Эйверин вспомнила, как первый раз увидела человека, который остался на улице. На ее удачу, он был уже мертв. Криков живого она бы не вынесла. Девочка потом несколько недель не могла прийти в себя, вспоминая глубокие язвы и пузыри, полные шоколадной свернувшейся крови. Странно, что кожа Гёйлама ничуть не пострадала.
Когда ветер сменился, девочка поняла, что уже добрела до убежища Рауфуса. Тягостно вздохнув, Эйверин двинулась вперед. Деревянная створка в куче мусора оказалась откинута, в проходе почти не горели фонари.
Девочка постучала по металлической двери, даже не надеясь, что ей кто-то откроет. Она услышала всхлипывания Суфы, раздраженный рык Рауфуса, стоны Гёйлама.
– Жив, – на выдохе прошептала Эйви.
Усталость тяжелым мешком навалилась на ее плечи, заставляя опуститься на утоптанную землю, служившую жителям свалки полом. Девочка помассировала пальцами виски, пытаясь унять головную боль. Что творится в треклятом городе? Что ей еще предстоит вынести, сколько смертей она должна увидеть, чтобы разгадать ужасающие тайны? Эйверин потерла лицо ладонями и встала. Не было у нее больше времени жалеть себя и прикидываться слабой. Она медленно поднялась и побрела прочь от Старого Рынка.
Эйви бродила по городу, жадно вслушиваясь в его звуки. Может, кто-то сейчас кричит, как Гёйлам? Может, кому-то так же бесконечно страшно? Эйверин надеялась, что у нее достанет сил стать тем, кто сможет хоть кого-то спасти. Увезла же она Гёйлама, а тот вообще в два раза выше ее. Найти бы еще место, куда можно будет прятать несчастных, да помощников посильнее.
Эйверин слабо улыбнулась, вспомнив, как ее мама самыми холодными ночами звала к ним в дом бедных и отчаявшихся. Мама говорила, что капля заботы и совсем немного стараний могут спасти чью-то жизнь.
Завод заглох рано, и ветер со Спящего моря прогнал туман, а Эйви даже не заметила, как растворилась сероватая дымка. Девочка дошла до улицы Гимили, добрела к дому номер семнадцать и застыла, крепко сжав губы. Сад, прекрасный и благоухающий, пестревший красками еще несколько часов назад, опустел и почернел. Ни желтых роз возле забора, ни гортензий у калитки и у самого дома. Ни ирисов, ни сирени. Ничто не уцелело.
Эйви мрачно покачала головой и постучала в дверь. Эннилейн точно не спит: каждое утро она печет свежий ржаной хлеб для господина Бэрри.
Эйверин постучала еще и еще раз. Она сглатывала ком в горле и с трудом сдерживала ноги, которым хотелось бежать и бежать подальше отсюда.
Когда девочка заносила руку для очередного удара, дверь скрипнула и отворилась. На пороге стоял мистер Дьяре. Его кустистые брови, поседевшие у переносицы, возмущенно поползли вверх, колкий взгляд впивался в самое сердце. Мужчина отошел на шаг назад и поманил Эйверин за собой. Она вошла, прижав подбородок к груди и дрожа.
– Госпожи еще нет, готовится к поездке у подруги. Приедет через пару часов, – сухо отчеканил мистер Дьяре, развернулся на каблуках и оставил Эйверин одну. Она на цыпочках подобралась к кухонной двери и вновь застыла, не решаясь войти.
– Милочка, а ты чего тут? – Эннилейн сама распахнула дверь и теперь стояла перед девочкой, свежая и отдохнувшая, убирая неуемные кудряшки под чепчик. – Чего в такую рань подскочила? Ой, а что с тобой стряслось-то? Уже цветочки, что ли, высадила? Как будто всю ночь в земле копалась. – Женщина громко хохотнула. – А я умаялась так вчера, у господина Бэрри гости были. Как же хорошо, что ты у нас появилась! Я бы о цветах и не вспомнила! Ну, ну, ты что так посерела, милочка, ну? Много продала? А деньги где? Ну чего ты застыла?
Эйверин дрожащей рукой вынула монетки из сумочки, висевшей на боку, и положила на край стола.
– Вот, Эннилейн, – хрипло прошептала девочка.
– Ой, слышишь, карета госпожи Полуночи! Она нашу госпожу и должна была довезти! Как хорошо, что до отъезда я успею ее накормить! Мы-то с Дьяре уж все вещи ее сложили, да. Ты чего губу закусываешь, ой, смешная какая! – Эннилейн хлопнула себя по пухлому животу. – Ну, беги хозяйку встречай. Слышишь, дверь отворилась?
Эйверин вышла в коридор и остановилась. Побледневшая Дада, нахмурившись, застыла у двери. Шляпка с огромными вязаными яблоками съехала на бок.
– Ой, госпожа, а с вами-то что? – Эннилейн не на шутку разволновалась.
– Посмотри в окно, Энни…
Эннилейн отодвинула толстую штору и вытаращилась, как рыба, хватая ртом воздух.
– Идите к себе, Эйверин. Пожалуй, я поспешила с некоторыми решениями. – Госпожа Кватерляйн подняла зеленые глаза на Эйви, и та еще больше съежилась.
Глава пятая,в которой Эйверин знакомится с господином Бэрри
Эйви пробралась в свою комнату и села на пол, прислонившись спиной к стене. Крикун аккуратно сбежал по кроватным ступенькам и в два прыжка забрался на плечо хозяйки.
– А я думала, ты одиночка, дружок. Скучал по мне? – Девочка почесала холку бельчонка. Он прижался к ее ладони и прикрыл глаза.
Эйви зажмурилась, пытаясь не вслушиваться в бормотания Эннилейн, доносившиеся снизу. Но слова безжалостно просачивались сквозь тонкие стены, заставляя девочку мучительно хмуриться и злиться на себя еще больше.
– Ну, госпожа, откуда же вы знали, что берете…
– Пожалуйста, Эннилейн, – перебил ее раздраженный голос мистера Дьяре. – Ты говоришь о человеке. Я предупреждал Даду, что девочка может не оправдать ее ожиданий. Но в ней нет зла, не специально она это затеяла, я уверен. Тем более там есть отчасти и моя вина, я совсем забыл про стеклянные колпаки. Не нужно было доверять ей сад, если ты так к нему привязана, слышишь, Дада? – Голос мистера Дьяре смягчился. – Ну, чего ты застыла? Не конец ведь света.
– Дьяре, я понимаю, что винить должна только себя. Но где еще я найду именно эти цветы? – Госпожа вздохнула с таким огорчением, что у Эйви кольнуло в груди. – Когда я дышу ими, мне кажется, что я по-настоящему жива, понимаешь?
– Ох, госпожа, да что вы глупости такие говорите! Как будто так вы не живая, – нервно хихикнула Эннилейн.
– Энни, собери мне поесть в дорогу, пожалуйста.
Эйверин услышала, как прошелестело платье Эннилейн, и хотела плотнее прикрыть дверь. Еще подслушивания ей сейчас не хватало ко всем провинностям. Но тут госпожа на выдохе сказала:
– Дьяре, может, это знак? Бал очень скоро. Может, сейчас?..
– Дада, глупенькая, ну прекрати…Ты вернешься из этого чертового города, и мы поженимся. Правда ведь, Дада? Ты уладишь дела, я заберу тебя, Бэрри, Эннилейн, даже этого черноглазого крысенка заберу…
– Дьяре, – перебила его госпожа, – ну как я могла оставить ее на улице? Там эти ужасные вещи… И ладно бы только туман… Ты слышал, что творится в городе?
– Слышал, Дада, слышал. Ты думаешь, это она?
– Ох, я точно знаю, что она всесильна. Только зачем ей все это?.. И не похоже это на ее колдовство, совсем не похоже. Ты бы видел, какие глаза были у Фила… Страшные глаза. Даже мне стало не по себе.
Эйверин сжала руками виски и зажмурилась сильнее. Голоса, доносящиеся снизу, отдалялись. Становилось трудно дышать. «Колдовство? Разве оно есть? Разве может оно быть?»
Но сердце девочки стучало все быстрее, от слез щипало глаза. «Колдовство». Это таинственное слово было одним из двух слов, способным объяснить исчезновение родителей. Если виной всему чары, то все еще поправимо, она в это твердо верила. О втором слове, которое перечеркнет ее старания, которое лишит смысла жизнь, Эйверин думать не хотела. Смерть и без того неустанно следовала за ней по пятам.
Вкрадчивый голос мистера Дьяре оторвал Эйви от размышлений:
– У него были ужасные глаза? Как у меня, Дада?
– Я не встречала глаз прекраснее твоих.
Эйви услышала шуршание платья госпожи и взволнованный вздох мистера Дьяре. Щеки девочки вспыхнули, и она подскочила на ноги. Неужели в этом городе еще осталось место для таких теплых чувств? Но полный нежности голос мистера Дьяре походил на голос отца Эйви, когда тот обращался к ее матери. А родители Эйверин крепко любили друг друга, это единственное, в чем она была уверена наверняка.
Девочка забралась на кровать и нырнула под одеяло. Она потерла закоченевшие пальцы, чуть размяла мышцы рук. Эйви так хотелось, чтобы сон ненадолго вырвал ее из череды тревожных минут, но в ушах протяжно звенели струны гитары, брошенной на мостовую, за ними пришел и пронзительный крик Гёйлама, и всхлипывание Суфы. Вместо тьмы под веками Эйверин виделись зеленые огоньки и черный-черный сад, выжженный и мертвый, как напоминание о том, что могло стать с Гёйламом. Как напоминание о том, что происходит с каждым, кто дерзнет ночью выйти из дома.
Под окном загрохотали колеса большой кареты, послышались суетливые выкрикивания Эннилейн, тихие замечания мистера Дьяре. Добрая госпожа уезжала, не сказав Эйверин и слова на прощание. Что ж, она это заслужила.
– Мистер Тваль! – приветливо поздоровалась с кем-то кухарка. – Пройдете, перекусите перед долгой дорогой?
Губы Эйверин брезгливо искривились. Ну конечно, кто еще может везти госпожу за пределы города… А она уж думала, что больше никогда не встретит этого проходимца.
– Нет, нет, – быстро ответил высокий мужской голос. – Дариночка, ну где же вы?! Как видите, я только с дороги, но уже ко всему готов!
– Ох, Эрвин, это обязательно? – спросила госпожа Кватерляйн, явно чем-то рассерженная.
– Пейте, Дариночка. Вы ведь знаете: можно ехать, соблюдая мои правила, а можно не ехать. Только и всего!
– Пью, пью, – обреченно сказала Дада, и уже через пару минут хлопнули дверцы кареты.
– Счастливого пути, госпожа! – заголосила Эннилейн. – Берегите себя!
Карета запыхтела и покатила в сторону Нижнего города, увозя госпожу Кватерляйн прочь. Эйверин легла лицом в подушку, а Крикун тут же принялся зарывать орех в ее волосы. Он так сучил лапками, что девочка с трудом расслышала тяжелые шаги на лестнице. Но когда дверь с шумом распахнулась, Эйверин подскочила на кровати.
В проходе стоял незнакомый господин. О статусе говорил его дорогой костюм, шитый на заказ, и надменное выражение, застывшее на лице.