– Тебе всё не было, – ворчала Белка, кухарка. – А я знаю. Точно знаю. Клянусь Матерью-Хранительницей. Щека еще в позапрошлом году рассказывал то же, и Рахтай – Рахтай-то от чего помер?
– От пьянства…
– Ничего не от пьянства, скажешь тоже… Вот клянуся, клянуся Матерью-хранительницей! Павно своими глазами видел! Он теперя даже заикаится! Как выскочил выверь! Прям ниоткуда выскочил чертяка… Манька его клялалася, а я Маньку яво уж скоко знаю! Точно было!
– Как же, клянись, глупая баба, клянись, – сказал Девятко. – Пятьдесят зим прожил на свете, и никакого выверта здесь отродясь не было…
– Тьфу ты, дурак! Да ведь весь Стан знает! Да что с тобой спорить!
Девятко насмешливо покачивал головой. Солнце, озорно выглядывая из-за росших у княжьего заплота берез, рассыпалось по двору мелкими лучиками, добралось до девушки, ослепило её, заставив зажмуриться, золотом заиграло в роскошных волосах. Она продолжала хохотать.
– Да иди ты, сам знаешь куда! – Белка развернулась и пошла по направлению к стряпной избе, покачивая бёдрами и поминутно что-то сердито выговаривая.
– Выверт! – Девятко в сердцах сплюнул. – Что за ерунда! Никогда в Шагре не водилось никакой нечисти – ни чертей я не видал, ни леших, а уж выверты всякие! Это всё марницкие сказки. Точно, как есть сказки! Уж эти марни известные выдумщики. Знавал я пару ребят из ихнего племени. Болтуны еще те. Они тебе не только про выверта расскажут.
Искре нравилось, когда говорил Девятко, его рассуждения всегда веселили её. Надо сказать, что Девятко был не только десятником, но и заядлым охотником, а ещё, как говорят, травником и знахарем.
– Якобы выверт стянул дитя новорожденное у Павно, прошлой ночью, – ворчал он. – Слышь меня, красавица?
– Да, дядька.
– Что скажешь?
– Не знаю, дядька, – ответила Искра и снова расхохоталась.
– Вот-вот, и никто не знает, – не обращая никакого внимания на смех Искры, продолжал рассуждать Девятко. – А я – знаю. Марницкая сказка это. Про выверта. Треплют языком, а чё треплют? Хоть бы подумали, что это за чудо такое – выверт. А это чудо оттудова. Из Марна. Кажись. Иль нет?.. Может и из Залесья оно…
– О чём ты, дядька? – спросила Искра.
– Да вот не вспомню я, откуда слух-то сей…
– Про кого, про выверта?
– Да, про него… Кажись, всё-таки из Залесья она, это сказка. Легенда. Легенда о девочке с золотыми волосами. С золотыми, такими вот, как у тебя. Или нет? Эх, память уже не та…
– Расскажи, дядька!
– Расскажу, милая, расскажу, – пообещал Девятко. – Только вечерком, хорошо? Некогда мне щас.
– Хорошо, я буду ждать тебя! – крикнула Искра и побежала в дом.
В сенях она столкнулась с нянькой.
– Э-э-э… – Нянька растеряно раскрыла рот и уставилась на княжну.
– Что ты, Любавушка? – спросила её девушка.
– Батюшка вас зовет…
– Хорошо, я иду. – И Искра побежала к отцу.
– И брата вашего тоже! – крикнула ей вслед Любава.
– Я не знаю где он! Наверное, опять пьян!
Вятко дремал, изредка подёргивая костлявой рукой. Искра неслышно подошла к нему и присела на край ложа. С минуту она хмуро разглядывала отца, потом отвернулась и стала ждать.
– Я слышал, как ты пришла. – Шепот князя вполз в шуршащую тишину спальни, как илистая муть в чистый ручей. – Только не услышал я шаги сына моего.
– Оставьте, батюшка, – резко сказала Искра. – Мне всё равно. Я не собираюсь его искать.
– Дай мне свою ладошку, дочка… – Князь протянул ей дрожащую руку.
– Не дам. – Дочь отодвинулась подальше.
– Всё капризничаешь, – устало вздохнул князь. – Капризничаешь…
– Чего вы хотели? – холодно спросила она.
– Узнаю этот тон. Знаю, как сердишся ты. Губки твои плотно сжаты, и смотришь ты не на меня… Да и не надо. У тебя острый взгляд, Искра, злость тебе не к лицу.
Искра молчала, обхватив руками плечи.
– Где Горыня? – опять спросил князь. – Без него не могу сказать…
У девушки дрогнуло сердце. Она с детства недолюбливала отца, как впрочем и многие. Но в последний год она его возненавидела, даже несмотря на болезнь, так неожиданно подкосившего ещё не совсем старого человека (этой зимой князю стукнуло шестьдесят) и превратившего его в живого мертвеца.
Скрипнула дверь и в ложницу вошел Горыня. Он был силён, плечист, волосы коротко острижены, на круглом румяном лице почти недельная щетина. Горыня, широко и небрежно шагая, подошел к кровати и прогрохотал:
– Здравствуй, батя! Чего надо?
Старик улыбнулся.
– Трезв. Хе-хе…
– Батюшка, – нетерпеливо спросила Искра, – вы скажете, наконец…
– Скажу, скажу. Искра, ты ведь созрела уже. Округлилась. Я ведь слышу твой запах… Так пахнут женщины…
Горыня усмехнулся. Искра, недоумённо посмотрев на брата, вскочила с места.
– Сядь, успокойся, – опередил её князь. – Сначала выслушай, потом скажешь. Я обещал тебя выдать замуж за Велимира, сына северского князя Мечеслава? Обещал, давно обещал… Время пришло, дочка. Не кипятись, не кипятись… Горыня!
– Я слушаю, батя.
– Возьмёшь сорок воинов, или около того, и всех кого надо. Приданное, слуг, в общем всех, позаботься об этом. Здесь останется Будивой. Он храбр и опытен, справится. Езжайте, вас ждут.
– Нет! – крикнула Искра. – Хочешь продать меня, как ты продал Младу?
Князь, услышав эти слова, закашлялся.
– Оставь, сестра, – мягко проговорил Горыня и положил ладони на её плечи. – Не надо. Пойдём.
Искра, оттолкнув брата, выбежала из комнаты. Князь продолжал кашлять. Горыня посмотрел ей вслед, вздохнул и сказал:
– Я понял, батя. Я всё сделаю. Отвезу её. Там ей будет хорошо. Но… но, напоследок, скажу тебе, отец. – Горыня сделал ударение на последнем слове. – Младу тебе не прощу. И никто не простит. Ни один венежанин. Это тебе на прощанье. Может, и не увидимся более.
Вятко презрительно скривил губы, он хотел объяснить этому глупому увальню в очередной раз, что он не прав, но… Горыня ушёл, оставив его наедине со своей прожитой жизнью. Великий князь вытирал слезящиеся слепые глаза и глухо бормотал. Слова уходили во мрак ложницы и без следа растворялись в ней.
– Боже, ты там, на небе, плывёшь средь облаков, всё видишь. Что ж ты молчишь? Иль осуждаешь меня, как и все? Хе-хе… Осуждай. Наверное, так и есть, раз я с зимы здесь лежу, никак не подохну. Но я не в обиде. Придёт время, они поймут. Придёт…
Вечером Искра печально брела вдоль покосившегося, заросшего плющом и малинником заплота, окружавшего княжеские хоромы, что возвышались в самом центре града Волчий Стан. Град стоял на большом продолговатом острове, который разрезал просторную ленту реки Крин на два рукава.
За заплотом в беспорядке теснились терема богатых горожан; между ними, словно грибы, выглядывали избы, летние клети, хозяйственные постройки, сараи, доходившие до самой воды. Когда-то обнесённый частоколом по всему периметру, с четырьмя сторожевыми вышками, Волчий Стан, главная крепость на пути степняков в Залесье, нынче представлял жалкое подобие прошлого. Частокол частично обрушился, частично ушёл под воду. Из четырёх вышек осталась одна, очень ветхая, на которую давным-давно никто не забирался. С высокими покатыми берегами большой земли Волчий Стан соединяли два бревенчатых моста – дубовые сваи почернели и густо обросли водной растительностью. Ворота отсутствовали, и на их месте выросли торговые ряды, у которых вечно толпился разнородный люд. На большой земле также имелось много домов. Там жили самые бедные венежане, приехавшие в столицу княжества из удалённых слобод и крепостей, цепью стоявших на пограничье.
С севера к городу подступал лес – Чернобор, или, на языке древних вересов , Шагра. С юга – степь, раскинувшаяся на много вёрст вплоть до великих песков.
Волчий Стан запаршивел, и это понимала даже юная Искра. Он зарос колючим кустарником и крапивой. Его боевая дружина – кучка пьяниц и бездельников. Его владения – сожженные и разорённые прошлой весной деревни. И над всем этим витал дух умирающего князя Вятко, с его грехами и непомерно высоким самомнением. Но Искра знала, что её отец, как ни прискорбно это звучит, всего лишь мелочный, трусоватый… мужичок? Вот именно, мужичок, мелочь, прихотью богов вынесенная на гребень волны. Когда-то давно, когда её самой ещё не было на свете, он отравил своего брата, чтобы захватить власть. Потом так же избавился от первой жены, за то, что она рожала ему слабых детей, умиравших в младенчестве. И всегда так – он избавлялся от личных врагов, а от кочевников откупался золотом и дарами.
А прошлой весной этот подлец подарил степнякам Младу, её сестру, свою родную дочь, у которой за три дня до того от их поганой руки погиб муж. Млада прожила с ним в браке только неделю.
Что сейчас с Младой? Жива ли она? Искра тосковала по ней.
Девушка незаметно спустилась к реке. Там, внизу, в мутную речную гладь врезался небольшой, низенький мостик. На нём, свесив ноги в воду, сидел её брат, Светлогор. Она сняла сандалии, тихонько подошла к нему, села рядом, и обхватив его могучую руку, прижалась к плечу.
– Добрый вечер, братец мой, родной, – прошептала она, и ласково, еле слышно, поцеловала его в щёку.
Светлогор повернулся к ней, чуть улыбнулся, и продолжил своё занятие. У него на коленях лежала кучка палочек и листочков. Слегка нахмурив брови, он сосредоточенно их перебирал, откладывая некоторые в сторону в порядке, известному ему одному. Искра взъерошила его волосы и с нежностью проговорила:
– Бог мой, как ты похож на неё. Когда я вижу тебя, у меня так больно сжимается сердце. Я знаю, ты тоже думаешь о ней. Ты веришь, что она вернётся? Ты же чувствуешь, всё чувствуешь. Ты всегда был рядом с ней.
Искра погладила его по щеке. Светлогор не обращал на неё никакого внимания.
– Молчишь… Теперь ты молчишь. А я помню, помню твой смех, и твой голос, когда ты повторял за Младой её слова…
Она с тоской разглядывала брата. Она вдыхала его запах, легкий, солоноватый запах пота и сосновой смолы. Всматривалась в его глаза, и иногда ей казалось, что там, внутри него, сидит она, его сестра-двойня Млада и смотрит на неё своими проницательными, такими умными глазами…