— Согласна, — кивнула Портулак. — Вмешательство в человеческую природу ничего не решит. Но представь, что можно каким-то образом использовать интеллектуальные способности всех человеческих диаспор. В данный момент все эти цивилизации толкутся, будто случайные атомы в газообразной среде. Что, если их привести в когерентное состояние, подобно атомам в лазере? Тогда наступит настоящий прогресс, при котором достижения будут следовать одно за другим. И мы сможем наконец делать что-то реальное.
Я едва не рассмеялся:
— Мы — бессмертные сверхсущества, которые живут дольше некоторых путешествующих среди звезд цивилизаций, включая многих Предтеч. При желании мы пересечем галактику со скоростью мысли. Мы ради развлечения создаем миры и взрываем солнца. Мы наслаждаемся сновидениями и кошмарами пятидесяти миллионов миллиардов разумных созданий. Тебе этого недостаточно?
— Может, этого достаточно нам с тобой, Лихнис. Но с другой стороны, наши амбиции всегда отличались скромностью.
— Но что насчет Лопуха? — спросил я. — Насколько мне известно, со Сторонниками он никак не связан. Вряд ли активно их избегает, но явно не тратит время на поиск нужных контактов.
— Мне нужно снова изучить записи, — сказала Портулак. — Но я почти уверена, что ни к кому из известных Сторонников он не обращался. Его цель — люди с периферии, шаттерлинги, которые могут что-то знать, но не посвящены напрямую в большую тайну.
— Почему бы ему прямо не спросить Сторонников?
— Хороший вопрос, — кивнула Портулак. — Естественно, мы всегда можем спросить его самого.
— Только когда узнаем чуть побольше о том, во что он ввязался.
— Есть еще кое-что, — проговорила Портулак, — чем мы могли бы заняться.
От ее тона у меня зашевелились волосы на затылке.
— Мне это не понравится, да?
— Я о том, чтобы изучить записи на его корабле и выяснить, что он на самом деле замышляет.
— Вряд ли он нам позволит.
— Не собираюсь спрашивать у него разрешения. — На губах Портулак играла зловещая и возбуждающая улыбка; похоже, она всерьез наслаждалась нашей маленькой авантюрой. — Предлагаю отправиться туда и выяснить самим.
— Вот так просто?
— Я не говорю, что это будет легко. Но ведь ты создал это место, Лихнис. И вряд ли твоих выдающихся способностей не хватит, чтобы совершить отвлекающий маневр.
— Лестью ты добьешься почти чего угодно, — сказал я. — Но проникнуть на его корабль? Это уж точно не детские игрушки.
Портулак прижала изящный палец к моим губам:
— О корабле побеспокоюсь я. А ты побеспокойся насчет отвлекающего маневра.
В последующие недели, пока мы следили за Лопухом, у нас постепенно складывался весьма опасный и оттого не менее восхитительный план. Лопух вел себя как и прежде, задавая вопросы о сути Великого Деяния, но не обращаясь с ними к известным Сторонникам. Нам все больше казалось, будто его тревожит некое обстоятельство, касающееся Деяния, причем настолько деликатное, что он не рискует откровенничать с теми, кто имел непосредственное отношение к проекту. Но поскольку мы с Портулак ничего не знали о том, в чем реально состоит Великое Деяние, нам оставалось лишь догадываться, что так беспокоит Лопуха. Мы решили, что нужно узнать побольше, но из-за наших подозрений (и, соответственно, из-за собственных подозрений Лопуха) мы точно так же не могли напрямик спрашивать у Сторонников. В последующие дни я поймал себя на том, что, как и Лопух, задаю завуалированные вопросы, но не тем, кого он донимал, поскольку не хочу вызвать ненужное любопытство. Так же поступала и Портулак, и мы, продолжая готовить абсолютно незаконный набег на корабль Лопуха, складывали воедино кусочки собранной информации.
Нового она почти ничего не давала, но и не ослабляла убежденность Портулак в том, что Великое Деяние связано с возникновением единой, простирающейся на всю галактику сверхцивилизации. Ходили мрачные слухи о тайном развитии технологий, которые должны к этому привести.
— Наверняка речь идет о низкой скорости межзвездных коммуникаций, — задумчиво проговорил я. — Как ни крути, это фундаментальное препятствие. Никакой сигнал, никакой корабль не способен пересечь галактику достаточно быстро, чтобы за этот срок в ней успела возникнуть одна из традиционных политических систем. А Линии чересчур независимы, чтобы допустить ту разновидность социальной инженерии, которую мы с тобой обсуждали. Они попросту не примут ни одну систему, которая накладывает ограничения на творчество человека.
— Никто не воспринимает всерьез перелеты со скоростью больше световой, Лихнис.
— Перелеты вовсе не обязательны, достаточно механизма передачи сигналов. Мы все можем оставаться дома, общаясь посредством клонов или роботов. Вместо того чтобы отправлять собственное тело на другую планету, я воспользуюсь телом-носителем, которое уже находится там. — Я пожал плечами. — Или с помощью сенсорной стимуляции создам точную копию другой планеты и всех ее обитателей. В любом случае разница будет незаметна. Так не все ли равно?
— Но за два миллиона лет, — сказала Портулак, — ни одна цивилизация в галактике так и не овладела связью или полетами быстрее скорости света.
— Хотя многие пытались. Что, если некоторым удалось, но они сохранили свое достижение в тайне?
— Или их уничтожили, чтобы защитить существующее положение дел? В эту игру мы можем играть вечно. Штука в том, что и сверхсветовые полеты, и связь кажутся сейчас еще менее вероятными, чем миллион лет назад. Вселенная просто к ним не приспособлена. Это примерно как играть в стоклеточные шашки на обычной шахматной доске.
— Конечно же ты права, — вздохнул я. — Когда-то я изучал эту математику, целый век ей посвятил, С какой стороны ни подступись, она кажется непрошибаемой. Но если это все же не так...
— Вряд ли это так. Конечно, нам надо держать разум открытым... Но думаю, Великое Деяние заключается в чем-то другом. А в чем именно — ума не приложу.
— И это все?
— Боюсь, что да. Только не делай такое разочарованное лицо, Лихнис. Тебе совершенно не идет.
А потом с Лопухом случилось нечто странное. Первым намеком послужила его безупречная ориентация в Лабиринте настроений.
По обычаю, ночи сбора посвящались невинным играм и иным развлечениям. Вечером восемьсот семидесятого дня я открыл на одном из высоких балконов лабиринт, предложив скромную награду тому, кто быстрее найдет в нем путь. Лабиринту предстояло существовать до девятисотой ночи — вполне достаточно, чтобы попытаться мог каждый.
Но Лабиринт настроений — не обычный лабиринт. Основанный на игре, о которой я узнал в моих странствиях, Лабиринт настроений был чувствителен к эмоциональным состояниям, которые определял по самым слабым признакам с помощью не бросающихся в глаза приборов. Пока игрок сохранял полное спокойствие, геометрия Лабиринта не менялась. Но едва стены получали малейший намек на растерянность, геометрия претерпевала коварные трансформации — стены смещались, перекрывая один путь и освобождая другой. Чем пуще терялся игрок, тем более извилистым становился Лабиринт. Вспышки злости могли привести даже к тому, что Лабиринт создавал вокруг злополучного игрока замкнутую петлю, и у того не оставалось иного выбора, кроме как ходить кругами, пока он не успокаивался. Стоит сказать, что считалось дурным тоном входить в Лабиринт настроений, располагая чем-либо отличным от базового человеческого интеллекта. Исключительные способности к запоминанию или ориентации в пространстве перед участием в игре полагалось отключать.
Лабиринт настроений был достаточно приятным развлечением, популярным у большинства рискнувших однажды в нем побывать. Но, создавая его, я имел в виду нечто большее. Я надеялся, что Лабиринт что-то расскажет мне об умонастроениях Лопуха, если только тот решит участвовать в игре. Поскольку участие было добровольным, меня никто не мог обвинить в том, что я незаконно проникаю в тайны его души.
Но Лопух беспрепятственно преодолел Лабиринт, причем датчики в стенах практически не отметили каких-либо изменений в его эмоциональном состоянии. Нельзя было исключать жульничество, хотя это выглядело маловероятным — Лабиринт настроений выявлял большинство уловок, за чем следовало соответствующее наказание. И даже если Лопуху было что скрывать, он с легкостью мог вообще отказаться от прохождения Лабиринта.
Больше всего меня удивили растерянность и злость некоторых других участников. Когда группа Сторонников поспорили, кто быстрее преодолеет Лабиринт, самое большое унижение испытал Овсяница, угодивший в замкнутую петлю. Видя его нарастающую ярость, я в конце концов тактично вмешался и позволил ему покинуть Лабиринт.
Я встретил Овсяницу у выхода.
— Что, чертовски непростая задачка? — усмехнулся я, пытаясь разрядить атмосферу.
— Страшилки для детей, — сердито бросил он, — Впрочем, ничего другого я от тебя и не ожидал.
— Это всего лишь игра. Тебе вовсе не обязательно было в ней участвовать.
— Да для тебя вообще все — игра без каких-либо последствий. — Он покосился на других Сторонников, насмешливо смотревших на нас. — Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту. И даже если бы знал, то дрожал бы от страха при одной лишь мысли об ответственности.
— Ладно, — я примирительно поднял руки, — запрещу тебе участвовать в любых моих играх. Тебя это удовлетворит?
— Если хочешь знать, что меня удовлетворит... — начал Овсяница, но тут же нахмурился и повернулся, чтобы уйти.
— Портулак, да? — спросил я.
Он понизил голос до шепота:
— Я честно тебя предупреждал. Но что толку? Ты так и ухлестываешь за ней, пренебрегая всеми остальными. Ваши сексуальные отношения — практически моногамия. Тебе плевать на традиции Линии.
— И это все из-за Лабиринта, Овсяница? — бесстрастно спросил я, не клюнув на приманку. — Никогда не думал, что на тебя так действует поражение.
— Ты понятия не имеешь, что поставлено на карту, — повторил он. — Грядут перемены, Л