К Рождеству 1588 года Елизавета достаточно оправилась от смерти Лестера, чтобы возобновить карточные игры с Эссексом (хотя по-прежнему была готова с негодованием дать отпор его жалобам на чрезмерное влияние Рэли). В январе 1589 года королева предоставила ему право взимать налог с прибыльного хозяйства по производству сладких вин, которое раньше принадлежало Лестеру. Когда в 1589 году Рэли вернулся в Ирландию («не содружество, а согорество»[218], как он скаламбурил в письме Лестеру), многие связывали это с влиянием Эссекса.
Но подъем Эссекса не был спланирован заранее. Сам он был явно «расположен решительно». Он амбициозно метил в наследники Лестера не только в глазах двора, но и в международных делах – он планировал стать протестантским героем в борьбе против Филиппа Испанского. В апреле 1589 года Фрэнсис Дрейк отправился в экспедицию к Азорским островам, преследуя двойную цель: перехватить испанские корабли на обратном пути из Нового Света и помочь претенденту на португальский трон перехватить контроль над страной у Испании. Без королевского разрешения Эссекс поскакал к берегу и пустился в плавание с экспедицией Дрейка, не отреагировав на яростное письмо, посланное ему вслед Елизаветой. «Касательно вашего внезапного и непочтительного отъезда из места нашего присутствия и вашего пребывания, вы легко можете себе представить, насколько это оскорбительно для нас, и не может быть иначе. Наши великие милости, оказанные вам без всяких заслуг, побудили вас пренебречь своим долгом и позабыть о нем». В конечном счете она заявила, что не намерена терпеть «эту вашу непозволительную выходку».
Командующим флотом она написала: «Это вам не детские игры». И все же в каком-то смысле она относилась к этой истории, как к детской шалости. Возможно, это было лучшее, что она могла сделать, столкнувшись с вечной проблемой женщины-правительницы, связанной с неуступчивостью мужчин-военных на поле боя. В бою Эссекс высадился с корабля первым, пробираясь в воде по плечо. Когда в июле он вернулся в Нонсач, королева заявила, что это был «всего лишь порыв молодости».
Вполне вероятно, что именно Эссекс в тот период заказал Николасу Хиллиарду создание новой миниатюры. «Юноша среди розовых кустов» изображает молодого человека в умопомрачительно элегантном одеянии, выдержанном в черно-белой расцветке Елизаветы (белый – цвет непорочности), который, прижав руку к сердцу, задумчиво прислонился к стволу дерева, увитого шиповником. Шиповник, или дикая роза, был любимым цветком королевы; ствол дерева мог символизировать постоянство.
Однако среди интерпретаций этой миниатюры была и идея о том, что устремленный ввысь могучий ствол (символ мужской силы?) может отсылать к двойственной природе королевы, женской и мужской одновременно. Или, наоборот, Эссекс, пусть и слишком самонадеянно, приглашал ее обвиться вокруг его мужского твердого начала? На одном из портретов Рэли он тоже изображен в черно-белой одежде, украшенной жемчугом, в плаще, расшитом лунными лучами, обрамленный радугой и девизом Amor et Virtute – «любовь и добродетель».
Тем временем Эссекс зарабатывал при дворе репутацию дамского угодника. Весной 1590 года он ухаживал за Фрэнсис Уолсингем, вдовой Филипа Сидни, и в итоге тайно женился на ней. Возможно, его привлекала возможность породниться с Сидни, которого Эссекс боготворил, или элегантная сексуальность Фрэнсис, или… шпионская сеть, созданная ее отцом, сэром Фрэнсисом, и теперь готовая к использованию. Смерть самого Уолсингема в апреле создала ситуацию безвластия, в которой недолго думая решил начать действовать Эссекс.
Тайна его брака раскрылась к октябрю, когда Фрэнсис была на шестом месяце беременности. Случайное открытие королевы вызвало у нее «приступ гнева» и потому, что брак был заключен без ее согласия, и поскольку, по ее мнению, жена Эссекса была ниже его по положению. Любопытно, что, по свидетельству некоего Джона Стэнхоупа, Елизавета отреагировала «более сдержанно, чем ожидалось». Неужели она уже в глубине души понимала, что к этому моменту преданность ее придворных превратилась, в сущности, в пустышку? Ее вполне удовлетворило предложение Эссекса отлучить его жену от двора – и, возможно, тот факт, что, хотя в январе следующего года у них родится дитя, Эссекс не выказал никаких признаков чувства, связанного с его брачным обетом.
Эссекс протягивал руку помощи. Важнейшим вопросом последней части правления «королевы-девственницы» был вопрос преемственности. (Истории известно, что Елизавета доживет до 1603 года, но для современников это стало настоящей неожиданностью. Еще в 1589 году Эссекс писал, что ей осталось недолго.) Лучшим, хотя и далеко не единственным, кандидатом на престол казался Яков VI Шотландский, которому Эссекс теперь отправлял зашифрованные письма: этот контакт согласно порядкам XVI века мог считаться государственной изменой.
В письмах он называл себя «Утомленным рыцарем», нынешний образ жизни которого был «рабским»: на шифре Елизавета именовалась Венерой, а Яков Виктором. Чуть меньше вопросов вызывает то, что Эссекс также вел переписку с французским королем-гугенотом Генрихом IV, который, находясь в состоянии войны с Католической лигой, контролирующей его страну, и отчаянно нуждаясь в английской помощи, которую не спешила оказывать Елизавета, льстиво называл Эссекса mon cousin[219]. Возможно, он даже пробовал заигрывать с привлекательной молодой родственницей королевы Арбеллой Стюарт, которая, как многие ожидали, могла стать ее преемницей.
Однако Елизавета на тот свет вовсе не собиралась. В этот период в Англии набирал популярность культ Глорианы[220]. В 1590 году ежегодное торжество по случаю дня вступления королевы на престол было организовано сэром Генри Ли и совпало с церемонией его ухода на покой. На празднике он прославлял Елизавету как Деву-Богоматерь, «которую не могут заставить увядать ни время, ни возраст». Эссекс появился на торжестве в блестящих черных доспехах и сюрко[221], густо расшитом жемчугом. В карете, запряженной вороными скакунами, Эссекс восседал спиной к извозчику, одетому в стиле «мрачного времени».
Согласно стандартной аллегории, почерпнутой у Петрарки, плотскую любовь побеждает целомудрие, смерть – время, славу – вечность. Елизавета, разгневанная милитаристским стремлением Эссекса помочь французским протестантам, проигнорировала торжество. Но был ли Эссекс в каком-то смысле добровольцем, жаждавшим защищать стареющую королеву от самого Времени?
Было ли чувство Елизаветы к Эссексу смехотворной страстью стареющей женщины к смазливому жиголо – и так ли уж цинично он этим пользовался? Высказывались предположения, что большая часть писем Эссекса на самом деле принадлежала перу его секретарей. А может, его стремление к Елизавете было сродни отношению суррогатного сына? Не из-за неудавшегося ли материнства она так часто его прощала? Возможно, в этих предположениях есть доля правды, но если это так, то в этой истории присутствовал определенный элемент инцеста.
Ведь за куртуазной любовной игрой в письмах Эссекса трудно не увидеть реальные эмоции: если только эмоции эти не выражались в щедрой гиперболе похвалы. Создается впечатление, что, когда они с Елизаветой переписывались, они оба исследовали свое место в мире. Свою личность. И хотя Эссекс мог и не желать Елизавету как женщину, ему точно что-то было от нее нужно, причем очень сильно. А в захватнической войне за доступ к власти придворный пустил бы в ход любое оружие, которое могло попасться под руку: даже… поэзию?
Когда в 1589 году Уолтер Рэли вернулся к английскому двору из Ирландии, его сопровождал некий Эдмунд Спенсер – сын суконщика из Лондона, который проложил свой путь через Кембридж к административной службе в Ирландии. Он снискал известность среди коллег-поэтов как автор «Пастушьего календаря». Другое его произведение, «Рассказ матери Хабберд», сатирически высмеивало слишком многих придворных. Теперь же у Спенсера появился еще один шанс завоевать расположение публики. Основной темой первых трех томов его эпопеи «Королева фей», опубликованной в 1590 году, был брак королевы с «принцем Артуром». В столь поздний период эпохи Тюдоров росту популярности Елизаветы I все еще могла поспособствовать легенда о короле Артуре.
Она влиятельная Королева фей,
Цветок изящества и чистоты,
Чей светлый лик я на своем щите ношу
И на весь мир ее превозношу.
В рыцарской литературе образ феи появлялся со стародавних времен: когда-то феей считалась Гвиневра, которую часто похищал возлюбленный из потустороннего мира, а в ранних рыцарских романах меч нередко сочетался с колдовством. Но если это и была последняя великая литературная дань куртуазной любви, то она была далеко не простой и вовсе не беззаветной.
Спенсер назвал свою «Королеву фей» «пространная аллегория, или метафора с затемненным смыслом». Он запланировал написать 12 томов, чтобы проиллюстрировать 12 нравственных добродетелей, которые выделял Аристотель. Огромная поэма осталась незавершенной из-за смерти Спенсера, поэтому его конечные намерения не вполне ясны. Но каждая из шести завершенных книг, посвященных добродетелям святости, умеренности, целомудрия, дружбы, справедливости и куртуазности, содержит около 6000 строк; и в каждой из 12 песней каждой книги достаточно напряженного действия, чтобы хватило на целую повесть, а особая форма строфы, изобретенная Спенсером, намеренно построена на столь же степенных изысканиях, как поиски артуровских рыцарей.
Поэма плотно насыщена символизмом, который критики до сих пор пытаются расшифровать. На одном из аллегорических уровней можно упрощенно отождествить персонажей поэмы с Елизаветой и ее придворными. Королева фей, отправляющая принца Артура в рыцарские миссии, разумеется, олицетворяет Елизавету, но к ней отсылают и другие персонажи. Дева Уна, чьи добродетели укрощают льва, олицетворяет истину; но она также может символизировать протестантскую церковь и, воз