у. Каковы его качества, каковы возможности, назначение?
В «Ночном дозоре» Рембрандта — рыцари добра, выхваченные из мрака. Рубенс тоже искал их. Героическое начало не гасло в его творчестве.
Одна из самых замечательных его картин «Персей и Андромеда» прославляет подвиг витязя, убившего морское чудовище и освободившего из неволи Андромеду. Ведь красота и насилие, злоба — несовместимы!
Человек могуч, — говорят нам титанические образы Рубенса, его сочные краски торжествующей жизни.
Печатник Плантэн
Станку четыреста лет.
По виду ему не дашь и четверти этого возраста, — сохранили его бережно. Он действует и сегодня. Рабочий поворачивает рычаг, и тяжелый деревянный пресс, насаженный на винт, опускается. Мне вручают квадрат серой шероховатой старомодной бумаги, пахнущей типографской краской.
Я читаю:
Чтоб счастливо прожить весь твой век,
Мирно и честно трудись, человек!
Ссоры плодить и обиды негоже,
Так же как милостей ждать от вельможи…
Со стены из рамки смотрит на меня автор стихотворения. Узкое, костистое лицо, упорные, внимательные, изучающие глаза.
Поэтом он себя не считал. Он просто попытался однажды изложить в рифму свой идеал скромного, усердного ремесленника. Его нетрудно представить за этим вот печатным станком или за страницей корректуры.
Слава пришла к нему сама. Кристоф Плантэн, сын бродячего переплетчика из окрестностей Тура, что во Франции, помышлял скорее всего о верном куске хлеба. Он умел делать книги. Он прослышал, что в богатом блистательном городе книги нужны. Там оценят его искусство печатания и тиснения на коже.
В переулке, у Большой площади, на стене мастерской появился лист бумаги, убористо заполненный печатными строками. Кто найдет хоть одну опечатку, тот получит от Кристофа Плантэна премию!
Плантэн решил держать экзамен не перед старейшинами цеха, как водилось тогда, а публично. Целыми днями толпились, напрягали зрение грамотеи. Награда никому не досталась.
Антверпен принял печатника.
Впоследствии парижанин Гишардэн, видный путешественник, писал:
«Вряд ли где-нибудь в Европе есть у кого-либо больше станков, больше различных шрифтов и других средств книгоиздания, больше людей, редких по образованию, занятых проверкой книг на всех языках мира».
Восхищение Гишардэна понятно: Париж не мог похвастаться таким предприятием. Оно и по нынешней мерке не маленькое.
Крепко стоит большое трехэтажное здание, замыкающее широкий квадратный двор. Фонтан, бивший еще во времена Плантэна. Цепкие побеги дикого винограда, — они и тогда, верно, добирались до самой крыши. А внутри — десятки помещений, сохранившихся в первоначальном виде: литейная, где отливали шрифты, печатный цех, зал корректоров, книжный магазин. В нем прилавок, весы, гирьки. Тут Плантэн аккуратно проверял деньги на вес, чтобы не попали ненароком в его кассу-сундучок монеты фальшивые, очень распространенные тогда в Антверпене. Можно и сейчас, не выходя отсюда, переиздать чуть ли не любую из плантэновских книг — ведь цела вся техника, лежит запас металлических букв весом в полторы тонны, восемнадцать тысяч клише.
В библиотеке, в высоких, до потолка, шкафах с железными решетками, собрано все, изданное Плантэном. Полторы тысячи названий! Тиражи мало уступали нынешним бельгийским — тысяча экземпляров и более.
У Плантэна вышла в свет восьмитомная «Библия полиглота» на латинском, древнегреческом, древнееврейском, сирийском и арамейском, с массой примечаний, составленных историками и лингвистами. Труд сотен специалистов!
Антверпен нуждался в книгах, заказы его были бесконечно разнообразны. Романы и стихи, ноты, наставления по всем ремеслам, кулинарные рецепты, чертежи и расчеты для строителей домов, кораблей, плотин, правила игры в шахматы. Плантэн издавал газету — одну из первых в Европе.
Плантэн снабжал врачей анатомическими атласами, печатал философские трактаты.
Одна из комнат носит имя Юста Липса, видного фламандского ученого и мыслителя. Он проводил в ней целые дни за работой, обложившись книгами из плантэновской библиотеки. Здесь же собирались ученики Липса, в том числе Филипп Рубенс, брат великого художника.
И самому Рубенсу типография Плантэна была хорошо знакома. Он подружился с преемником Кристофа — Яном Моретусом, приносил сюда свои рисунки, а иногда тут же рисовал, делал гравюры.
Антверпену нужны были карты морей и земель, и Плантэн вызвал к себе Гергарда Меркатора, знаменитого географа.
Меркатор выработал принцип составления карт, применяемый и поныне. Путем математических выкладок он отыскал магнитный полюс нашей планеты, что позволило морякам точнее вести корабль по компасу.
Заказы мореплавателей — не только местных, но и иностранных — обсуждались в кабинете географии, у огромного глобуса. Председательствовал Меркатор. Приходили ученые, путешественники, бывалые капитаны.
Плантэн основал династию печатников. Книги с его маркой выходили еще в прошлом веке. Потому-то и выстояла до наших дней замечательная типография.
Впрочем, нет, не только типография. То, что создал Кристоф Плантэн, было, в сущности, и клубом интеллигенции Антверпена, и очагом наук и искусств.
Скульптор Менье
Скульптор Константин Менье по рождению валлонец. Но одна из самых блестящих работ Менье — «Грузчик» — находится в Антверпене.
Критики, писавшие о Менье, указывают, что предки его и вдохновители — в Древней Греции. Ссылаются на слова самого скульптора: «Вы знаете мое безграничное восхищение искусством греков. Чем больше я живу, чем больше наблюдаю природу, тем больше прихожу я к заключению, что они оставили произведения, где торжествуют красота и жизнь».
Но дадим слово «Грузчику».
Понять его немую речь нетрудно. Редко встретишь скульптуру с таким выразительным лицом. И вот что еще интересно: этот грузчик не один, хотя на постаменте только одна фигура. За ним угадываешь его товарищей. Он стоит во главе целой артели грузчиков, стоит, уперев руки в бок и выставив вперед ногу, с выражением вызова на крупном, мускулистом, открытом лице.
Похоже, он разговаривает с хозяином или его приказчиком, что-то требует от них. На лице нет и тени сомнения, страха. Нет, грузчик уверен в своей правоте и силе. Его противники возражают, но это жалкий лепет, грузчик слушает их с усмешкой превосходства…
Кажется, я где-то видел такого грузчика. Да, в антверпенском порту и теперь немало таких крепких парней. И кого-то он еще напоминает…
Ведь он из семьи, нам хорошо знакомой. Из семьи Уленшпигелей! Он сам говорит о себе взглядом своих озорных глаз. И губы у него такие, словно он бросает соленую, хлесткую шутку.
Говорят, от мастеров древности у Менье верность физическому естеству человека, гармония телесных форм. Одежда на скульптурах Менье условна, как бы прозрачна, — так ощутимы тела в своей красоте и мускульной мощи.
Однако грузчик не вызывает в памяти античных богов и героев! Да Менье и не искал их. Всю жизнь, а она была «ясная, словно солнечный пейзаж», как сказал бельгийский писатель Камилл Лемонье, он стремился передать красоту простых людей, красоту человека в труде.
А если искать предков Менье, то уж скорее в искусстве фламандцев. Полнокровное, плотское, оно с небывалой прежде глубиной изобразило человека в действии, в столкновениях, в хотении. И зачастую простого человека в повседневной жизни.
Страна гордых городов, страна Рубенса с давних пор провозгласила величие человека. Традиции гуманизма, традиции простой, как хлеб, жизненной правды не погибли в искусстве Бельгии.
И не могли погибнуть!
Константин Менье — человек, который воплотил их по-новому, в новом веке, родился в 1831 году, то есть через год после рождения бельгийского государства.
В то время Гент и Брюгге — старинные города ткачей — вновь обрели трудовую славу. Уже прославилось в Европе оружие, сработанное металлистами Льежа. На Шельде дымили первые грузовые морские пароходы.
Именно в Бельгии начали свою проповедь странствующие философы, последователи Сен-Симона. Их учение было утопично, расплывчато, но одно они знали твердо: «трудящееся большинство должно быть счастливо, без этого никто не имеет права быть счастливым».
Когда Менье был юношей, в Брюсселе, в изгнании, жил Карл Маркс. Там же собирался Первый Интернационал.
Знал ли об этом молодой Менье — неизвестно. Одно можно сказать определенно: его будущие герои, его антверпенский грузчик, его молотобоец, его шахтер, его рыбак уже существовали на свете. Они уже помогали отцам, привыкали к работе. Бельгия начинала плавить сталь, добывать уголь, строить машины для всей Европы.
Путь художника к главным своим героям не всегда прямой и всегда нелегкий. Вначале Менье должен был отбросить догмы, преподанные в Брюссельской академии. Вместе с художником де Гру он основывает «Свободное общество изящных искусств». Вместо дам в кринолинах и кавалеров в цилиндрах на полотне появился рабочий. Непривычная живопись!
В 1885 году Менье и его друг Камилл Лемонье совершают поездку по «черной Бельгии» — по шахтам, городам и поселкам угольного бассейна. Побывали они и на заводах Льежа.
«Я был поражен этой трагической красотой, — так выразил Менье свои впечатления. — Я почувствовал в себе как бы откровение для создания дела жизни».
С тех пор Менье отдает все силы этому созиданию. И вот оно перед нами — дело его жизни! Скульптуры, составляющие как бы панораму рабочей Бельгии.
Молотобоец, размахнувшийся тяжелой кувалдой. Он отвел ее назад, чтобы сильнее ударить, и все его тело, каждый мускул в напряжении могучего удара.
Молчаливый, понурый рыбак верхом на лошади. Он словно окаменел в седле под неустанным ветром. Лошадь тянет на берег сеть с рыбешкой и морскими ракушками — «мулями».
Бойкая хорошенькая девушка-шахтерка. Шахта еще не погасила ее юность. Она, кажется, кричит что-то, торопит товарища, замешкавшегося с вагонеткой.