о глаза – большие, выразительные, искрящиеся, несмотря на несколько удрученный вид, весельем.
– Вот так. – Голос старика еле слышался, он шелестел как степная трава; слова, исходящие из него, казалось, закручивались в спираль и величаво уплывали в неизвестность. – Я сделал всё, что мог. Больше я говорить не могу.
Ашант почувствовал смятение. Он был поражен.
– Кто вы? – запинаясь, спросил он.
– Меня зовут Кабема, – ответил старик. – Я, можно сказать, знаменосец. Если ты понимаешь, о чем я.
– А Найяль?
– Найяль… эх, Найяль. Я ведь даже не знаком с нею. Найяль – мать Тамары, она умерла от чумы, уже давно. Послушай меня, Алексей. Я знаю, что у тебя возникло много вопросов. Если бы я знал на них ответы. Я мог бы постараться, приложить усилие, провести еще один сеанс. Но будущее скрыто, и чуждая сила, Хаос, – рядом. Да и я… Я теряю свою силу, и все эти фокусы очень уж утомляют. Скоро меня не будет. С кем же останется Сандур? – Старик с грустью и нежностью посмотрел на юношу.
– Придёт время, и я найду его, – указав глазами на Ашанта, сказал юноша. – Не беспокойся за меня.
– Но… Тамара говорила, что её мать… – запинаясь, пробормотал Ашант.
– В основном каждый видит то, что хочет видеть его душа, – сказал Кабема. – До Чёрного Ворона иным, то есть всевидящим , достучаться не удалось. Всевидящие увидели только то, что видел ты. И я удивлен. Не может же быть такого, чтобы вместо мечты внутри была бы тьма. Причем, эта тьма – не он сам, понимаешь? Нет, не понимаешь? Ладно, придёт время, и ты всё поймешь. Подумай лучше о себе, о своей мечте. Ведь мы мечтаем, даже если руки наши по локоть в крови. Мечтаем о лучшем. А он, Барх, твой друг, с которым ты рос с детства, он разве ни о чем не мечтает? Скажи мне, Алексей?
– Он жаждет мести.
– Жаждет мести… Хотел бы я с ним поговорить, но… это опасно. Я не должен этого делать, ибо в этом случае вся наша община может… подвергнуться большому риску. Но мы должны идти. Извини меня, Алексей, я не могу больше удерживать тебя здесь. Это опасно…
– Постой! – сказал воин. – Тамара рассказывала мне, что она… она здесь?
– Она прямо за тобой, всё это время.
Ашант развернулся и увидел её – Младу. В том самом светло-зеленом сарафане, в котором он впервые её встретил, в волосы вплетены цветы…
Млада, плача, опустилась на землю.
– Простите меня, – прошептала она. – Я не знала, что так будет. Если бы я смогла предвидеть… я бы испила эту чашу до дна. Как твоя мать, багатур. Я ни за что не убила бы Буреба, я не должна была…
– Не надо, – прервал ее Кабема. – Не надо. Хаос нашел бы его в любом случае. Черный Ворон, сдается мне, предначертан. Итак, прощай, друг мой Алексей. И ещё… – в последний раз взглянув на воина, добавил старик. – Грядут тяжелые времена. И ты, ты должен увидеть суть всего, что будет. Эх… если бы твой хозяин, тот толстяк, пришёл, но… теперь уже ничего не изменишь. Всё, пошли, Сандур.
– Постойте! – крикнул Ашант, вскакивая. – Млада, где Млада? – призрак девушки исчез. – Что она имела в виду? Постойте! Что значит, не должна была?..
Но старик, опираясь о руку юноши, ушёл в ночь.
Ашант словно спал. Бесконечная вереница образов бесследно проплывала мимо него. Но что-то он смог уловить и запомнить. Ему приснилась его мать, поющая ему колыбельную на незнакомом языке, и он смотрел на нее с сильным волнением. Какой-то грязный ребенок, спотыкаясь, брел по разбитой дороге. Разрушенный белокаменный город, овеваемый холодными ветрами. Тёмное подземелье, в нем кто-то есть, он почувствовал на себе его взгляд. Девушка, очень похожая на Найяль. Хайса, пьяный, в своём шатре, и вокруг него вьются серые дымчатые тени. Он разглядел в этих тенях лица. Лица демонов: ледяные стальные глаза, оскалённые кровавые пасти, усеянные рядом острых клыков….
Ашант проснулся от того, что кто-то толкал его за плечо. Он лежал на траве, по-прежнему там, в степи, один, рядом с потухшим костром. Начинало светать.
– Просыпайтесь, Ашант-гай, – робко сказала юная Шайна, одна из прислужниц кагана Хайсы. – Скоро утро. Вы не замёрзли?
Шайна приоткрыла полог, за которым находился он, этот ужасный человек. Все женщины называли его хозяином. Толстый хозяин, обнажённый, с волосатой грудью, лежал на нескольких матрацах; голова и пухлые руки обессилено покоились на многочисленных маленьких подушках. Из-под одной из них, в изголовье, выглядывало серебристое лезвие ханского ятагана. Вокруг валялись чаши, бутылки, кувшины. В ярко освещённой солнцем опочивальне Хайсы нестерпимо, жутко воняло мочой, вином, по?том и ещё неизвестно чем. Сам он, обильно пропотевший, спал. Сон его был тревожен – каган вздрагивал, хрипел, заплёванная рвотой грудь судорожно вздымалась.
– Омойте его, – шептала на ухо Шайне и ещё одной девушке, по имени Марджан, тучная, неповоротливая и злая Айял. – Давайте же, третий день уже всё под себя льёт.
У Шайны душа ушла в пятки. Она безумно боялась кагана. И теперь ей выпала эта сомнительная честь – мыть эту навозную тушу. Вместе с подругой, Шайна, пригнувшись, и стараясь не смотреть на хозяина, на цыпочках подошла к нему. Он приоткрыл поросячьи глазки и посмотрел на неё.
– У-уфф… – выдал он.
Шайна с подругой застыли на месте.
– Идите сюда, – с трудом подняв руку, Хайса поманил их к себе. – Ближе… еще ближе…
– Господин?
– Вина…
Девушки нерешительно переглянулись.
– Вина!!! – заревел Хайса, достал ятаган и взмахнул наотмашь. Марджан успела закрыть лицо ладонями, и клинок полоснул по запястьям, оставив глубокие порезы. Кровь брызнула, попав на ханское брюхо.
– Хорошо, сейчас, – поспешно сказала Шайна, и обхватив подругу за плечи, попятилась вместе с ней назад.
За пологом уже ждала Айял.
– Бери, – бесцеремонно сунув Шайне пузатую, заросшую паутиной бутылку, сказала она. – Иди. Влей ему это пойло прямо в глотку. Пусть подавится.
– Пожалуйста, не надо… – попыталась возразить девушка.
– Не спорь, иди. – После непродолжительной борьбы, Айял с размаху толкнула девушку так, что она, влетев в опочивальню, споткнулась, упав прямо на хозяина.
Каган никак на это не отреагировал. Чувствуя, что её сейчас стошнит, Шайна быстро соскочила с него, забилась в угол, и с опаской взглянула на кагана.
Каган Хайса по-прежнему неподвижно лежал на спине. Глаза его, на мёртвенно-бледном лице, неестественно широко раскрылись. На лбу вздулись вены. Рот тоже был открыт, он переполнился переливавшейся через край комковатой слизистой вонючей массой…
Глава 4. Шагра
Отряд, резво проскакав с полверсты по большаку (который венеги нарекли странным именем Жертвенник), остановился по приказу Горыни на опушке, в центре которой высился холм, поросший донником, репейником и крапивой.
Горыня слез с коня, и сняв шлем, подошёл к холму. Встал на колени, опустил голову. Рядом неслышно присела Искра. Все остальные тоже, обнажив головы, стихли.
– Вот, Светозар, мы пришли к тебе, – сказал княжич. – Давно мы у тебя не были, брат. Но мы не забываем тебя, поверь. Не забываем.
Горыня слегка покачивался; сестра глядела на него с плохо скрываемой неприязнью.
– Благослови нас, брат, – сказал Горыня. – Мы едем в дальний путь, сестру вот… выдаю замуж за князя Северского.
Горыня повернулся к ней. Искра уже стояла на ногах.
– Хватит, поехали, – произнесла она ледяным тоном. – Ещё, чего доброго, расплачешься.
Княжич пьяно ухмыльнулся, и тоже встал.
– Пошли, сестричка… – хмуро бросил он.
К вечеру большак сузился, превратившись в обычную сельскую дорогу. Дорога изрядно запустела, местами заросла пыреем, подорожником и лапчаткой, изредка путь преграждал сгнивший от времени бурелом.
Тракт пробегал в низине, у самой воды. С обеих сторон высился величавый сосновый бор. Вечерело – солнце уже коснулось верхушек деревьев. Его косые лучи позолотили речную гладь; густой подлесок, подобравшийся вплотную к воде, купался в солнечной дымке, как в молоке. Воздух был наполнен разноголосым пением птиц: где-то вверху раздавалось звонкое пение соловья и малиновки, внизу, в сумраке леса, глухо бормотали тетерева и призрачно хохотал черный дятел.
Отряд миновал все венежские слободы и деревни. Впереди был только один двор – Болоний Яр, жилище Сивояра, таинственного человека, которого венежане называли ведуном и откровенно недолюбливали.
Вскоре показался и сам Болоний Яр. Он и вправду расположился на возвышенности, один из склонов которого круто обрывался вниз, к реке. Несколько ладных изб, срубленных из сосны, окружал высокий частокол. Во дворе рос древний ветвистый дуб – от земли, вверх по шишковатой коре, ползла широкая бахрома мха болотного цвета; под самой кроной висел большой выпуклый нарост, чем-то похожий на выпяченную губу. Сам хозяин называл этот нарост глазом, и дереву поклонялся, как божеству.
Отряд остановился у ворот. Горыня, сидя на коне, клевал носом и сопел. Вместо него в ворота постучал Девятко.
– Кто вы такие? – послышался голос.
– Свои, – ответил десятник. – Мы из Волчьего Стана.
– Вашему князю мы оброк не платим, и платить не будем, – донесся тот же голос.
– Мы путники, – терпеливо объяснил Девятко. – Просимся на ночлег.
– Клянётесь ли вы своими богами, что не со злом пришли?
– Конечно, клянёмся. Да ты открой, и мы тебе всё расскажем. Доколе нам под твоими воротами топтаться?
Ворота легко без шума отворились. Во дворе их встретила троица в одинаковых красных рубахах: два крупных парня, держа в руках увесистые дубины, поглядывали на гостей исподлобья; впереди них, сложив руки на груди, стоял мускулистый сутулый мужчина лет шестидесяти – голова наклонена немного вбок, прищуренные глаза смотрят хитро и проницательно. Однако видно было, что он всё же чуть подслеповат. Несмотря на почтенный возраст, седина едва тронула бороду Сивояра.
– Помните, что на вас падёт проклятие, если вы причине вред моему дому, – сурово молвил он.