С регистрацией было покончено, и надзиратель подвел меня к камере, дверное окошко которой было заклеено картонкой, вручил мне мешок-сетку с темно-зеленой униформой и приказал переодеться и принять душ. «Только быстро и без глупостей», – добавил мужчина, закрывая за мной дверь. Новая камера была вдвое меньше прежней, с унитазом и железным душем с холодной водой. Я быстро стянула с себя оранжевую робу, за пару секунд сполоснулась ледяной водой и надела выданную зеленую униформу с белой крупной надписью PRISONER на спине и постучала в железную дверь. Щелчок, и она со скрипом отворилась.
– Сэр, я могу позвонить? – жалобно протянула я, смотря прямо в глаза моему надзирателю.
Он в ответ лишь головой кивнул в сторону телефона на стене. По пути к телефону я заметила на стене часы – был час ночи.
Трясущимися от холода и страха руками я набрала заветный номер своего адвоката. Боб ответил сквозь сон:
– Алло. Мария, господи, почему ты? Ты где? – встрепенулся Боб.
– Боб, я не уверена, но кажется, это какая-то новая тюрьма. Мы ехали где-то полчаса, через мост, – начала я описывать свое путешествие.
– Почему же они мне не сообщили о переводе! Черт возьми, я же твой адвокат! Я понял, где ты. В этом районе только одна тюрьма – Александрийская. Я или Альфред будем у тебя, как только сможем. Мария, слышишь, ты держись, ладно? Я скоро буду.
– Хорошо, Боб, – сказала я и повесила трубку. Мое время истекло.
В окошке стойки мне закрепили новый пластиковый браслет и отвели обратно в камеру, где меня ждал мешок-сетка, в котором я обнаружила пару простыней, тоненькое шерстяное одеяло, три пары зеленых носков, двое трусов гигантского размера, один топ, заменявший бюстгальтер, две грязно-серо-зеленые футболки, тряпочку для мытья тела и маленький пакетик с мыльными принадлежностями – зубной щеткой размером с мизинец, пастой, крошечным дезодорантом и тоненьким кусочком хозяйственного мыла. По пути я также успела попросить у надзирателя какую-нибудь книжку. Сжалившись надо мной, он разрешил мне взять старенькую потрепанную книжку-роман «Жена путешественника во времени» американской писательницы Одри Ниффенеггер. Я расстелила простыню на грязном матрасе, сжалась в комочек под одеялом и, совершенно обессиленная, уснула.
Следующим утром мне принесли завтрак – на уже знакомом по виду коричнево-красном пластиковом подносе с углублениями под еду была какая-то каша, кусок белого хлеба и странная соленая липкая серая подливка.
Еще через пару часов меня отвели в тот же кабинет, где накануне ночью я общалась с врачом. Стройная рыжеволосая девушка в яркой синей кофточке и длинной в пол юбке колокольчиком, сообщила мне, что меня переводят в женское отделение, но какое-то время мне нужно будет побыть в режиме «административной сегрегации». Что это означает, я еще не знала, и наивно обрадовалась, что больше не увижу одиночную камеру в безмолвном коридоре. Единственное, что я попросила у женщины в синей кофте, была ручка и листок бумаги. Так у меня появился блокнот для записей. Это была великая победа, ведь я смогу продолжить свои дневники, подумала про себя я.
В отделение меня действительно перевели уже после обеда. В противоположном конце от стойки регистрации, где я была ночью, находился железный лифт, который привез нас с надзирателем на второй этаж. На выходе из лифта меня передали надзирателю за отделением – тоже молодому парню-блондину с массивным подбородком и каменным лицом – при виде меня оно вытянулось в гримасе удивления. Видимо, меня тут знали, как знал и весь мир.
Мужчина-надзиратель открыл дверь отделения прикосновением пластиковой карты, прикрепленной шнурком на поясе, приказал мне пройти по железным ступенькам лестницы на второй этаж, где была отперта дверь камеры один в один такой же, из которой, как я считала, я только что спаслась. И оставил меня в ней одну, захлопнув тяжелую железную дверь с небольшим окошком в верхней части.
– Но, сэр, – прыгнула я к уже закрытой двери, прислонившись к окошку руками, – я бы хотела позвонить моему адвокату.
В ответ надзиратель только ухмыльнулся:
– Позвонишь, когда у тебя будет свободное время, – ответил он, немного помолчав добавил: – Кажется, по графику, для тебя это в час ночи. – И ушел. Я снова осталась одна в каменной одиночке.
«Я в аду, – написала я в тот день в своем дневнике. – Все это – кошмарный сон, который не кончится ни сегодня, ни завтра и никогда».
Право на оружие
– Евгений Александрович, можно вопрос? – подняла я руку во время очередного урока ОБЖ.
– Конечно, Маша, – ответил, ничуть не удивившись, Евгений Александрович Андреев, седой поджарый мужчина лет пятидесяти пяти в форме капитана Воздушно-десантных войск России. Уже несколько лет он был в отставке и посвятил себя преподаванию основ безопасности жизнедеятельности и физической культуры в городской гимназии № 22. Я всегда была невероятно любознательна и задавала миллион уточняющих вопросов на уроках, вызывая явное неудовольствие у одноклассников, спешивших испариться из класса со звуком школьного звонка.
– Возьмите меня на НВП, – хитро улыбнулась я.
– Даже не думай, Маша. Нет, нет, нет и еще раз нет. Ты – девочка, а девочки проходят курс медподготовки, – безапелляционно заявил учитель. – Урок окончен. Все свободны.
Школьники быстро подскочили, схватили уже заранее собранные в последние минуты урока рюкзаки, и наперегонки выбежали из класса. Я подошла к столу учителя.
– Не хочу я медподготовку, Евгений Александрович, возьмите на НВП. Я от вас не отстану, пока не возьмете.
– Маша, отстань. НВП для мальчиков. Иди на урок.
– Не пойду. Возьмите на НВП.
С того самого дня ежедневно каждую перемену я стала приходить к небольшой комнатке у спортивного зала моей школы, где располагался рабочий кабинет учителя и, как солдат в карауле, стоять у двери Евгения Александровича. Единственно возможным избавлением от меня был, как я неизменно напоминала, встречая хитрой улыбочкой учителя, – перевод меня из группы для девочек, которым в рамках уроков ОБЖ полагалось изучать оказание медицинской помощи, в группу к мальчикам, которые изучали основы начальной военной подготовки. Обязательная военная подготовка, которую в советские годы проходили все школьники вне зависимости от пола, теперь стала обязательной только для мальчишек. Девочек на НВП не брали. Но у меня был веский, как я считала, аргумент – окружение девочек мне казалось смертельно скучным и неинтересным с их увлечениями только-только появившимися на полках газетных киосков журналами моды, постоянными распрями и сплетнями о парнях из старших классов. Вдобавок к папиным урокам по стрельбе, я выросла в компании двух двоюродных братьев. Мы вместе лазили по деревьям, играли в шахматы и изучали книги про войну из дедушкиной библиотеки, а по вечерам слушали его рассказы про службу на флоте на Сахалине. А мой единственный и лучший друг в классе и, как я считала, «третий брат», Олег Евдокимов попал, разумеется, в группу НВП, согласно половой принадлежности.
Через две недели крепость пала – мое вечное присутствие было невыносимо, потому что Евгений Александрович втихаря любил курить на переменах в кабинете физической культуры, а мое постоянное присутствие в его планы не входило:
– Так, ладно. Только имей в виду, все нормативы будешь сдавать на общем уровне, без нытья и всех этих своих бабских штучек. И прекрати тут торчать наконец-то!
– Так точно, Евгений Александрович! – весело запрыгала я. – Отставить торчать тут!
Свое слово я сдержала, и с Евгением Александровичем мы встречались исключительно на занятиях по НВП в спортивном зале, где полагалось ходить строем, сдавать рапорт, отжиматься, бегать, собирать и разбирать на время автомат Калашникова и магазины к нему, а по особым дням нам давали и стрелковую практику – стрелять полагалось в разных положениях – стоя, сидя и лежа. В классе было всего шесть мальчиков на 20 девочек, так что можно считать, что у нас был, как сейчас принято говорить, персональный тренер.
– Так, бойцы, – сказал однажды, осматривая наш строй, Евгений Александрович и остановив свой военный строгий взгляд на мне, закатил глаза и тяжело вздохнул. – У нас скоро сдача нормативов. Соревноваться будем с параллельными классами. В команде должно быть минимум пять человек, так что я ожидаю, что вы все на сдачу явитесь, иначе, сами понимаете, про положительную отметку за четверть забудете. Всем ясно?
– Так точно, товарищ капитан! – хором ответили бойцы и я.
– А ты, Маша, будешь болельщицей, – строго отрезал Евгений Александрович, видя хитрую улыбку на моем лице.
Спорить было бесполезно, а потому в намеченный день и час я явилась в спортивный зал, где сдавали нормативы, правда, сразу в спортивной форме, на всякий, как говорится, пожарный случай.
Мальчики начали построение по классам. Когда все были в сборе, Евгений Александрович с ужасом обнаружил, что у бойцов нашего класса есть боевые потери – один ученик не явился, а соревноваться таким составом было нельзя. Ситуация для Евгения Александровича была крайне неудобная – нормативы принимал начальник местного военкомата, полковник и давний друг Андреева. Делать было нечего, из ситуации был только один выход – найти обученного бойца.
– Маша, иди сюда, – подозвал меня Евгений Александрович.
Я вскочила с низенькой красной лавочки для болельщиков у стены спортзала и, хитро улыбаясь, подошла:
– Да, Евгений Александрович, – сказала я.
Он тяжело вздохнул, осмотрев меня: перед ним, без сомнения, было лицо женского пола с длинными волосами, собранными в тугой хвост на затылке. И кивнул в сторону строя:
– Иди, блин. Только подъем с переворотом делать тебе не нужно, ладно? В зачет идут три норматива из четырех. Ты хорошо собираешь автомат, магазин и постреляешь из «воздушки». Только без глупостей, Маша. Пожалуйста.
На глазах у изумленной толпы болельщиков, учителей и мальчишек из параллельных классов, уже ликующих от близости победы над вот-вот уже почти дисквалифицированной команды «Г» класса, я заняла свое место в строю.