Мистер Дьяре, с глазами тусклыми и пустыми, ответил коротко:
– Что?
– Я… я могу что-нибудь сделать?
– Принеси цветы. – Мистер Дьяре сглотнул и отер рукавом слезы. – Все, что сможешь найти.
Эйверин лишь на миг удалось увидеть через полураскрытую дверь бедную госпожу. Она сидела на кровати, упершись руками, и дышала так быстро и так поверхностно, что не оставалось сомнений – дух жизни скоро ее покинет.
Эйви, глотая слезы, ворвалась в зал:
– Господин Бэрри, Эннилейн, помогите! Нужно поднять все цветы к госпоже!
Молодой господин остался на диване, сжав руками голову и уставившись в одну точку. Ушла из него самоуверенность, ушел былой форс. Он походил на брошенного ребенка. Эннилейн помчалась во двор, не задав ни единого вопроса.
– Может, может… вы подниметесь к ней? Кажется, пришло время прощаться, – прошептала девочка.
– Что с ней? Она что, умирает? – проскулил Бэрри.
– Да, господин, – произнесла Эйверин ужасающие слова.
Бэрри не шелохнулся, и девочка, не желавшая больше ждать, побежала вслед за Эннилейн.
Меньше чем через час комната Дады утонула в цветах. Такие яркие, такие живые – они были сейчас полной противоположностью госпожи. Мистер Дьяре сидел в изголовье кровати и не переставая гладил госпожу Кватерляйн по волосам. Эннилейн плакала на мягком пуфике, отирая лицо широким платком, а Эйви застыла у двери. Ее ужасало происходящее. Раньше ей казалось, что хорошие люди не умирают. Они просто не должны умирать. Смерть, чем бы она ни была и как бы она ни выглядела, должна щадить их, проходить стороной, чтобы мир становился лучше.
А Дада продолжала уходить: губы ее посинели, грудь и вовсе почти перестала подниматься. Тело ее серело и таяло на глазах.
Так прошли долгие часы ожидания: госпожа Кватерляйн то приходила в себя и улыбалась, глядя на мистера Дьяре и яркие пятна цветов, то начинала тихо плакать и кусать сухие губы. Мистер Дьяре отирал губы госпожи влажным ажурным платочком и пытался улыбаться ей в ответ. Но чем реже становились вдохи Дады, тем реже дышал мистер Дьяре. Казалось, он умирал вместе с ней.
Ближе к вечеру, когда за окном стемнело, на лестнице послышались чьи-то шаги. Эйверин подумала, что господин Бэрри наконец решился подняться к матери, но мистер Дьяре испуганно на нее взглянул, и она сразу поняла, в чем дело. Девочка выскочила из комнаты и едва успела перехватить Додо. Глаза его, теперь ядовито-зеленые, опустели. Он глупо уставился на дверь, что виднелась внизу, и тихо бормотал:
– Мне уже пора. Мне уже пора. Мне пора.
Эйви схватила мальчишку за руку и вновь вошла в комнату госпожи. Девочка одними губами прошептала мистеру Дьяре: «Его глаза». Мужчина поцеловал Даду в лоб и подошел к Эйверин.
– Я о нем позабочусь. Пока замкну в комнате, завтра, когда… – мистер Дьяре судорожно вздохнул, и Эйверин поняла, что это значит: «Завтра, когда Дады не станет», – со всем разберемся.
Девочка, не отпуская Додо, одной рукой обняла мужчину, уткнувшись носом в его несвежую рубашку. Сердце ее разрывалось от боли, она ненавидела бессилие, невозможность хоть что-то сделать.
– Спасибо. – Мистер Дьяре шмыгнул носом. – Спасибо, Крысенок.
Мужчина подхватил Додо на руки, что-то шепнул ему на ухо, и мальчик обмяк. Эйверин юркнула обратно в комнату госпожи и присела на кровать. Пусть были они знакомы совсем недолго, но Эйви ужасно привязалась к этой чудаковатой, но неимоверно доброй женщине.
– Девочка, – скрипнул голос госпожи.
Эйверин вздрогнула и подсела поближе.
– Прости. – Дада с явным усилием открыла глаза. – Я накричала на тебя. Ты не виновата ни в чем. Цветы… цветы прекрасны. Но люди красивее. Ты… если сможешь… ты… – госпожа Кватерляйн нахмурилась и облизала губы, – не оставляй Дьяре одного. И Бэрри тоже… Он хороший, мой мальчик…
– Да разве стоит он?.. – внезапно послышался голос вернувшегося мистера Дьяре. Он разрыдался, по телу его прошла крупная дрожь. – Дада, разве стоит он?..
– Он всего стоит, – отрезала госпожа, и морщинки на ее лице разгладились. – Я уже ничего не чувствую… Позовите Бэрри. Попрощаться. – Она прикрыла глаза, и больше ничто не выдавало в ней живого человека.
Эйверин вновь поспешила в зал и очень удивилась, застав господина Бэрри в том же положении. Не подействовало ли и на него ночное проклятие? Может, и его глаза скоро позеленеют?
– Она умерла? – сипло спросил он.
– Пока нет, но она ждет вас.
– Не отходи от меня, девочка. – Молодой господин встал с дивана и, пошатываясь, пошел к двери. – Мне очень страшно.
Ссутулившись, он поднялся в комнату матери и застыл в дверях. Мистер Дьяре встал, освобождая место у изголовья.
– Не думал, что ты придешь, – коротко бросил он.
Парень дрогнул, но Эйверин сжала его плечо. Бэрри медленно подошел к кровати и пролепетал:
– Ма? Мама?
Госпожа не отвечала. Лицо ее оставалось мертво и недвижимо.
Бэрри уставился на всхлипывающую Эннилейн, как испуганный зверек.
– Я опоздал?!
– Ма…льчик… м-мой… – Губы госпожи шевелились едва-едва. – Помни… Я… люб… т… Бу… доб…рым…
Внезапно тонкое тело Дады изогнулось, и изо рта ее вырвался крик:
– Полночью призвана! Полночью забрана! Полночь встречает меня!
Бэрри шарахнулся к двери, едва не сбив Эйви с ног, но девочка этого не заметила. Она затряслась и закрыла лицо руками.
«Полночью призвана! Полночью забрана! Полночь встречает меня! Коль не попросишь у Полночи помощи, утром меня схоронят!» – Эйверин вспомнила, что уже слышала эти слова. И кричала тоже женщина. Тоже молодая, настолько же отчаявшаяся.
– Мама… – прохрипел Бэрри и простонала Эйви одновременно.
Мистер Дьяре резко обернулся.
– Нужно попросить у нее помощи! – крикнула Эйверин, больше не в силах находиться в страшной комнате.
И пока мистер Дьяре не успел ей помешать, она сбежала по ступенькам и выскочила через парадную дверь на улицу, в объятия плотоядного тумана. Она не чувствовала холода, не чувствовала усталости, а только неслась к видневшейся вдалеке огромной оранжерее.
Что, если бы рядом с ее мамой в ту ночь был тот, кто мог вовремя попросить помощи у Полуночи? Осталась бы она тогда с ними? Осталась бы жива?..
Эйви с ужасом осознала, что с ее мамой происходило, скорее всего, то же самое, что и с Дадой. Ведь не зря они одинаково кричали, не зря произносили одни и те же страшные слова?! Но Полночь была тогда так далеко, а значит… значит…
Эйверин чувствовала, как из груди ее рвется крик, и не стала его сдерживать. Она остановилась лишь на минуту, оперевшись на фонарный столб, и завизжала так сильно, как только могла. Невидимая рана в ее груди раскрывалась. Так много лет она не хотела попрощаться с мамой, так много лет она не готова была признать, что ее не стало. Но теперь умирающая госпожа все прояснила. Умирающая Дада показала, как было все на самом деле.
Не смахивая слез, девочка кинулась вперед. Она бежала ради доброй госпожи, ради своей мамы и ради Бэрри. Каким бы гадким он ни был, он не должен был заполучить судьбу лишенного родителей ребенка. Ее собственную судьбу.
Цветастый особняк Полуночи показался вдалеке, и Эйверин вскоре оказалась у его дверей.
– Откройте дверь! Откройте! – вопила она, сбивая кулачки в кровь. – Госпоже Кватерляйн нужна помощь! Откройте! Помогите, пожалуйста! Помогите!
Вскоре голос Эйверин осип, а потом и вовсе стал неслышен. Особняк высился над ней темной безучастной громадой. Девочка принялась молотить в дверь сапогами. Вскоре носы их покрылись царапинами, и Эйви осела на крыльцо. Не открыли. Полночь не услышала.
Спустя пару часов Эйверин медленно побрела к улице Гимили, понимая, что все кончено. Траурная тишина охватила Сорок Восьмой, черная пелена опустилась на Верхний город, и оттого тихие шаги девочки звучали отбойным молотом, и их эхо разносилось во все концы. Словно сама смерть шла по пятам, гремя костяшками, подбираясь к осиротевшему дому номер семнадцать.
Эйверин толкнула незапертую дверь, и дух горя пахнул ей в лицо. Дада умерла.
Наверху скулила Эннилейн, Бэрри вновь замер в углу, обняв себя руками. И только мистер Дьяре ходил по комнате, доставал цветы из горшков и ваз и накрывал ими белое одеяло, под которым покоилось тело госпожи. Ее уже не было видно: только рука, бледная и твердая, словно мрамор, чуть выступала из-под легкой накидки. Но мистер Дьяре продолжал класть на нее все больше и больше цветов, словно пытаясь похоронить прямо тут. И Эйверин была с ним согласна: земля недостойна Дады. Только прекрасные лепестки могли стать ее последним пристанищем.
Дом погрузился в тяжелое безмолвие. Наверху протяжно взвыл Крикун, словно чувствуя, что произошло неладное. Девочка, оставив всех, поднялась к комнате мистера Дьяре. Она остановилась, отказываясь верить в то, что увидела: дверной замок, выломанный, искореженный, лежал на ступеньках. Додо в комнате не оказалось.
Эйверин опустилась на колени и закрыла лицо руками. Как могла она, глупая девчонка, надеяться на новое счастье? Как могла она поверить, что у нее теперь будет верный друг и дом, куда хочется возвращаться?
Мистер Дьяре бесшумно вошел в комнату и присел на кровать.
– Рассвело, – зачем-то сказал он.
– Да, – сухо подтвердила Эйви.
– Я думал, что солнце не должно вставать после… после такого.
– Оно на небе, мистер Дьяре. Ему нет до нас дела.
Эйверин помолчала, а потом поднялась с пола и присела рядом с колдуном.
– Додо сбежал, – тихо шепнула она, и губы ее затряслись. – Теперь его не найти.
– Знаю. Прости. – Мистер Дьяре кивнул.
Он распахнул руки, и девочка кинулась в его объятия. Оба зарыдали, каждый о своем. Но боль потери так крепко связала их, что они казались друг другу сейчас самыми близкими людьми во всем Хранительстве.
Они уснули сидя и обнявшись, не находя в себе больше сил бодрствовать.
Разбудила их Эннилейн, приведшая в комнату молодого мужчину. Остроносый, остроухий, с острым подбо