Согласно более раннему свидетельству императорского посла, Мария хотела лишить Елизавету права наследования из-за ее «еретических взглядов, положения незаконнорожденной и качеств характера, которыми она напоминала свою мать». Мария предпочла бы видеть своей наследницей Маргариту Дуглас, к которой она относилась с особым расположением. Как отмечал императорский посол, она все еще была возмущена тем, какой ущерб нанесли ее матери «махинации Анны Болейн».
Мария заполучила трон благодаря рыцарской авантюре, хотя сама она играла роль скорее соревнующегося рыцаря, чем трофейной дамы. Тем поразительнее то, что ее правление и риторика не были основаны на куртуазных штампах, которыми так успешно будет манипулировать ее сестра Елизавета. Но поскольку юную Марию феномен куртуазной любви все же не обошел стороной, она, должно быть, воспринимала его как постыдную игру, незаконное оружие, смертельно опасную глупость. И, безусловно, как оружие Анны – своего злейшего врага.
Марию привлекала любовь, одобряемая обществом и приносящая личное удовлетворение. Партнерство равных, счастливо обретенное в рамках брака. Не эти ли идеи Марии побудят ее сестру занять настолько противоположную точку зрения, что куртуазная любовь станет одним из важнейших элементов арсенала Елизаветы – и ее идентичности? Мы никогда не узнаем, разговаривали ли они при жизни отца, долгими днями, когда жили под одной крышей, о книгах, поэзии и идеях. Но это вполне вероятно.
В конце июля в Винчестерском соборе Мария I обвенчалась с Филиппом Испанским. Церемония была великолепной: жених и невеста были одеты в белое с золотом (хотя Мария выбрала в качестве обручального простое золотое кольцо, поскольку, по ее словам, так выходили замуж девушки в старину). Но параллельно в кулуарах велись неловкие переговоры.
Задолго до прибытия Филиппа Мария заявила императорскому послу, что в личной жизни она будет любить мужа и подчиняться ему, «но, если он захочет вмешаться в управление королевством, она не сможет этого допустить». Посол Марии получил указания от Тайного совета подчеркнуть, что «если брак состоится, управление королевством должно всегда находиться в руках Ее Величества, а не принца». Епископ Гардинер напутствовал, что Филипп «должен быть скорее подданным, чем господином, и что королева должна править всем так, как она делает это сейчас». В брачном договоре, опубликованном в январе для успокоения общественности, тщательно излагались все условия, которые должны были ограничивать полномочия Филиппа. Но на другой чаше весов довлел огромный вес социальных представлений и личных чувств.
Как выразился Генрих II Французский после того, как Филипп и Мария обвенчались, «муж может делать многое со своей женой». Он заявил, что женщине будет трудно «отказать мужу во всем, чего он от нее настоятельно потребует», добавив, что при этом власть женщины в семье «очень сильна». На традиционной католической церемонии бракосочетания Мария обещала «быть покладистой и послушной… как душой, так и телом», хотя посыл этого обещания опять же был неоднозначным.
На пиру, последовавшем за церемонией, Марии Тюдор подавали яства на золотом блюде, а Филиппу Испанскому – лишь на серебряном. Филипп разместился в комнатах, которые когда-то назывались покоями королевы, а Мария заняла покои короля. Через два дня после свадьбы Филипп заверил Совет Марии, что он готов предоставлять консультации, но по любому вопросу «они должны советоваться с королевой, а он будет делать все возможное, чтобы помочь». Но Мария, со своей стороны, настояла на том, чтобы Филиппа всегда информировали об обсуждениях Совета и что на всех документах Совета должны стоять две подписи – его и ее. Представители Габсбургов настаивали на том, чтобы в официальных документах его имя предшествовало ее: «Филипп и Мария, по милости Божьей король и королева Англии». Они утверждали, что «ни закон человеческий или божественный, ни престиж, ни доброе имя его высочества» не допускают иного. Но английский парламент отказал Филиппу в предоставлении короны консорта.
На личном уровне союз с Филиппом вряд ли мог предложить Марии то сочетание романтической любви и счастливой семейной жизни, к которому она стремилась. Когда вопрос о браке был поднят впервые, по сообщению императорского посла, Мария отреагировала взволнованным нервным смехом. Прежде чем принять решение, она потребовала показать ей портрет претендента, а затем написала Карлу V: «Если Филипп склонен к влюбчивости, то это не соответствует ее желаниям, поскольку она в том возрасте, о котором известно Вашему Величеству, и никогда не питала помыслов о любви». Однако ее действия, в отличие от слов, предполагают совершенно иное толкование.
Филипп, со своей стороны, никогда не стремился к браку с двоюродной сестрой своего отца, которая была на 11 лет старше его. В отличие от посмертного образа Филиппа I как сурового религиозного фанатика, новоприбывший в Англию Филипп II любил музыку и рыцарские турниры: сегодня мы бы назвали его королем вечеринок. Как Мария сказала венецианскому послу, она была убеждена, что ее муж «свободен от любви любой другой женщины», но на самом деле Филипп был настоящим дамским угодником и крутил романы по всей Европе. На одном пиршестве в Милане он позволял пить из своего бокала самым прекрасным дамам, наслаждаясь восхвалениями его рыцарских успехов; на другом пышном турнире в Бенше он был одним из рыцарей, которым пришлось преодолевать препятствия на пути к спасению узниц Темной башни. В Брюсселе он устроил пир в честь смерти и возрождения бога любви. Оказавшись в Винчестере на церемонии венчания, испанская знать первым делом отправилась на поиски Круглого стола короля Артура.
Оказавшись в Англии, Филипп произвел впечатление на многих. Один из слуг семейства Ленноксов отмечал, что его лицо было «благообразным, с широким лбом и серыми глазами, прямым носом и мужественным выражением», а тело было настолько пропорциональным, «что природа не могла создать более совершенный образец». Еще один современник сообщал, что у Филиппа был «крепкий желудок, проницательный ум и очень мягкий характер». Более того, он был готов следовать установившейся практике придания рыцарского лоска прагматичным делам и играть роль любящего и внимательного супруга.
Один испанец описал Филиппа и Марию как «самую счастливую пару на свете, влюбленную друг в друга больше, чем можно выразить словами. Его Величество никогда не покидает супругу, а когда они в дороге, он всегда рядом с ней и помогает ей садиться на лошадь и слезать с нее». С меньшим энтузиазмом он добавил, что королева «совсем не красива: низкая и не полная, но скорее дряблая… Она настоящая святая и одевается посредственно». Приближенный Филиппа Руи Гомес писал домой, что его господин «старается быть как можно более милостивым [к Марии], чтобы ни в чем не обмануть ожиданий касательно его долга». Филипп «понимает, что этот брак был заключен не ради плоти, а ради восстановления государства».
И действительно, казалось, что этот союз достигнет своей главной цели – произвести на свет наследника-католика. Осенью Мария узнала, что беременна. Во второй половине апреля 1555 года из Вудстока в Хэмптон-Корт вызвали Елизавету. Предполагалось, что она станет свидетельницей триумфа сестры. Вместо этого ей пришлось наблюдать, будто в ужасно затянувшейся замедленной съемке, настоящую трагедию Марии.
В конце месяца поползли слухи, что королева разродилась сыном, и в стране радостно зазвенели колокола. Но это была ошибка – или, возможно, выкидыш. Испытывая постоянные боли и мучаясь раздутым животом, горюя и смущаясь, Мария не переставала надеяться. Она ждала в своей родильной палате весь май… июнь… июль. Но в конце концов даже ей стало очевидно, что это была ложная беременность. По слухам, дошедшим до французского посла в начале мая, все это, включая раздутый живот и прочие симптомы, было результатом «какого-то прискорбного недуга».
В августе Мария без лишнего шума покинула родильную палату, чтобы узнать, что плохие новости на этом не закончились. Долг позвал ее мужа обратно на континент, где его отец Карл V планировал отречься от престола, оставив Филиппу Испанию и все ее обширные зарубежные территории. (Роль императора Священной Римской империи должна была достаться брату Карла Фердинанду.) По-видимому, Филипп не слишком стремился отвечать на этот призыв. Возраст Марии приближался к сорока годам, и казалось вполне вероятным, что ее акушерский анамнез повторит анамнез ее матери. На глазах Марии Филипп уезжал с гордо поднятой головой на публике и потоком слез в кулуарах; венецианскому послу было сказано, что он скорбит так сильно, «как только может скорбеть необычайно влюбленный человек». Вивес, старый наставник Марии, предупреждал молодых женщин (по его словам, они более подвержены эмоциям, чем мужчины): «В вашей власти впустить любовь в свое сердце, но как только вы это сделаете, вы больше не будете принадлежать себе, но будете находиться в ее власти. Вы не сможете прогнать ее по своему усмотрению, она же, напротив, с удовольствием выгонит вас из вашего собственного дома…»
Мария привнесла в свой удобный брак неудобную и поистине разрушительную эмоциональную нагрузку. Вслед за своим отцом она совершила ошибку, начав искать романтику в том, что не должно было покидать сферу политической целесообразности. Возможно, унижение и гнев Марии, ее «слезы, сожаления» явились очередным уроком для Елизаветы. В октябре она получила разрешение покинуть двор и удалиться не в Вудсток, а в собственное поместье Хэтфилд-хаус, где в течение трех следующих лет будет вести игру, по сути основанную на выжидательной тактике.
Раскол между двумя сестрами – и двумя верами – становился все более очевидным. В феврале 1555 года начались сожжения еретиков, за которые Мария после смерти удостоится прозвища «Кровавая»[188]. Почти 300 человек умерли в мучениях: вероятно, это было нежелательным сюрпризом для самой Марии, которая рассматривала жестокое наказание как одну из стремительных и жестких предупредительных мер.