёк улицу. Я подумал, что он собирается постучать в дверь, но этого не произошло. Джаспер сел в свою машину и уехал.
Меня подташнивало. Я не мог уснуть. Но теперь я хотя бы знал, что ничего не выдумал. Джаспер следил за мной, шёл за мной по пятам.
Иногда, узнав худшее, вздыхаешь с облегчением.
Глава 64
Альфи вёл себя странно. Что это было – на лекции по археологии? Если человек хочет держаться в тени, то так себя не ведёт. Надо ему это объяснить.
Я подходил к дому, и тут моё сердце радостно забилось – у дверей стояла машина тёти Алисы и Джаспера.
Я всегда был рад видеть тётю Алису, и вовсе не потому, что она часто привозила домашнее печенье. Джасперу же я радовался гораздо меньше, особенно после той странной прогулки на лодке.
Войдя в дом, я почувствовал: что-то не так. Тётя Алиса сидела на кухне. Она обняла меня. Как и обычно, тётя пахла прачечной и фруктовой жевательной резинкой, но глаза у неё были красными. Она отвернулась, чтобы я этого не заметил.
Терпеть не могу, когда плачут взрослые. Это категорически неправильно.
Мама так быстро велела мне уйти из кухни, что я даже не успел снять куртку. В коридоре мама сказала:
– Иди к соседям пить чай.
– К Рокси? Но её мама…
– Всё в порядке с её мамой. Либби уже там. Дело в тёте Алисе, она…
– Что случилось? – искренне забеспокоился я.
– Джаспер её выгнал.
– Выгнал? Ты хочешь сказать, ну… она уехала из их дома?
– Да… но не по своему желанию. Он поменял замки и объявил, что не желает больше жить с ней.
Я оторопел.
– Но они ведь… женаты.
– Какая разница. Некоторое время тётя Алиса будет жить здесь. А сейчас нам нужно побыть вдвоём, поэтому иди к соседям. Миссис Минто ждёт тебя.
Когда я пришёл, Пресьоза Минто стояла у плиты, жарила рыбные палочки и дрожащим фальцетом тихонько напевала гимн. Мы ели почти молча, наш разговор не шёл дальше, чем «Пожалуйста, передайте мне кетчуп».
Потом Рокси, Либби и я мыли посуду, а миссис Минто отправилась отдыхать. Рокси объяснила, что у её мамы ремиссия: болезнь временно не проявляется. Но это не значит, что она вылечилась.
– Хотя это значит, что она чаще поёт, – добавила Рокси, смешно закатывая глаза.
До того мы не обсуждали тётю Алису и Джаспера, а теперь начали.
– Ненавижу его, – сказала Либби.
Я не стал ей напоминать, что мама просила никогда не говорить слово «ненавижу»: «Это слишком сильное слово, которое оставляет шрамы на твоём сердце».
Либби сказала:
– Он велел уходить, ругался. А потом назвал меня плохим словом.
(Либби иногда бывает слишком стыдливой. Она никогда не произносит ругательств, даже при мне. Даже при мне, представляете?!)
Джаспер так разговаривал с Либби? Мы с Рокси переглянулись.
– Когда? Когда это было? – спросил я.
Либби в этот момент переставляла по своему вкусу посуду в заполненной мною посудомоечной машине. Кто бы подумал, что ей всего семь.
– В тот день, когда я вернулась из лагеря. Когда нашла мальчика…
– Альфи?
– Да. Все были на кухне, кроме Джаспера.
Я и забыл об этом, какая, в сущности, разница. Но теперь, когда Либби напомнила, решил разобраться.
– Тётя Алиса казалась немного расстроенной, поэтому я пошла его искать. Он был в твоей комнате.
– В моей комнате? А, ну да, они с тётей Алисой там жили.
– Знаю, но послушай меня. Он не заметил, как я вошла. Сидел у окна, смотрел на полицейские машины, что-то бубнил и стонал.
Мы с Рокси замерли с тряпками в руках.
– Стонал? – переспросила Рокси.
– Ну да, стонал. Пел на одной ноте и бормотал. Я не поняла, что он говорил. Было похоже на латинский язык. «Акум Тай-ям, Акум Тайям». Затем он увидел моё отражение в окне и рассердился. Сказал… чтобы я уходила.
Рокси прошептала:
– Повтори ещё раз. Слова, которые он говорил.
– Эти – «акум тайям»? Понятия не имею, что они значат.
– Кажется, я имею понятие, – Рокси пожала плечами. – «Акум тэ ам»[9]. Это румынская народная песня, в прошлом году мы её учили в театральном кружке.
Она сказала это так, словно подразумевала: каждый должен быть знаком с восточноевропейской народной музыкой.
– Что это значит?
– Это значит: «Теперь ты мой».
Я внимательно посмотрел на Либби. Я не верил своим ушам.
– Ты никому не говорила?
Она покачала головой, и я увидел, как задрожал её подбородок.
– Я боялась, Эйдан.
Последнее, что нам было нужно, – это плачущая семилетка.
Рокси сделала шаг и – к моему изумлению – обняла Либби (которая была выше неё):
– Это нормально. Я бы тоже боялась.
От этих объятий в Либби что-то раскрылось, и она добавила:
– Потом он сделал так…
Либби продемонстрировала на Рокси: приобняла и прошептала в самое ухо:
– Никому не слова. Ни единого, поняла меня?
– Он так сказал? – с удивлением спросил я.
Либби кивнула, и подбородок её снова задрожал.
Мы пошли в комнату Рокси и включили телевизор. Но мне было не до передачи. Думаю, что Рокси тоже: она даже не смотрела на экран. Когда мы с Либби вернулись домой, тётя Алиса уже легла спать.