– Помолчим?
– Вглядись! Перед тобой весь мир. Он необычен, не правда ли?
Глава 20. Признание
После жуткой смерти младенца прошло четыре дня. Все это время царь сидел затворником в своих покоях – князь Андрей объявил, что отец приболел.
На следующий день после выступления Мечеслава в тронном зале, царица Менелая, напустившая на себя необычайно горестный вид, покинула Воиград в сопровождении доброй сотни молодцев воеводы Михалко. Немногочисленная толпа, собравшаяся в Черном городе, проводила ее гробовым молчанием – сомнительная награда за тридцать лучших лет жизни, проведенных в краю, так и не ставшим ей родным.
Мать младенца – Анея – попросила отпустить ее домой. Андрей выполнил просьбу несчастной и отправил девушку вместе с мужем – плотником – в отчее село.
С отъездом Михалко, воиградское войско, и без того небольшое, сократилось буквально до неприличных размеров. В Кремле осталось двое воевод: Олег – совсем еще молодой воин (у него только-только пробилась пушистая, словно шерстка котенка, борода), командовавший четырьмя дюжинами таких же безусых юнцов; да Дробуш – скрытный тощий тип, вся дружина коего – а это, по его словам, двести человек – слишком сильно походила на разбойников с большой дороги.
Горыня недоумевал, почему же царь не отдаст приказ набрать людей из числа простолюдинов? На это ему отвечали, что, во-первых, народ хвор и нищ – крепких парней среди черни днем с огнем не сыскать; во-вторых, казна, как это не прискорбно, банально пуста – иногда и кормить воинов нечем. Дружинникам платят медяками, поживы никакой – кто же пойдет на такую службу?
Горыня с неохотой признал правдивость этих доводов, но не успокоился и продолжал донимать князя Андрея (он был здесь, по его мнению, единственным, достойным уважения) расспросами, советами, предложениями.
– Вы, – говорил Горыня, – беззащитны, точно овцы. Сотня степняков разнесёт ваше горе-войско в пух и прах и превратит ваш величественный Кремль в пепелище! Да разве можно сидеть, сложа руки, и надеяться на милость дубичских братьев? И зачем вообще их пригласили? Если верить слухам, Военег – хищный зверь, и его брат, уверен, ничуть не лучше, иначе он уже давно бы кормил червей в земле! Вот пожалуют они к нам на свадьбу, поглядят на Кремль и скажут: "Какое хорошее, красивое место! Неплохо бы поселить здесь сына, племянника, дядю, тётю!" – "А как же мы?" – спросите вы. – "А вас мы утопим, вон там, среди обломков вашего непобедимого флота. Зачем вы нам?"
Андрей ничего не отвечал, мрачно уставившись в пол.
– Как хотите, – подытожил Горыня, – выдам сестру за вашего убогого царевича, и уеду домой. Там я нужней.
Искра скучала. Каждый день она гуляла по саду совсем одна, и, кажется, о ней все забыли. А Велимира будто и не существовало. Это удивительно – готовиться к свадьбе с человеком, которого не знаешь и не видишь. Связать свою судьбу с невидимкой. Теперь девушка хорошо понимала Менелаю, и ей даже стало ее жалко.
Однажды она, из чистого любопытства, решилась подойти поближе к храму, и там, около росших неподалеку сосен, ей повстречался высокий и нескладный человек, представившийся как монах Клеарх. Он сильно взволновался, увидев княжну, и тут же пригласил ее в храм.
– Его святейшество принципар Клеомен давно ждет вас, – вертясь вокруг девушки, точно услужливый щенок у ног хозяйки, сказал Клеарх. – Извольте пройти к нам!
Искра пожала плечами и согласилась.
Внутренняя обстановка храма сразу же поразила девушку своей строгой торжественностью и мрачным величием. Свет вливался в помещение через сводчатые окна, находящиеся высоко вверху, у основания купола, и освещал, в основном, верхнюю роспись. Внизу освещение день и ночь поддерживалось многочисленными свечами, стоящими в специальных маленьких нишах. Храм был равномерно поделен на три секции: белую, красную и черную, которые сходились в середине храма – на этом месте стоял серый куб, высотой с человека. В каждой секции, в стене, находился огромный – десять саженей в высоту – искусно выполненный барельеф. В белой – возвышался пухлый ребенок, державший в руках плетеную корзину; в красной – женщина, сжимавшая меч; в черной – суровый старик, опиравшийся на посох. И глаза всех троих с надеждой взирали на куб.
Стоило Искре ступить в храм, как к ней устремилось несколько человек в рясах. Они поклонились ей, и осенили странными церемониальными жестами. Искра подметила, что все монахи выглядели изнуренно и покорно, словно рабы. Потом к ней вышел старичок – тот самый верховный жрец, говоривший ей, при первой встрече, слова, полные тоски и сожаления. На этот раз он пребывал в приподнятом настроении.
– Малая моя девочка! – запинаясь, произнес он. – Добро пожаловать! Я очень рад! Ты не очень устала? Позволь, я расскажу тебе о нашей вере. Не волнуйся, не волнуйся! Просто занимательная прогулка.
Клеомен взял ее за руку и подвел к кубу.
– Что ты видишь, дитя? – ласково, словно обращаясь к глупому ребенку, спросил он. Искра тут же вспыхнула, но усилием воли подавила гнев – кое-чему здесь она уже научилась.
– Камень, – спокойно ответила девушка. – Он, наверное, священный?
– Да, дитя, – с важным видом согласился Клеомен. – Он символизирует бога – единого, неделимого, точно скала. И непостижимого, непознаваемого, как этот загадочный куб. Никто ведь не знает, что скрыто внутри куба, так ведь? Обрати внимание – как три земных воплощения единого смотрят на него. Они жаждут разгадать некую тайну, постичь сущность бога. В этом весь смысл веры, ибо вера – это есть путь познания бога. А что есть бог? Как ты думаешь?
– Не знаю, – ответила Искра, рассматривая барельефы. – Как-то не задумывалась об этом.
– Никто не задумывается, – печально проговорил Клеомен. – К богу обращаются в трудную минуту с мольбой о помощи, либо в корыстных целях, будто бог – это всемогущее существо, вроде царя, или императора. Но бог – это не царь. Бог – это тайна. Бог – это душа. Бог – это всё сущее. Но не буду утомлять тебя своими непонятными речами. В первый раз, увы, люди относятся к нашей религии с известным скептицизмом. То есть не доверяют, понимаешь?
– Я знаю, что означает слово скептицизм, – резко произнесла Искра. – Не думайте, что мы у себя на краю мира живем дикарями, раз поклоняемся деревянным идолам. В нашем краю гораздо больше души, в нашем простом и постижимом боге больше жизни, нежели у вашего. Вы говорите – путь познания? Так вы сказали?
Клеомен был ошеломлен отповедью девушки.
– Да, – неловко пробормотал он.
– Вы, – сказала Искра, схватив старика за локоть и приблизившись к нему вплотную, – лишь потешаете себя мудреными словами, за которыми ничего нет. Посмотрите! Посмотрите на людей, а не на статуи! Что вы видите?
Изнуренные, покорные, словно рабы . Искра готова была поклясться, что именно об этом подумал принципар.
– Что же вы видите? – безжалостно повторила девушка.
– Страх.
Вчера вечером Андрей заходил к отцу. Мечеслав два дня безвылазно, провел в своей опочивальне, сидя в любимом кресле, обитом синим бархатом.
– Это сильнейшая хандра, – говорил Андрей. – Так бывает. Уж я это знаю. Я тоже так сокрушался, и скажу тебе, что это не выход. Так ты только повредишь себе. Да, повредишь, – повторил он, тихо постучав тростью по полу и искоса взглянув на отца. – Я ведь хотел перерезать себе горло. Я помню это. Хорошо помню.
Мечеслав ничего не ответил. Он, как показалось Андрею, вообще не слышал его.
– Скажи что-нибудь, – попросил сын.
– Не беспокойся обо мне, Андрей, – наконец проговорил отец. – Я в порядке. Я просто размышляю. Дай мне еще день.
– Хорошо, – ответил сын и ушел.
Прошла ночь, наступил день. Мечеслав ждал. Три дня он сидел, мысленно проворачивая всю свою никчемную жизнь. Он всегда был шутом. Он был мягким, как воск, он был нежным, податливым, словно юная девушка. Он всех прощал, и не хотел замечать ухмыляющихся взглядов, не хотел слышать шепота за спиной. Он был кем угодно – слугой у собственных братьев, объектом насмешек, птицей в золотой клетке, утехой суккуба, и в последнюю очередь – царем, отцом. Вряд ли кто-то по-настоящему любил его.
Искра, эта немного диковатая девушка, – такое впечатление она произвела при первой встрече – со свойственной ей прямолинейностью сказала то, что он и так знал. Но как она произнесла эти слова! Горячо и жестоко, пронзив его нестерпимой болью. Она сорвала с него маску, она – единственная, она постучалась в самую душу.
Мечеславу хотелось увидеть венежанскую княжну, он думал о ней, о сокрытой внутри ее мудрости, вспоминал ее чудесный облик, он хотел сказать ей, что он не такой, что с этой поры все изменится, только… поверит ли она ему? Оправдываться перед шестнадцатилетней девушкой – все равно что расписываться в собственной слабости.
Мечеслав метался в мыслях, словно мальчишка. И ведь, как сорокапятилетний мужчина, понимал это, но не мог устоять – слишком притягательны были эти мечты. В Искре немыслимым образом сочетались неприступность, волевой характер и сладость юной девы, ничем не испорченный тонкий вкус, и затаившаяся где-то глубоко ошеломительная сексуальность. Он терял голову, вспоминая ее обнаженную шею, ее руки, глаза. Он, сорокапятилетний мужчина.
Искра, Искра, Искра…
– Влюбился? – голос Лорна привел Мечеслава в шок. Он глухо закричал и схватился за сердце.
На кровати сидел сгорбленный старик. Ничем не примечательный: с большой проплешиной, которую обрамляли всклокоченные седины, с длинным крючковатым носом, маленькими, смеющимися глазами, и горделиво вздувшимися усами.
– Ну что? – спросил старик. – Хотел меня видеть?
– Я знал, что ты демон, – с опаской поглядывая на гостя, произнес Мечеслав.
– Разве я похож на демона?
– Это не имеет значения.
– Правильно, не имеет. Это просто каприз. Ты знаешь, как хорошо быть тем, кем захочешь? За десять лет свободы я еще не насладился этим. Хочешь, поиграем? Я могу стать ею…