временным меркам был больше похож на анорексию. Ее положение осложняли разногласия в рядах ее испанской свиты. К тому же она попала под влияние своего исповедника, брата Диего, чья власть над ней начала вызывать всеобщее негодование.
Иногда Екатерина высказывалась с нотой легкого неповиновения: «Я не слышу здесь ничего, кроме лжи; они полагают, что могут сломить мой дух. Но я верю в свой выбор и ничего им не отвечаю. Я не так проста, как им кажется». Но другое письмо наполнено отчаянием. По словам Генриха VII, пишет она Фердинанду весной 1508 года, «пока ему не выплатят всю сумму целиком, он будет считать меня связанной обязательством, а своего сына – свободным. [Принц Генрих] еще очень молод, чтобы такая отсрочка была для него хоть сколько-нибудь заметной. Поэтому моя участь ужасна».
Генрих VII вступал в преждевременную старость. Его бывшие советники все чаще лишались его доверия, и по мере приближения последних лет его правления их сменили новые люди, чья сила заключалась в способности выжимать деньги из подданных короля: Ричард Эмпсон и Эдмунд Дадли. Посол Фердинанда свидетельствовал, что Генриха-младшего держали взаперти «как девочку», почти не позволяя говорить на публике, кроме как в ответ на обращение отца.
В Рождество 1508 года состоялся брак по доверенности принцессы Марии с семилетним сыном Филиппа Бургундского и Хуаны Безумной – мальчиком, который, как и Карл V, унаследовал Испанию и Нидерланды, а также корону Священной Римской империи, объединявшей обширные территории династии Габсбургов. В официальном отчете этот брак был объявлен «самым выдающимся союзом и величайшим браком христианского мира». Дальнейшие события показали, что это заявление было ошибочным. Но в то время принцу Генриху (и, видит бог, Екатерине Арагонской) могло казаться лишь, что обе сестры Тюдор находятся на пути к счастью. Положение же Екатерины становилось все хуже, а король Генрих ругал ее за беззакония отца. Ее отчаяние запечатлено в отчетах испанского посла. Впрочем, дальнейшие события очень скоро освободят и Екатерину, и младшего Генриха.
Считалось, что Генрих VII уже побывал на грани смерти, но все же сумел тогда выкарабкаться. На этот раз его состояние не оставляло поводов для сомнений. В течение первых месяцев 1509 года сам король Генрих уже точно это знал. Не осталось сомнений даже у матери, которая предпочитала не отходить от его постели. Однако 21 апреля, когда Генрих умер, не было ни общественных волнений, ни призывов к трауру. Кончина короля была покрыта завесой тайны, его советники вступили в сговор с Маргарет Бофорт и отрицали любую информацию об этом событии в течение двух долгих дней, потраченных на расстановку солдат для подавления любых возможных протестов. 24 апреля 1509 года Генрих VIII, до 18-летия которого оставалось еще несколько недель, был провозглашен королем.
В последующие годы для Генриха было характерно всегда целиком отдаваться любой роли, которую он принимал, будь то христианский король или влюбленный рыцарь. Королевские советники сообщили испанскому послу, что в последней беседе на смертном одре отец заверил сына, что новоиспеченный Генрих VIII сможет «свободно жениться на той, кого выберет». Сам Генрих пересказывал другую версию этого разговора: в конце июня, всего через несколько недель после смерти отца, он сообщал в письме регентше Нидерландов Маргарите Австрийской, что на смертном одре «среди прочих добрых советов» король поручил ему «выполнить условия старого договора с испанскими правителями Фердинандом и Изабеллой, взяв замуж их дочь Екатерину».
На тот момент он и Екатерина Арагонская уже были мужем и женой.
8«Сэр Верное сердце»: 1509–1515 гг.
Существует одно изображение короля Артура, датированное 1509 годом – годом восхождения Генриха VIII на престол. На рисунке у Артура седая борода, но в тщательно выписанных доспехах, украшенных драгоценностями и золотыми рыцарскими эмблемами, он выглядит великолепно. Рисунок сделан не в Англии: прекрасная иллюминированная рукопись «Книга главного оружейника» (Livro do Armeiro-Mor)[114] создана в Португалии, король которой Мануэль I к тому времени уже успел жениться на двух сестрах Екатерины Арагонской. Но именно на такого короля – а не отца, который стал измерять успех весом своего кошелька, – хотел равняться Генрих. Первое, что он сделал, заняв престол, – приказал арестовать и в итоге казнить Эмпсона и Дадли, главных лиц, которые выкачивали деньги на службе у его отца.
В супружеских союзах Генриха VIII в той или иной форме всегда будет доминировать романтический идеал, ставший основой его правления с самого начала. Отец Екатерины в письме испанскому послу выражал надежду на то, что после смерти Генриха VII положение дочери изменится к лучшему. «Молите Бога, но мне это представляется маловероятным», – отвечал пессимистически настроенный посол. Но когда апрель сменился маем, а посол как раз занимался организацией перевозки вещей Екатерины через Ла-Манш, его вызвали в Тайный совет Генриха VIII и обвинили в том, что он слишком медлит в организации ее бракосочетания с новым королем… Говорят, хорошие новости еще никогда никого не убили[115]. Но вполне вероятно, что в тот момент у посла вся жизнь пронеслась перед глазами.
Чем было вызвано столь жгучее желание нового короля жениться на Екатерине Арагонской? Возможно, он стремился изо всех сил доказать свою независимость, самостоятельно приняв решение такого масштаба. Возможно, младший из братьев рассматривал ее – невесту «Артура» – как символ королевской легитимности, к тому же переходящий ему от более опытного брата. В свои 18 лет Генрих даже по меркам того времени был все-таки еще очень молодым человеком, который взошел на трон, не побывав на поле битвы и не пообтесавшись при европейских дворах, как Генрих VII, Эдуард IV и даже Ричард III.
Брак Генриха с Екатериной давал Англии реальные политические преимущества. В картине мира Генриха VIII первым пунктом «должностной инструкции» английского короля значились громкие победы во Франции, подобные тем, что одерживал Генрих V. С учетом развития европейской политики начала XVI века для Англии это означало заключение союза либо с испанскими королевствами, откуда происходила Екатерина, либо со Священной Римской империей, которая уже имела семейные связи с Англией. В письме дочери перед свадьбой Фердинанд призывал ее использовать «все свое умение и благоразумие», чтобы «заключить сделку», и это будет далеко не первый и не последний раз, когда ореол куртуазной любви маскировал – даже в глазах самих влюбленных – более прагматичные цели.
Но в этом событии можно усмотреть и жест в духе рыцарской романтики. В лучших традициях жанра принц одним махом спасает испанскую принцессу, которая семь лет прозябала в нищете и неопределенности. У Екатерины не было причин не полюбить светловолосого молодого великана, который спас ее от туманного и унизительного будущего и чьи внешние данные иностранные послы описывали почти с придыханием. Лицо его было настолько гармонично, что могло бы принадлежать красивой женщине, писал один; а во Фландрии было распространено мнение, что «благородство и слава» молодого короля «превосходят любого принца со времен короля Артура». Легенда о короле Камелота все еще была в ходу при английском дворе, и Генрих явно читал предисловие Кекстона к «Рыцарскому ордену», где тот призывал современных рыцарей вернуться в старые добродетельные времена и «прочитать благородные тома о святом Граале, Ланселоте, Галахаде и Тристане».
Нет никаких сомнений в том, что Генрих тоже как минимум убедил себя влюбиться в привлекательную 23-летнюю рыжеватую блондинку из гораздо более влиятельной королевской семьи, чем Тюдоры. Ее интерес к куртуазным любовным играм был весьма ограничен. Возможно, принцесса лишилась вкуса к ним еще в детстве, наблюдая за тем, как ее мать, королева Изабелла, пользовалась реальной властью, а не куртуазной игрой, которая становилась для женщин ее заменителем. Возможно, получать удовольствие от любовных игр Екатерине не позволяла несчастная молодость. Но хорошо известная добродетель, стойкость и преданность принцессы служили моральным примером, который всегда был уделом куртуазной дамы. Как говорится в одном из стихотворений Генриха собственного сочинения:
Не причинял я никому вреда,
Не делал ничего худого
И искренне люблю
Ту, что женой зову.
Даже отец Екатерины написал молодоженам благословение на счастливый брак. «Вступить в добрый брак – величайшее благословение в мире… Бог благоволит добрым мужьям и женам».
Генрих же ответствовал Фердинанду, превознося добродетели Екатерины и похваляясь своей любовью: «Если бы я вновь был свободен, я бы вновь выбрал ее в жены прежде всех остальных». Брат Диего, духовник Екатерины, писал: «Король, мой господин, обожает ее, а ее высочество – его». Один испанский путешественник, посетивший Англию через год после вступления Генриха на престол, позже вспоминал, что «король Генрих очень любит королеву, свою жену… и публично заявляет на французском языке [языке куртуазной любви], что его высочество счастлив, потому что он нашел себе такого прекрасного ангела и в его доме теперь расцвел настоящий цветок».
Короче говоря, если суровая правда реального мира заключалась в том, что Генрих, женившись на Екатерине, оказал ей огромную услугу (хотя веские прагматичные мотивы для этого брака были у обеих сторон), то в эмоциональном плане этот брак, похоже, развивался совершенно по-другому.
Свадьбу сыграли быстро и конфиденциально. Совместная церемония коронации, состоявшаяся менее чем через две недели, напротив, была публичной и масштабной. Состоялось она в День летнего солнцестояния, но – зловещее предзнаменование? – внезапный ливень заставил королеву укрыться под навесом галантерейной лавки, а затем продолжить путь в Вестминстерское аббатство в промокшем насквозь прекрасном платье. Свидетели же отметили «красивую и добротную» копну длинных волос, развевавшихся за спиной.