Суд над Анной проходил в Большом зале лондонского Тауэра, где присутствовало около 2000 зрителей. Как писал один из очевидцев, она вошла в зал так, «словно собиралась на великое торжество». «Она настолько мудро и сдержанно отвечала на все выдвинутые против нее обвинения, защищаясь такими простыми и ясными словами, будто никогда не совершала ничего из того, в чем ее обвиняли», – писал в «Виндзорском вестнике» Чарльз Ризли, обычно крайне далекий от сочувствия Анне Болейн.
Единственные преступления, которые она признала, – ревность и то, что она не всегда вела себя по отношению к королю с тем смирением, с которым должна была, «принимая во внимание его доброту и огромную честь, которую он оказал мне, и огромное уважение, с которым он всегда ко мне относился». В этих словах читалось, что она была хорошей куртуазной любовницей, но плохой женой. Разумеется, все 26 присяжных признали Анну виновной, приговорив ее к сожжению или обезглавливанию по усмотрению короля. Как-то раз Анна поведала мужу о предсказании, согласно которому королева Англии будет сожжена, добавив, что даже тысяча таких смертей не способна ослабить ее любовь к нему. Помнила ли она о королеве Гвиневре, приговоренной к сожжению?
Когда наступила очередь Джорджа, его вопиющее неповиновение нанесло еще один удар по тщеславию Генриха. Ему вручили записку и поручили, прежде чем отвечать на вопросы, прочитать ее про себя. Вместо этого он зачитал ее вслух. В записке утверждалось, что Анна заявила, будто ее муж «не владел навыком совокупления с женщинами и не обладал ни добродетелью (vertu), ни силой (puissance)». Что Анна вместе с Джейн, женой Джорджа, посмеивались над его одеждой и стихами («что вменялось им как величайшее преступление», – с явным скептицизмом писал Шапюи).
Джорджа Болейна также признали виновным и приговорили к смертной казни.
Приговор Анне Болейн был заранее предопределен. Французский палач-мечник, специально нанятый для ее обезглавливания, уже следовал в Лондон из Кале. Согласно недавно обнаруженному документу, Генрих продумал каждую деталь этой казни – уже давно ведутся споры о том, чем именно было вызвано беспрецедентное решение казнить Анну мечом, а не топором. Это решение могло быть продиктовано милосердием, поскольку дарило более стремительную смерть женщине, которую он любил. Но это можно объяснить еще и тем, что меч был высшим символом рыцарского кодекса, который сначала соединил, а потом разделил эту пару. Возможно, на мышление Генриха определенное воздействие оказывала и вина королевы Гвиневры, мощным культурным эхом доносившаяся из глубины веков.
Надеялась ли Анна, что она будет спасена в последнюю минуту, как это случилось с Гвиневрой? Сэр Уильям Кингстон сообщал, что в первые дни заключения Анна, казалось, «надеялась на жизнь», уповая, что ей разрешат удалиться в женский монастырь. Это была участь, которой избежала Екатерина Арагонская, но ее, в отличие от Анны, в итоге защитил призрак ее могущественной семьи.
С момента ареста Анна заявляла о своей невиновности, «умоляя Господа помочь ей, поскольку она невиновна в том, в чем ее обвиняют». «Я так же чиста от мужского общества, как чиста от греха… как истинно провозглашенная жена короля». Но, как она говорила, никакой возможности доказать свою невиновность не было – кроме как вскрыть свое тело и выставить напоказ органы. Трудно не усмотреть здесь извращенную пародию на «блазонирование»[176] – анатомический список, с помощью которого куртуазный влюбленный подробно описывал красоты своей возлюбленной.
В ночь перед казнью Анна вновь дважды поклялась в своей невиновности «под угрозой проклятия души» – до и после принятия причастия. После оглашения приговора она заявила лордам на суде, что все же «полагает, что, помимо приписываемых ей преступлений, имеется какая-то другая причина, из-за которой ее осудили». Предостережение, которым позднее Генрих напутствовал Джейн Сеймур, свидетельствует о том, что это была правда.
Пятеро мужчин, получивших обвинительный приговор по делу Анны, были казнены 17 мая. В тот же день брак Анны оказался расторгнут, а ее дочь Елизавета – объявлена незаконнорожденной. Анне объявили, что ее казнь состоится на следующий день. Борясь с истеричным страхом, она пошутила: «Мечник опытный, а у меня тонкая шея». Кингстон сообщал, что эта женщина «с радостью встречает смерть». Но произойдет еще одна мучительная задержка, прежде чем утром 19 мая Анна Болейн, оглядываясь вокруг, будто все еще надеясь увидеть гонца со свитком о королевском помиловании, поднимется на эшафот и встретится лицом к лицу с внимающей толпой.
Ее предсмертная речь соответствовала традициям времени, которые требовали достойного принятия своей судьбы и признания того, что все мужчины и женщины виновны перед лицом Бога (даже если невиновны во вменяемых им преступлениях). Неудивительно, что в этих словах так и мерещится тень самой Анны.
«Добрые христиане, я пришла сюда не для того, чтобы проповедовать, – изрекла она. – Я пришла сюда, чтобы умереть… И если кто-то вмешается в мою участь, я потребую лучшего суда». Когда Анна встала на колени прямо на солому, палач подал знак помощнику, чтобы тот отвлек ее, и, вопреки ее тревожным ожиданиям, все произошло очень быстро.
Невзирая на все усилия по организации казни Анны, никто не подумал позаботиться о ее останках. Их бесцеремонно сложили в ящик для стрел и свезли в часовню Тауэра, бросив в безымянную могилу. Ее истинное наследие будет храниться совсем в другом месте – в обширном массиве легенд, посвященных ее памяти.
Лорд Хасси, камергер бывшей принцессы Марии, за несколько дней до смерти Анны написал: «Все книги и хроники… которые были написаны против женщин… со времен Адама и Евы, я думаю, были поистине ничем по сравнению с деяниями королевы Анны». Сам Генрих заявил дочери Марии и сыну Фицрою, что им повезло избежать коварных планов Анны по их убийству. Он утверждал, что, по его мнению, Анна была виновна в связях с сотней мужчин, и даже принялся распространять стихотворение собственного сочинения на эту тему.
Такова была общепринятая легенда, героиней которой являлась, по выражению бывшего слуги Уолси Джорджа Кавендиша, «нецеломудренная жена, запятнанная королева». Но, по словам реформатора Алезиуса, после ужасной смерти Анны в народе стала проявляться и усиливаться симпатия к ней. Как несколько дней спустя за ужином выразились некоторые свидетели казни, в конце концов, нет ничего нового в том, «что камергеры короля пляшут с дамами в опочивальнях», как и в том, что сестра целует родного брата. По свидетельству Алезиуса, архиепископ Кранмер, проснувшись ранним утром в день казни Анны, со слезами на глазах заявил: «Та, что была королевой Англии на земле, сегодня станет королевой на небесах».
Возможно, самые верные слова о смерти Анны, как и о ее жизни, принадлежат Томасу Уайетту, который облек в стихи откровения, посетившие его в тюрьме:
Кровавые дни мое сердце разбили,
И юность, и страсть вы мою загубили.
Я с жаждой обладать навек простился.
Тот упадет, кто вверх поторопился,
И убоится молний, что гремят над троном.
Я видел нечто с колокольни,
Что в голове застряло больно.
Я смог постигнуть за решеткой:
Кто власть и славу знал довольно —
Все ж бойся молний, что гремят над троном.
Уайетта выпустили из Тауэра в июне. Но он навсегда запомнил тех, кому повезло гораздо меньше, чем ему.
Часть IV1536–1558 гг.
Not – боль любви.
…с легким сердцем прощаю обиду.
Ей виною – любимого пылкость
И сердца постоянство моего.
Да минует нас новая встреча
С тем, кто смерть познал из-за меня.
14«Мое верное, честное и любящее сердце»: 1536–1540 гг.
15 июня 1536 года король Генрих и Джейн Сеймур участвовали в торжественной процессии по случаю праздника Тела Христова. Первой среди новых фрейлин королевы Джейн шествовала племянница короля, единственный ребенок от несчастливого брака Маргариты Тюдор с графом Ангусом. С учетом того, что дочь Анны, Елизавету, объявили незаконнорожденной (как было и с Марией, дочерью Екатерины) Маргарита Дуглас вполне могла временно рассматриваться в качестве наследницы своего дяди.
Джейн Сеймур стала королевой Англии менее чем через две недели после казни своей бывшей госпожи. Однако по сравнению с предшественницами новая королева была скроена по совершенно другому лекалу. «Никто не считал ее особенно красивой», – отмечал Шапюи. Впрочем, от него вполне логично было бы ожидать большего великодушия, поскольку Джейн известна своей приверженностью к старой религии. То же самое Шапюи говорил раньше и об Анне, но Джейн, по его словам, была к тому же бледна и недостаточно умна.
Что касается добродетели Джейн, о которой трубили на всех углах, Шапюи предположил, что, «будучи англичанкой и пробыв при дворе столь долгое время», она вполне могла «считать грехом быть virgo intacta»[177]. Грубо говоря, он предполагал, что Джейн могла обладать «прекрасной enigme»[178]. Это выражение во времена Тюдоров могло означать секретное место, гениталии или определенные «умения». Но лорд-канцлер заверил парламент, что король женился «не ради каких-то плотских утех», а по настоянию своих благородных подданных и ради всеобщего блага.
Еще до казни Анны Болейн Шапюи характеризовал Джейн Сеймур как «даму, которой он [Генрих] служит», а король обращался к ней не иначе как «моя дорогая подруга и госпожа», подписав одно из писем «Ваш всецело преданный слуга», а другое – «Ваш любящий слуга и государь». Слуга и государь. В письмах к Анне второе слово никогда не фигурировало. Это письмо и эти отношения можно рассматривать как своего рода промежуточный пункт между фантазией и реальностью. Джейн Сеймур не была ослепительной и властной куртуазной дамой. Однако фантазия сыграет свою роль и в ее судьбе.