Как поется в былинах: "А в ту пору у князя Воиградского столы были раздёрнуты, пировали князья, бояре и могучие богатыри".
Давно такого не было в древнем граде Всеславовом, и, надо отдать должное Мечеславу и его невесте, постарались они на славу. Столы, застеленные хрустящими белоснежными скатертями – подарком иссенских бояр – поставили в большом столовом зале в виде огромной подковы и покрыли разнообразными яствами. Здесь были и перепела, и жаренные бараньи рёбра; гуси в яблоках; вина, мед и квас; пышные караваи, печеный лук и различные сладости; и, конечно же, целиком зажаренные, с раскинутыми крыльями и грациозно выгнутыми шеями, лебеди. Две дюжины слуг – чашники и подчашие – активно прислуживали царю, придворным и многочисленным гостям – всего, по подсчетам озабоченного Авксента, прикидывавшего в уме убытки и растущие долги, около ста человек.
Царь Мечеслав с Искрой сидели во главе стола. По правую руку находились: Андрей, Велимир, Горыня, Авксент, Клеомен и еще трое бояр. По левую – Борис с приемным сыном Ярополком – вихрастым юношей, смотревшим дерзко и внимательно; Военег с Добронегой, Асмунд, боярин Лавр – весьма важный человек, может даже, самый важный из всех присутствующих – одних перстней на руках не счесть; старый и, судя по виду, очень мудрый волхв Ольгерд – как и положено, с седой, покладистой бородой; и, наконец, знаменитый богатырь Кир – могучий человечище с добрым и умным лицом. Далее, друг напротив друга располагались все остальные: венежские десятники, воиградские воеводы и знатные горожане с одной стороны; мастеры-мечники Путята и Волк, куны Беловодья и их гриди – с другой.
Разговор, поначалу представлявший из себя простой обмен любезностями, витиеватыми тостами за дружбу и во славу Воиграда, Дубича и Волчьего Стана и прочими ничего не значащими фразами, потихоньку перешел в другое русло. Мечеслав нашел интересных собеседников в лице Ольгерда и Лавра – они беседовали о древних верованиях вересов и посему к ним вынуждено присоединился Клеомен, претерпевший в тот вечер множество нападок в свой адрес. Багуны быстро подружились с венежанами и воиградскими воеводами – много пили и шумели. Злоба, под одобрительный хохот присутствующих, даже немного поборолся с Туром и положил его на лопатки. Тур, сам отличавшийся недюжинной силой, признал превосходство венежского десятника и предложил ему потягаться силами с Киром, но богатырь вежливо отказался – он весь вечер сидел скромно, не говоря ни слова и совсем не употребляя спиртного. Асмунд что-то шептал Военегу, но тот его не слушал и сидел со скучающим видом, но, как показалось Искре, безмерно удивившейся, узнав, что этот напыщенный красавец и есть тот кровожадный убийца, именем которого мамаши пугали детей во всей долине Трех Рек, за внешним безразличием таился острый ум и холодное сердце.
Борис быстро набрался до состояния легкого опьянения, всё время подмигивал Искре и что-то невнятно ей говорил, при этом у него так плохо пахло изо рта, что Искра с трудом сохраняла на лице доброжелательную улыбку. Военег украдкой с сочувствующим видом посматривал на девушку. Действительно, Борис оказался на редкость противным человеком: он редко мылся, никак за собой не ухаживал, лицо его было покрыто розовыми сухими шелушащимися язвами, говорил он глухо, при этом часто рыгая – такое впечатление, что у него во рту находился чрезвычайно толстый и неповоротливый язык.
Вот и сейчас дубичский царь весь перемазался жиром, точно малое дитя и потихоньку начинал клевать носом, тыркаясь большой плоской плешью в Искрино плечо. Девушка то и дело отталкивала его, но Борис продолжал упрямо клониться в ее сторону, покуда Ярополк не сжалился над обоими – с его ненавязчивой помощью Борис опустил, наконец, свою венценосную голову на предупредительно расчищенное место на столе.
– Итак, вы говорите, ваше величество, – спрашивал Ольгерд у Мечеслава, – что не собираетесь… ммм… упразднить Триединную церковь?
– Не собираюсь, – подтвердил он. – Я хочу оставить свободу выбора. Запретные меры сразу же возвысят церковников в глазах простого народа. И… вы знаете, сейчас весь мир постепенно отходит от традиционных культов, коим поклонялись наши предки. Хотим мы этого, или нет, но всё Нижнеземье, за исключением степняков, верят в некоего… ммм… Каидада, кажется. Север – и Союз, и Шелом – признали Триединство главенствующей церковью. Да что там говорить, вот вам Марн – король Эа знать не хочет никого. Дескать, вересы все сплошь язычники и дикари. Исходя из вышесказанного, дабы наладить прежние связи, возродить торговлю, просто необходимо пойти на некоторые меры. Триединство, как ни крути, нам необходимо. А вот насчет древних верований… тут всё не так просто. Боюсь, что возрождение былых традиций будет выглядеть несколько… неискренне и вряд ли найдет широкий отклик в сердцах людей.
– Исчерпывающий ответ, ваше величество, – сказал Лавр. – Мы – дубичи – уже ощутили на себе весь фанатизм вередорских жрецов. Они гнушаются иметь с нами дело. Увы.
– Сегодня я отдаю все силы на поднятие авторитета Дубича, – промолвил Ольгерд. – Пишу трактаты, проповедую мое учение… Но это не так просто. Как вы и сказали, для северян и вередорцев мы – закостенелые дикари.
Ляшко с грохотом свалился под стол. Асмунд откланялся и удалился, сославшись на кое-какие дела, не требующие отлагательств. Велимир, не стерпев добродушных подковырок изрядно подвыпившего Горыни, убежал со слезами на глазах. Андрей также ушел, но тут ни у кого не возникло вопросов – увечья князя не давали ему покоя и бедняге просто необходим был отдых.
Кстати, дубичи были несказанно удивлены, узнав, что князь Андрей жив и… не очень здоров. Все гости, без исключения, полагали, что старший сын Мечеслава давно почил. "Рад видеть вас в добром здравии", – машинально приветствовал его Военег, на что Андрей ему сказал: "Не знаю, что лучше – быть мертвым, или, как вы говорите, пребывать в добром здравии".
Пир продолжался, гости беседовали, а Искра тихонько рассматривала присутствующих, пытаясь понять, чего же ожидать от этих людей? Она обратила внимание на опрятного, привлекательного мужчину с немного грустным выражением лица. Военег громогласно объявил, что это Семен – чуть ли не национальный герой Воиграда и всей долины Трёх Рек, благородный и честный разбойник. Может и для кого-то он и был героем, но для венежан Семен-вор, Семен-тадхунд ничего не значил и легендарный кун Беловодья удостоился лишь беглого взгляда.
Искра поначалу тоже мало обратила на него внимания, но теперь, когда зал шумел от пьяных выкриков и бесконечных здравниц, он единственный показался ей человеком… достаточно порядочным и уравновешенным. А вот разглядеть поближе сильно ее интересовавшего Военега она так и не смогла, так как он сразу же перехватывал ее взгляд, чем, честно говоря, немного смущал. Этот красавец видел всё, что происходило на пиру, и ни одна мелочь не ускользала от его внимания.
– Не правда ли, все прошло не так уж и плохо? – спросил Мечеслав, идя в обнимку с Искрой в свои покои. – Я немножко пьян, Искра. Ты уж прости меня.
– Ничего, – ответила девушка, поддерживая слегка шатающегося мужчину. – Сегодня был повод.
– Прошло всё не так плохо, – повторил царь. – Согласись.
– Я бы так не сказала.
Мечеслав остановился и сразу как-то погрустнел.
– Наверное, я хочу думать, что всё хорошо. Ладно, пошли, любимая.
Они вошли в опочивальню, освещенную так ярко, что Искра невольно зажмурилась. Повсюду – на полу, на мебели – стояли маленькие свечи в фарфоровых чашечках.
– Что это? Почему так… – но девушка не успела договорить – Мечеслав подхватил ее на руки и осторожно уложил на белоснежную кровать, обильно усыпанную лепестками роз, а сам сел перед ней на колени.
– Искра, – сказал он, сильно сжав ее ладонь в руках. – Я хочу, чтобы эта ночь стала незабываемой. Кто его знает, что будет завтра…
Искра зажала ему рот ладонью.
– Не говори так, – сказала она. – Завтра будет день – мы будем вместе, и послезавтра будет день – мы будем вместе. И так будет всегда.
– Ты говоришь, чтобы приободрить меня, говоришь, потому что ты мудрая не по годам. Я знаю, ты любишь меня, но сердце твое еще не раскрылось до конца. Ты скована – и поэтому я хочу подарить тебе эту ночь. Я хочу раскрыть тебя, разбить цепи, что мешают нам. Сегодня, сейчас. Я уверен, сегодня ты познаешь любовь, ибо прошла неделя, и первые боли должны исчезнуть.
Мечеслав провел пальцами по ее щеке.
– Сегодня, сейчас, – произнес он.
– Сегодня, сейчас, – произнесла она.
Мечеслав начал раздевать ее, и девушка сразу же ощутила его спокойствие и уверенность. Прежде он волновался, и руки его дрожали; теперь прикосновения были мягкими и почти невесомыми.
Они сидели на ложе, друг против друга; он медленно снимал с нее одежды, обнажая юное тело – шелковистая кожа, крохотная родинка на шее, легкий, светлый пушок над розовым бутоном, – а она смотрела в его лицо. Взгляд его приобрел неизвестную ей прежде теплоту – теплоту любящего мужчины, а не страшащегося неизвестности и мучавшегося комплексами любовника. В его чертах, в улыбке, словно окутавшей ее отеческой заботой, промелькнули знакомые штрихи. И она не без смущения поняла, что влекло ее к нему – память о погибшем друге. И она подумала тогда, видит ли ее Девятко? Одобряет ли ее?
Наконец Мечеслав снял с нее всё, затем ловкими, размашистыми движениями рук разделся сам, оголив на удивление молодое, поджарое тело. Она с замиранием сердца оглядела его – на груди косой шрам, на левом плече вмятина, оставшаяся, по-видимому, от прошедшей насквозь стрелы. Мечеслав же, в свою очередь буквально пожирал девушку глазами, и его мужское достоинство налилось силой.
Он мягко привлёк девушку к себе и осторожно вонзил в нее свое орудие. В первый миг она с досадой испытала знакомые ощущения – боль и зуд, но постепенно это прошло, уступив место наслаждению. Наслаждение робко росло, точно первый цветок ранней весной, и вскоре расцвело яркими красками. Искра забылась в нарастающем экстазе, и теперь ей жгуче хотелось только одного – чтобы Мечеслав продолжал, продолжал любить ее. Она чувствовала его горячий стебель в себе, и это чувство было самым счастливым во всей ее жизни.