– Сможешь показать, где ты их видел? – Глаза девчонки возбужденно сверкнули. – Это было в Нижнем городе? Ты как там оказался?
– М-м-м-мой друг живет… жил недалеко от Нижнего. Я узнал, ч-ч-ч-что он… – Тюльпинс тяжело вздохнул, потупившись.
Эйверин вдруг сжала тонкими пальчиками его плечо, и этой поддержки было достаточно. Тюльпинс удивленно уставился на девчонку. Он вдруг почувствовал, что больше не один.
Они побрели к калитке, обходя многочисленные хозяйственные постройки. Все-таки двор у госпожи Полуночи был огромен. Тюльпинс, бывавший раньше только у парадного входа, все время суетливо оглядывался: ему очень хотелось показать девчонке оранжерею с нужного ракурса. Он помнил свой восторг, когда впервые увидел ее в детстве. И хоть посетил он с тех пор немало городов, прекраснее строения никогда не видывал.
Наконец она показалась: крупные разноцветные стекла, запотевшие изнутри от влаги, собирались воедино в величественное здание, оплетенное искусно выкованными стеблями и цветами. Кое-где виднелись золотые птички, глаза которых сверкали драгоценными камнями, ящерицы из редчайшего малахита и тонкие стрекозы из яркого янтаря. Буйство красок и величие самой природы – вот чем была оранжерея госпожи Полуночи.
– Эйверин, – Тюльпинс подергал девочку за рукав, – смот…
Тюльп застыл, увидев на открытом балконе особняка, вблизи крыши, темную фигуру. Девчонка обернулась и восхищенно вздохнула.
– Так красиво…
– Нет, нет, Эйверин. Посмотри. – Тюльпинс показал пальцем на балкон. – Это ведь?..
– Да, – на выдохе сказала девчонка, присмотревшись.
Она задышала чаще и прижала руки к груди. Довольно дурацкая привычка – по ней сразу можно понять, что девчонка волнуется. Глазки-угольки жадно впились в того, кто стоял на балконе, и Тюльпинсу даже пришлось потянуть Эйверин за руку, чтобы она пришла в себя.
А мистер Гиз все стоял на своем посту, крепко сжав пальцами металлическое ограждение. Глаза его были закрыты, холодный ветер трепал полы пиджака, но мужчина этого словно не замечал.
– Эй, ты замерзла? Ты чего так дрожишь? – Тюльпинс увидел, как трясется подбородок у Эйверин. – Не переживай за него. Он ведь приближенный госпожи Полуночи, ему ничто не навредит.
– Он – приближенный Полуночи, да. – Девчонка сглотнула и опустила голову. – Пойдем? Покажешь мне то место. До прощания еще есть пара часов.
Тюльпинс вытряхнул снежинки из-за шиворота и посмотрел на розовеющее небо.
– До Нижнего города очень долго идти, а мне просто необходимо вернуться домой и поговорить с экономкой. Составишь мне компанию?
Эйверин неопределенно пожала плечами. Мол, почему бы и нет? Тюльпинс чувствовал, как ей хочется обернуться, поэтому поторопился к калитке для слуг.
Уже по дороге к улице Дуя, заранее ругая себя за назойливость и любопытство, он тихо спросил:
– К-к-как считаешь, мистер Гиз красивый?
Девчонка споткнулась и тихо ответила:
– Да, очень красивый.
Тюльпинс вскоре запыхался, но не попросил девчонку замедлить ход. В ней чувствовалась такая сила, что ему стыдно было признаваться в слабости.
На одном из пригорков Эйверин остановилась, задумчиво осматривая улицу Цветов, идущую вниз, переулок Самсвиля, уходящий прямо и вбок, и поднимающуюся в гору улицу Солнца. Тюльпинс догнал ее и мысленно поблагодарил за возможность отдышаться.
– Сорок Восьмой похож на огромный блинчик, которым накрыли холмы.
– Что? – Тюльп озадаченно осмотрел домишки, спускающиеся все ниже и ниже.
– Весь город волнистый. Это здорово. Это мне в нем нравится. Словно ты и в городе, и в горах. Вверх-вниз, понимаешь? И отовсюду разный вид. – Девчонка коротко улыбнулась.
А Тюльпинс уж было подумал, что она вовсе не умеет улыбаться.
– Завод стих, – задумчиво сказала Эйверин. – Терпеть его не могу. Жду не дождусь, когда уберусь отсюда подальше.
Девчонка решительно тряхнула головой и зашагала вперед, как будто пытаясь разбудить весь город стуком своих сапог.
– Но ведь ты… – Тюльпинс поравнялся с девчонкой.
– Принадлежу Полуночи? – Эйверин с вызовом вскинула острый подбородок. – И что?
– Эйвер, ты меня пугаешь, честно.
– Как ты меня назвал? – Девчонка нахмурилась, пробуя новое сокращение своего имени на вкус. – Мне нравится, идет. Не бойся, я не собираюсь устраивать расправ или еще там чего-то… Ты ведь знаешь мистера Дьяре? Он обещал мне помочь. Не знаю как, но знаю, что у него может получиться.
Тюльп недоверчиво приподнял бровь. Уж не признался ли ей Хранитель во всем? Если нет, то с чего ей надеяться на его помощь?
– Это твой дом? – Девчонка указала на фиолетовый особняк с розовыми ставнями на окнах.
– Н-н-ну, мой. – Тюльпинс удивленно смотрел на свой дом, который так боялся покинуть, и вдруг осознал, что у него нет ни малейшего желания туда возвращаться.
– Сразу видно. – Эйверин фыркнула. – Там, наверное, еще никто не встал. Или ты собираешься барабанить в двери?
– Не думаю, что комиссар впустит меня. – Бывший господин горько усмехнулся. – Вон т-там, видишь? Окно, не закрытое ставнями. Это комната моей матушки, и она, вероятнее всего, п-пустует. Никто не хочет спать там, где спал п-п-п-покойник…
Эйверин вновь подошла к Тюльпинсу и похлопала его по плечу.
– Пойдем, – тихо сказала она.
Окно и правда оказалось открытым, девчонка легко забралась внутрь, а потом долго и мучительно тащила Тюльпа, пока он наконец с грохотом не перевалился в комнату.
– Вот это да! – Служка присвистнула. – Богаче, чем у Полуночи… О, а это ты? – Эйверин подошла к портрету над матушкиной кроватью.
Тюльпинс недовольно уставился на полное лицо, взгляд, не обремененный интеллектом, и кривоватую улыбочку. Этот портрет нарисован почти год назад… в день его шестнадцатилетия. Неужели он таким и остался? Не желая больше на себя любоваться, Тюльп открыл дверь и прокрался к комнате слуг. Эйверин осталась у лестницы: караулить спящих жителей богатого дома.
В комнате слуг оказался только один сонный мальчишка. Он испугался до полусмерти, и Тюльпу не скоро удалось из него вытянуть то, что все ушли на улицу Гимили – помогать в подготовке к прощанию.
– Все зазря, – хмуро бросил Тюльпинс, вновь направляясь к окну. – Кайли уже ушла.
Парню хотелось как можно быстрее отсюда убраться. Он словно слышал матушкин храп, ее прерывистое бормотание, чувствовал аромат жасмина, липнущий к коже. Матушка как будто бы была рядом и вовсе не умирала.
Бывший господин первым вылез через окно и поспешил к дому госпожи Кватерляйн. Весь оставшийся путь Эйверин молчала. Тут-то Тюльп и осознал всю прелесть неболтливых людей: с ними удивительно комфортно думать о своем.
Улица Гимили была так печально-прекрасна, что захватывало дух. В память о Дарине Кватерляйн господа выставляли в своих двориках цветы. Их лепестки, покрытые инеем, искрились под лучами робкого солнца. И даже небо, обычно затянутое низкими облаками, стало прозрачным и светлым.
– Хороший день, – шмыгнув носом, сказала Эйверин. – Очень красивый. Даже природа знает, какой красивой была госпожа. И внутри, и снаружи.
Они пошли к дому номер семнадцать, ничего не говоря. Но тишина сейчас не тяготила их, она обволакивала и дарила умиротворение.
Цветы заново так и не высадили. Решили, видимо, что без госпожи все равно ничего столь же прекрасного не выйдет.
Эйверин тихо постучала в дверь, и ей сразу открыли. Тюльпинс знал Эннилейн – она водила дружбу с Кайли. И если лицо Кайли носило черты аристократичности, то Эннилейн воплощала в себе все, что Тюльп презирал в слугах: болтливость, глупость и излишнюю смешливость.
Но девчонка крепко обняла толстушку, а та сочувственно погладила ее по волосам, и Тюльпинс вдруг понял, что привычное его отвращение к Эннилейн пропало.
Тело госпожи Кватерляйн давно забрали в Город Без Номера, как делали со всеми, кто навсегда покинул Хранительство. Теперь оставалось только попрощаться. Не прошло и часа, как дом заполнили соседи, друзья, добрые знакомые. Они подходили к Бэрри, что-то говорили, а он сидел на диване, уставившись на камин. Никогда прежде не видели его таким потерянным. Таким жалким и беспомощным.
Всего на мгновение на лице Тюльпинса вспыхнула злорадная усмешка, но он быстро себя одернул. Попытался понять, что было бы с ним, переживи он такое горе. Парень застыл, завидев свое отражение в зеркале, свои по-прежнему пустые, безразличные глаза. А ведь он и Бэрри сейчас и в самом деле в одном положении. Только вот все вело к тому, что самый жестокий и избалованный из его товарищей и тут его обскакал. У Бэрри, по совершенно неведомым причинам, в груди отыскалось сердце. Тюльпинс, как он себя ни успокаивал, похвастаться этим не мог.
– Эй, ну хватит собой любоваться. – Девчонка подтолкнула в спину бывшего господина. – Идем.
Эйверин спокойно подошла к Бэрри и холодно сказала:
– Ваша мать была прекрасным человеком, господин Бэрри. Будьте ее достойны.
– Бэр, я соболезную. Т-т-ты… Эм. Держись. – Тюльпинс не понимал, что можно говорить в таких случаях. Да и зачем? Когда ничего не изменишь, слова – пустой звук, лишенный малейшего смысла.
Бэрри кивнул, даже не подняв головы. Кажется, за эти дни его волосы стали еще прозрачнее, глаза – еще тусклее. Того и гляди совсем растает.
Тюльпинс почувствовал на себе взгляд и обернулся. Кайли тут же отошла к кому-то из гостей, даже не подумав поздороваться с бывшим господином.
– Господа и все, кто знал Дарину Кватерляйн! – Мистер Дьяре вошел в зал с бокалом черного вина. Обычно свежее лицо его посерело, привычный коричневый костюм сменился на черный. Кажется, и волосы колдуна поседели больше прежнего, но Тюльпу вполне могло лишь показаться. – Простимся же с ее духом.
Эйверин удивленно посмотрела по сторонам, как будто бы и не знала о традиции Сорок Восьмого.
– Ну же, прощальная песня, – шепнул Тюльпинс ей на ухо. А в следующий момент все затянули:
Пусть душа твоя воспарит,