Но весной 1548 года настал момент, когда вдовствующая королева, «подозревая, что адмирал часто посещает Ее Светлость миледи Елизавету… неожиданно застала их вместе, когда принцесса была в его объятиях. По каковой причине королева рассорилась как с адмиралом, так и с Ее Светлостью». Екатерина к тому времени была на пятом месяце беременности от Сеймура, что послужило поводом отослать Елизавету в дом сестры Кэт Эшли. В переписке мачехи с падчерицей идет речь о восстановлении отношений между ними в будущем, но через несколько дней после рождения дочери 30 августа у Екатерины началась послеродовая лихорадка. Она умерла в день, когда Елизавете исполнилось 15 лет.
Сама Елизавета тоже была больна. Всю жизнь она страдала нервным расстройством, которое проявлялось в мигренях, панических атаках и нарушениях менструального цикла. Но некоторые современники на основании симптомов подозревали у нее другой диагноз, распространяя слухи, что у Елизаветы случился выкидыш от Сеймура. Елизавета просила разрешить ей явиться в суд, чтобы опровергнуть «постыдную клевету». Позже появились и другие истории: о сельской акушерке, которую тайно вызвали ко двору для ухода за очень молодой и явно благородной дамой; о ребенке, умерщвленном сразу после рождения. Все эти домыслы не имели под собой никаких доказательств, а невероятные истории о тайных беременностях будут преследовать Елизавету на протяжении всей жизни.
Смерть Екатерины заставила Сеймура снова пуститься на поиски жены. Более того, он все отчаяннее искал способ отстранить своего брата от власти и занять подобающее, по его мнению, место в королевстве. Его мысли были устремлены к Елизавете: не в последний раз мужчина видел в ней и привлекательную личную партию, и возможность политического продвижения. Но когда в январе 1549 года Сеймур попытался напасть на молодого короля, власти его арестовали. За арестом должен был последовать допрос сообщников, да и его предательские виды на союз с наследницей короля к тому времени уже не были секретом.
По обвинению в пособничестве Сеймуру в Тауэр были доставлены любимые слуги Елизаветы, а ее поместье занял сэр Роберт Тирвит с указанием Тайного совета получить доказательства предательских действий Сеймура, а возможно, и Елизаветы. Тирвит резко и уверенно заявил, что собирается «выдавить из нее всю правду». Но Елизавета не потеряла голову как в переносном, так и в буквальном смысле, заявив, что ни она, ни кто-либо из свиты и не помышляли о ее замужестве без официального разрешения. Перепуганные слуги поддержали ее. Они «все поют одну и ту же песню», – с досадой рапортовал Тирвит. В конце марта Томас Сеймур в одиночестве предстал перед судом по обвинению в государственной измене по 33 пунктам.
В последующие месяцы события развивались стремительно. Тем же летом некий Роберт Кет возглавил восстание против огораживания земель и сельской бедности. Именно Джон Дадли по указанию лорда-протектора Эдварда Сеймура намеревался подавить восстание, что он и сделал с лютой беспощадностью. Но уже осенью, прежде чем войска Эдварда были расформированы, он сам последовал за братом Томасом в Тауэр, а Дадли возглавил правительство и вскоре стал герцогом Нортумберлендом.
Тем временем Елизавета переехала в собственное имение (любимых слуг ей вернули) и вела жизнь, полную строгого воздержания и посвященную учебе. Ее наставник Роджер Аскем свидетельствовал, что в начале дня она читала Новый Завет на греческом языке, а затем занималась греческой и латинской литературой и устными упражнениями по современным языкам. Муж Кэт Эшли Джон позже вспоминал «свободные разговоры», «изысканные беседы», «дружеское общение» и «приятные занятия» кружка молодых людей, сложившегося вокруг Елизаветы. Из недавнего опыта она, должно быть, усвоила, что слишком свободные разговоры лучше не вести. Но какие еще уроки она вынесла?
Всю жизнь Елизавету тянуло к мужчинам-авантюристам. Отношения с Сеймуром лишь укрепили в ее сознании связь между сексом и опасностью, основу которой заложили судьбы ее матери и мачехи: эта связь была актуальна для многих героинь в истории куртуазной любви. Неудивительно, что теперь Елизавета с головой погрузилась в роль, по выражению короля, «моей прекраснейшей сестры Умеренность». Аскем превозносил не только ее ученость, но и элегантную простоту ее платья. Возможно, самым полезным уроком, который она вынесла для своего политического будущего, было искусство балансирования на самом краю пропасти.
И это сработало: на рождественских торжествах 1549 года Елизавета присутствовала при дворе, и окружение Эдуарда предпочитало ее общество компании ее сестры Марии, поскольку, по словам императорского посла, она была им «ближе по духу». В следующем году он свидетельствовал, что на празднование Рождества 1550 года она оказалась в Лондоне «с большой свитой джентльменов и дам», в сопровождении сотни королевских всадников, и ее официально приветствовал Тайный совет. Особо превозносился тот факт, что она, поддержав новую религию, «стала поистине великой дамой». Наконец ей было даровано владение огромными землями, завещанными ей отцом.
Что касается Марии, по мере того как продолжалось правление ее брата, ее положение, напротив, ухудшалось. Вступление Эдуарда на престол вскоре ознаменовалось радикальными религиозными реформами, проведенными под эгидой архиепископа Кранмера: из храмов удалялись изображения Христа, распятия, витражи и алтарные преграды – отрицалось даже «истинное присутствие» Христа в Евхаристии. В одном из писем брату Мария ужасалась этим нововведениям, настаивая на том, что она останется «послушным ребенком» умеренных реформ, заложенных ее отцом, до тех пор, пока ее брат не «доживет до возраста полной самостоятельности». На обширных землях, которые она унаследовала наряду с братом, все религиозные обряды отправлялись в соответствии с прежними нормами.
То же самое происходило и в имениях Маргариты Дуглас. Леди Леннокс вскоре поняла, что, будучи католичкой, хоть и не папского крыла, она попала в немилость нового режима короля Эдуарда, и вернулась в родовые земли в Йоркшире. Ее дочери умерли рано, но она сосредоточила внимание на сыне, лорде Дарнли, которому исполнился год, когда умер король Генрих. Тем временем в Шотландии ее отец Ангус перешел на сторону профранцузской партии, а муж Леннокс поддерживал англичан к северу от границы, доказывая свою нужность на поле боя. Так или иначе, Маргарита оставалась достаточно полезной, осторожной и нередко находилась достаточно далеко, чтобы правительство Эдуарда оставило ее в покое. Иначе обстояло дело со старой подругой Маргариты, принцессой Марией.
Новые власти не спешили препятствовать свободе Марии, молчаливо позволяя ей посещать мессы в частном порядке, хоть и не предоставили письменного разрешения, которое она запрашивала. Эдуард будто бы разрывался между реформаторским рвением, к которому призывало его окружение, и своей привязанностью к Марии. Тайные советники прекрасно знали, что за ней из-за моря пристально наблюдают ее родственники Габсбурги. Но если двор самой Марии стал центром притяжения недовольных католиков, то ее оппоненты продолжали продвигать реформы. В 1550 году она начала с опаской подумывать о том, чтобы бежать из страны. Ее родственница Мария Венгерская держала наготове три корабля у побережья Эссекса, чтобы помочь ей сбежать в случае необходимости.
В марте 1551 года, когда Мария приехала в Лондон, ее, как и Елизавету, сопровождала большая свита дворян, и каждый из сопровождающих имел при себе католические четки. Вскоре Мария Венгерская написала императорскому послу, что если Марии запретят проводить мессы в частном порядке, то ей, возможно, придется подчиниться, но если правительство ее брата попытается заставить ее совершать «неправильные церемонии… для нее будет лучше умереть, чем повиноваться».
Возможно, именно политические соображения не позволили ни одной из сторон пойти на крайние меры. Англия и Испанские Нидерланды одинаково зависели от торговли шерстью друг с другом. Но очень скоро на повестке появилась еще одна проблема.
Весной 1552 года (когда Елизавета появилась при дворе с еще большей свитой) Эдуард заболел корью, а потом оспой. Временами он, казалось, шел на поправку, но потом снова уступал болезни.
К концу осени в придворных кругах стало очевидно, что король-мальчик, постоянно мучимый лихорадкой и кашлем, серьезно болен, и это, по всей видимости, туберкулез. По завещанию Генриха VIII, наследницей Эдуарда назначалась его сестра Мария. Когда ему исполнилось 14, члены Совета начали чаще привлекать его к государственным делам, а когда 1552 год сменился 1553-м и здоровье Эдуарда ухудшилось, он решил, что трон не должен перейти к католичке Марии. Остается неясным, почему он при этом стремился отстранить от власти протестантку Елизавету. Так или иначе, ответ на этот вопрос мог таиться за стенами спальни.
Официальная причина, которую Эдуард провозгласил перед взбудораженным судом, – то, что Елизавета, как и Мария, была незаконнорожденной. Более того, она была дочерью Анны Болейн, «более склонной к тому, чтобы сношаться с множеством придворных, чем уважать своего мужа, могущественного короля». Мы можем только предполагать, какие чувства испытала Елизавета, услышав такое. Но реальной причиной, лежавшей за решением Эдуарда, скорее всего, было безбрачие Елизаветы: он боялся, что она выйдет замуж за принца одной из католических стран и Англия будет вынуждена вернуться к католицизму. Беда Эдуарда, как и его отца, заключалась в отсутствии наследника мужского пола, который не рисковал бы ни поддаться влиянию мужа, ни унаследовать греховность Евы.
Поскольку все кандидаты на трон были женщинами, единственное решение состояло в том, чтобы передать престол той из них, которая уже благополучно состояла в браке, причем с протестантом. Эдуард без колебаний исключил католиков – потомков старшей сестры Генриха Маргариты. (Генрих записал в своем завещании такое же решение на случай, если все трое его собственных детей умрут бездетными.) Марию, королеву Шотландскую, теперь отправили во Францию, чтобы она воспитывалась там как будущая супруга следующего французского короля. А Маргарита Дуглас, к счастью, в апреле получила разрешение на посещение далекой Шотландии и ее родственников там.