– Он был вместе с ними, в пещере. Желтой горы…
– А я чувствовал его однажды, я говорил вам, госпожа, – мягко сказал мистер Гиз. – Он опрометчиво поступил, что выскочил ночью на улицу.
– И кто же он, мальчик? Ты знаешь его, не так ли?
Тюльпинс закусил губы так сильно, что по подбородку его потекла струйка крови.
– Ну же! – Мистер Гиз ударил парня по лицу.
– М… мистер Дьяре, – выдохнул Тюльп.
– Ночь – мое царство. – Полночь распрямилась, и вид у нее был такой ликующий, что Эйви хотелось плакать. – Он еще пожалеет, что сунулся в мой город. Эдуард, отправляйся туда.
Глава девятая,в которой Эйверин и Тюльпинс танцуют на балу госпожи Полуночи
Волосы, словно раздутые порывом ветра, яркие фарфоровые гортензии у босых ног и чуть печальная улыбка из-за небольшой родинки – скульптура молодой женщины была так прекрасна и так знакома, что Эйверин присела на траву.
– Тюльп, – сдавленно позвала она, – иди сюда, пожалуйста, мне нехорошо.
Тюльпинс, поедавший в дальнем углу оранжереи спелые персики, мигом примчался, едва не опрокинув две огромные кадки с пальмами.
Эйверин молча указала на статую, и Тюльпинс удивленно раскрыл рот. Сок тут же начал стекать по подбородку, но парень, наплевав на все приличия, просто отер его рукавом.
– Зачем это ей? – Тюльп медленно обошел вокруг точной копии Дарины Кватерляйн. – Зачем П-п-полночь сделала это?
Эйверин подняла глаза на парня, чувствуя, что силы покидают ее.
– Тюльп, там еще три осталось. И все девушки. Сходишь со мной? Я просто…
– Боишься, что там может оказаться статуя с лицом твоей мамы? – мигом сообразил парень. – Ты ведь говорила, что в их историях было нечто схожее?..
Эйверин кивнула. Тюльпинс помог ей подняться на ноги, и они молча пошли дальше по аллейке. Одна из статуй застыла в стремительном танце, другая умиротворенно читала книгу, сидя на камне. Мимо них Эйверин прошла быстро, едва взглянув. У третьей Тюльпинс остановился сам: хрустальная птичка в ее руках сразу обо всем сказала. Эйви задрожала и медленно опустилась на колени. Она потянула ладонь вперед, но отдернула ее, чуть коснувшись гладкого мрамора.
Тюльп стащил одной рукой пиджак и протянул его Эйверин. Девочка повернулась к нему, глаза ее наполнились слезами – моргнет сейчас, и те потекут к подбородку, омывая щеки.
– Возьми, – шепнул Тюльпинс. – Будет вместо одеяла.
Эйверин улыбнулась краешком губ, легла на траву и накрыла лицо пиджаком. Ей казалось, что в ушах ее еще звенит последняя мамина колыбельная.
– Где ты была? – едва разнимая губы, пролепетала девочка. – Мама?.. Где ты была?..
Эйверин закрыла глаза, пытаясь уснуть. Пусть все эти годы окажутся долгим сном или страшной сказкой. Воздух должен пахнуть пирогами с ягодами, дедушка должен ждать их к обеду. Папа должен быть большим и сильным, а мама должна быть рядом…
Эйверин слышала, как Тюльпинс усаживается около нее.
– Она очень красивая.
– Да, спасибо.
Эйви сглотнула. Разве мог выразить мрамор шелк волос, разве могли мраморные глаза искриться счастьем, разве руки из холодного камня могли быть нежными? Скульптура невероятно искусной работы была лишь пародией на истинную красоту ее матери.
– Она специально нас здесь заперла. Заперла, чтобы т-ты увидела.
– Я поняла, Тюльп. Я уже это поняла.
– Н-н-не хочешь потанцевать? Она ведь с-сказала, что нам придется быть радостными завтра. Иначе…
– Иначе я не увижу маму. Я ее слышала, Тюльп. Я стояла рядом с тобой. Мистера Дьяре и ребят, наверное, уже нет в живых, да? – Эйверин обрадовалась тому, что лицо ее закрыто. Она не любила реветь при свидетелях. – Знаешь, а я так боялась Хранителя. Мне казалось, что он большой, злой и глупый. Казалось, что кто-то настолько могущественный не может быть добрым. Но мистер Дьяре… У него сердце большое, и он несчастный, как и все мы. Он настоящий, и я его совсем не боюсь. Она ведь и с ним расправилась, да?
– Хранитель на то и Хранитель, – фыркнул Тюльпинс. – Он наверняка что-то придумал.
– Глупо, что я его боялась…
– Знаешь, – судя по звукам, Тюльп тоже разлегся на траве, – а я боялся всего на свете. Боялся, что не так одеваюсь, боялся, что некрасиво говорю. Матери стыдился, боялся, что кто-то будет смеяться надо мной из-за того, что она пожилая и некрасивая… Боялся быть непохожим на других господ. Мне было страшно, что я опозорюсь на первом балу, понимаешь? До того, как все закрутилось, только о бале и думал. А сейчас все чувства исчезли. И мне так хочется, чтобы вернулся хотя бы этот страх. Ну, или боль, в конце концов. Мне кажется сейчас, что я… – Тюльп замолчал. Из груди его вырвался прерывистый вздох.
– Неживой? – догадалась Эйви.
– Да.
Эйверин скинула с лица пиджак и села. Она больше не хотела думать о маминой статуе, о предательстве отца. Ей нужно было отвлечься.
– Вставай. Пойдем танцевать.
– Не нужно. – Тюльпинс усмехнулся. – Ты ведь не любишь.
– Просто ненавижу, – подтвердила Эйви, вставая на ноги. – Давай, давай, увалень. Ты же не должен опозориться на своем первом балу, верно?
Тюльпинс поднялся, подергал рукой, примотанной к телу, и поджал губы.
– И ты думаешь, меня остановит то, что ты однорукий? Не смеши. – Эйверин улыбнулась и решительным жестом положила правую руку Тюльпинса к себе на талию.
Парень испуганно сглотнул, подбородок его дернулся в сторону.
– С-с-слишком близко, – прошептал Тюльп, едва не касаясь лба Эйверин губами. – Т-т-т-так неприлично.
Щекам Эйви стало горячо, она поиграла бровями и отступила на шаг назад.
– А х-х-хотя нет. Я п-по-другому не смогу тебя вести. – Тюльпинс разочарованно посмотрел на сломанную руку, а потом крепче прижал Эйверин к себе правой ладонью. – Т-так, давай, правую руку мне на плечо. А левую отведи. Да не так. Элегантнее, ну. Пальцы чуть разожми. Она у тебя что, деревянная, что ли?
Эйверин со всей силы двинула Тюльпинса коленом в бедро. Он взвыл так, что с соседних деревьев вспорхнули бабочки.
– Как получается, так получается, ясно тебе? – раздраженно выпалила она. Хотела ведь как лучше, а Тюльп взялся ее поучать. Придумал же такую глупость.
– Х-х-хорошо, – просипел парень. – Д-давай вальс хотя бы попробуем. Счет на т-три, помнишь? И… раз, два, три… Раз, два, три…
В этот раз у них вышло лучше, ибо Эйверин лишилась своих тяжелых сапог, а Тюльпинс не старался танцевать слишком быстро. А может быть, объединенные одной тайной и одним делом, они стали лучше понимать друг друга.
Когда Тюльпинс утомился, они вновь повалились на траву. За окнами оранжереи совсем стемнело, а внутри в разные стороны сновали бабочки со светящимися крылышками, шелестели листья, пели фонтаны. Оранжерея госпожи Полуночи могла бы стать самым прекрасным местом из тех, что прежде видела Эйверин. Но вот хозяйка, омывшая руки кровью, перечеркивала все красоты, и от этого даже безобидные деревья и цветы казались Эйви зловещими.
Девочка обернулась к статуе матери и тихо прошептала:
– Спокойной ночи.
– Эйвер? – осиплым голосом спросил Тюльпинс.
– Да?
– Вдвоем ведь не так страшно, правда?
Эйви тяжело вздохнула и ответила только через некоторое время:
– Правда.
Они проспали до самого утра, а потом долгие часы смотрели сквозь стеклянные стены, как гости наводняют особняк Полуночи.
– О, а это господин Сонфо, он из Пятого. – Тюльпинс ткнул пальцем на круглолицего чудака, который привязался к мистеру Элнеби. – Видишь, он ему что-то рассказывает? Так вот, он ищет свои очки. А очков-то он и не носит. Все время так п-п-подшучивает, даже моя матушка попадалась. А там, вон, видишь, все в черном? Это из Третьего. – Тюльпинс провел руками по шее. – Чуть я к ним не угодил. А там вон моя кузина. Ненавижу ее. – Тюльп хмыкнул. – Но, к-к-кажется, даже скучаю. А у стены Тваль обрабатывает очередную жертву… Обобрал меня до нитки, и все ему мало…
– Да ладно тебе. Что бы ты делал один с этими деньжищами, а? Что-то мне кажется, что ты был очень мерзким. – Эйверин пнула твердый коричневый фрукт, но он, угодив в стекло, лишь отскочил и покатился по дорожке.
– А сейчас что, не мерзкий? – смутившись, спросил Тюльп.
– Я сказала, что ты был очень мерзким, – равнодушно поправила его Эйви. – А сейчас просто мерзкий.
– Спасибо. – Тюльпинс обиженно дернул плечом. – Это очень вдохновляет.
– О! Смотри! – Эйви ткнула в стекло пальцем. – Какие-то очень напыщенные ребята!
Мистер Элнеби чуть ли не до земли кланялся госпоже и господину в темно-синих нарядах. Они держались прямо и высоко задирали нос, словно Тюльпинс, оказавшийся около городской свалки.
– М-м-может?.. – начал Тюльп, но не успел договорить.
Он увидел, как мистер Гиз с подобстрастием целует руку загадочной госпожи, а потом, подозвав слуг, спешит к оранжерее.
Завидев в руках слуг чехлы для нарядов, Эйви прошептала:
– Ох, надеюсь я, что эти выпадающие рюши для тебя…
Мистер Гиз и правда скоро появился. Эйверин специально не стала выходить ему навстречу, а остановилась рядом со статуей, ужасно похожей на маму. Отец подошел к ней, на лице его заиграли желваки. Он поднял черные властные глаза на дочь и молча протянул ей чехол с платьем.
– Тут прекрасные статуи, папа. Не хочешь взглянуть?
– Птичка, потерпи. Всего несколько часов, и что-то решится. Обещаю. Эта девушка уберет твои волосы и поможет одеться Тюльпинсу. Пожалуйста, я тебя очень прошу. Делай все, что говорит Полночь.
– Они живы? – холодно спросила девочка.
– Что? – Мистер Гиз заморгал, словно не понимая, о чем речь.
– Хранитель и все остальные, – подоспел на помощь Тюльпинс. – Они живы?
Мистер Гиз тряхнул головой и вновь недоуменно уставился на дочь.
– Что? Я не помню ничего такого. Я не знаю его… Ничего не знаю. Мое место здесь. Мое место. Скоро все закончится, Птичка. Все правда закончится.
От голоса отца сквозило такой болью, что Эйверин шагнула к нему и обняла. Мистер Гиз чмокнул ее в макушку и прошептал: