ряжение экспедиции, они получили крупные подарки, так сказать, сверх коммерческих обязательств. Отказался от даров только лорд Берли, сварливо заметивший, что «…у Фрэнсиса Дрейка нет ничего, что не было бы им предварительно украдено…».
Странная реакция человека, ведавшего королевской казной, – Дрейк, по разным оценкам, доставил в Англию ценностей на 600 тысяч фунтов стерлингов, что втрое превышало непосредственные доходы с коронных земель. Однако лорд Берли предпочел бы вернуть все захваченное испанцам, лишь бы избежать втягивания Англии в войну.
Сэр Фрэнсис Уолсингем с ним не согласился – он считал, что война уже так или иначе идет и полученные средства не дойдут до испанских войск на континенте и позволят поддержать там протестантов, друзей Англии.
Вопрос был решен королевой – она возвела Дрейка в рыцарское звание, и теперь он именовался сэр Фрэнсис. Спор тем самым был окончен – Елизавета сказала свое слово.
Оно было окончательным.
Судебный иск, направленный против Дрейка родственниками Томаса Даути, был отклонен на основе формальной придирки, расследования не производилось. Дрейк теперь был особой неприкасаемой – любимец королевы и национальный герой, да еще самого что ни на есть правильного рода: простолюдин, бесконечно преданный своей повелительнице, милостью которой он и был вознесен столь высоко.
Большая часть привезенной им добычи пошла на «…хранение в казну, вплоть до окончательного выяснения размеров взаимных претензий с Испанией…». Конечно, это была официальная версия. Согласно версии менее официальной, но зато более правдивой, серебро сразу перечеканили в монету и пустили в оборот. Дрейк, помимо серебра и золота, привез еще и вина из Чили, и драгоценные камни, и уцелевшие после вынужденной разгрузки на рифах пряности.
Но самую ценную часть его груза, возможно, составило не золото и серебро, а некое растение. Собственно, то, что в Европу завез его именно он, довольно спорно – называлось имя сэра Уолтера Рэли, например. Кое-кто вообще говорит, что англичане тут ни при чем, а растение завезли испанцы. Но, как бы то ни было, молва приписывает привоз растения именно Дрейку.
По крайней мере в Германии, в городе Оффенбург стоит памятник Дрейку, изваянный в камне.
Великий пират держит в руке цветок картофеля, a на постаменте выбиты следующие слова:
«Сэру Фрэнсису Дрейку, распространившему картофель в Европе. Миллионы земледельцев мира благословляют его бессмертную память. Это помощь беднякам, драгоценный дар Божий, облегчающий горькую нужду».
Глава 27Королева-девственница и ее «лягушонок»
I
Еще со времен самой Елизаветы I шли споры по поводу того, почему она так упорно оставалась девственницей – по крайней мере, официально. Оговорка «официально» добавлена неспроста – королеве Елизавете приписывался внебрачный ребенок, мальчик по имени Артур, отцом которого считали Роберта Дадли. Этот Артур Дадли поминается в письмах англичанина на службе Испании, Фрэнсиса Энгелфилда. Согласно его донесениям, в которых он ссылался на слова самого Артура, мальчик родился у Елизаветы Тюдор и ее фаворита, Роберта Дадли, где-то в 1561 или 1562 году и был отдан Кэтрин Эшли – нянькой королевы, которая была рядом с нею на протяжении всей жизни, – на воспитание в семью некоего Саузерна{7}.
Сведения, однако, было сочтены ненадежными, а сам Артур Дадли – обычным самозванцем. В конце концов, венецианский посол в докладе своему правительству писал, что королеве Елизавете приписывают побольше дюжины незаконных детей и что это настолько нелепо, что не заслуживает и комментариев.
В общем, с потомством все было более или менее ясно. Оставался вопрос о том, почему королева так упорно настаивала на том, что питает «…отвращение к браку…». Пожалуй, можно даже добавить – и к сексуальным отношениям вообще, в той мере, в которой это затрагивало ее лично.
Она делала это с большой серьезностью.
Когда Елизавета I в конце 1562 года была больна оспой и лежала при смерти, то в своих инструкциях не поколебалась назначить Роберта Дадли лордом-протектором – но и при этом настаивала на том, что ее связывает с ним лишь платоническая дружба, в которой нет ровно ничего телесного.
И при всем этом королева Елизавета питала истинную страсть к весьма рискованному флирту, окружала себя красивыми и молодыми мужчинами и женщинами, очень интересовалась модой, украшениями, развлечениями – и приходила в неистовую ярость, когда та или иная из ее фрейлин оказывалась беременной или даже просто выходила замуж, не испросив предварительно королевского разрешения.
В котором ей, кстати, с высокой вероятностью отказывали.
Есть целая теория, состоящая в том, что на 9-летнюю Елизавету так страшно повлияла казнь ее юной мачехи, Катерины Говард, что с тех пор брак и даже просто секс оказались ассоциированы в ее сознании со смертью.
Это, конечно, очень странно и вряд ли может быть как-то рационально объяснено.
У королевы были фавориты и помимо лорда Дадли – мы поговорим об этом попозже. К ней поначалу непрерывно сватались иностранные принцы: Филипп II, некогда женатый на Марии I, эрцгерцоги Габсбурги, Фредерик и Карл, шведский кронпринц Эрик, который, по слухам, даже пытался найти кого-нибудь, кто убил бы Роберта Дадли – принц видел в нем соперника.
Наконец, брака королевы требовал Парламент – стране был нужен законный наследник.
Но нет – упорно и неизменно королева Елизавета отказывала в своей руке всем и каждому, а Парламенту было сказано, что вопрос о своем браке королева решит сама. К чему был добавлен риторический вопрос – неужто члены Парламента думают, что у последней молочницы в королевстве больше свободы в выборе супруга, чем у Елизаветы I, их коронованной монархини?
И все же однажды в длинном «…списке женихов королевы…» возник некий персонаж, шансы которого на успех показались реальными.
Во всяком случае, королеве с ним было так весело, что она наградила его прозвищем. Она делала так со всеми людьми, к которым питала расположение. Лорда Роберта, скажем, Елизавета сначала звала своими «глазами». Фрэнсис Уолсингем был ее «мавром», Эдвард де Вер, 17-й граф Оксфорд, – ее «турком», Кристофер Хаттон, лорд-канцлер, обычно именовался ее «барашком». A в имени Уолтера Рэли она пропускала букву «л», и «Уолтер» становился «уотер»-«water», то есть «водой».
Нового любимца Елизавета стала называть своим «лягушонком».
II
Идея брака Елизаветы с французским принцем первый раз была озвучена еще в 1571 году. Сперва имелся в виду Генрих, герцог Анжуйский, – но проект так и не сдвинулся с места, Генрих уехал в Польшу – вольная шляхта избрала его там на королевский престол, – и на роль жениха выдвинулся его младший брат, Эркюль-Франсуа, 18-летний герцог Алансонский.
К 1579 году в королевском семействе дома Валуа произошли изменения: Карл IX умер, его младший брат спешно бежал из Польши для того, чтобы стать королем Франции, Генрихом Третьим, а герцог Алансонский, самый младший из сыновей Екатерины Медичи, как бы «повысился в чине» и стал герцогом Анжуйским.
Так вот, в 1579 году по призыву Вильгельма Оранского Эркюль-Франсуа согласился стать «…знаменем восставших Нидерландов…». Он получал титул «Протектора свободы Нидерландов», становился их сувереном, да еще в придачу и герцогом Брабантским и графом Фландрским. Он, католик, поклялся соблюдать свободу веры в Нидерландах и самим фактом согласия на принятие присваиваемых ему титулов обеспечивал Нидерландам союз с Францией.
Вот тут-то вопрос его английского брака всплыл на поверхность еще раз. Имелись очень основательные политические, да, пожалуй, и личные доводы в пользу этой идеи. Ему было 26 лет, а Елизавете 47. Во всяком случае, герцога пригласили посетить Англию – и он действительно приехал и 14 августа 1579 года был принят Елизаветой Первой в ее резиденции в Гринвиче.
В течение 13 дней они были неразлучны.
Герцог был мал ростом, подпорчен оспой – но тем не менее очень понравился своей немолодой невесте. Может быть, у нее было чувство, что это ее последний шанс на замужество? Сказать трудно – однако герцог Анжуйский был обласкан, осыпан подарками и милостями.
Вот тут-то как раз и возник «лягушонок» – так Елизавета окрестила своего нового любимца.
Неслыханное дело – королева сама, лично, приносила ему по утрам крепкий бульон и подарила расшитый драгоценностями берет. Это было обставлено намеками, что дар носит предварительный характер и что он будет носить этот берет только до тех пор, пока не сможет надеть корону.
Ну, нельзя сказать, что в данном случае подданные королевы разделяли ее чувства. Лорд Дадли выражал свое недовольство даже и вслух – хотя скорее всего королева Елизавета именно этого от него и ожидала и, наверное, обиделась бы, если бы он поддержал ее идею. Но нашлись и другие люди, которые открыто высказались против французского жениха своей государыни.
Одним из них был сэр Фрэнсис Уолсингем. Он так рассердил королеву, что она накричала на него и сообщила своему верному слуге, что он «…хорош только для того, чтобы защищать фанатиков-пуритан…». И вообще, сэр Фрэнсис ведет себя как мавр или даже как эфиоп. Оба этих прозвища были присвоены ему королевой в более счастливые времена, когда она к нему благоволила, – и он немедленно использовал свой шанс. Он поклонился своей повелительнице и сказал ей, что «…на его родине, в Эфиопии, есть строгие законы, предписывающие говорить государям правду, даже если она им не нравится…».
В общем, Елизавета провожала своего милого «лягушонка», как она всем говорила, с разбитым сердцем и обещала ему помощь, поддержку и привязанность.
И даже пошла так далеко, что запросила на этот счет мнение своего Тайного Совета.
III
Мнение Тайного Совета оказалось отрицательным. Это поразительный факт – после долгого обсуждения Совет значительным большинством высказался против мнения, поддержанного и первым министром, лордом Берли, и даже самой королевой, – в рекомендации было сказано, что брак Ее Величества «…