Я опять застряла в книгах, и положенные два часа свободного времени пролетели в одно мгновение. Дверь отделения открылась, и снова вошла надзирательница:
– Время вышло, – сказала она.
Пора было возвращаться в одиночку до следующей ночи. Я покорно поднялась на второй этаж, и надзирательница захлопнула за мной дверь. На этот раз на душе было спокойнее – Боб скажет маме с папой, что все хорошо, а завтра, может быть, придет. С этой надеждой я легла спать.
Этой ночью мне приснился странный сон о человеке, о котором я во всем этом безумии совсем забыла. Мое подсознание почему-то вытащило на свет Божий из недр моей памяти Патрика Бирна, американского миллиардера, благодаря которому я когда-то увидела Статую Свободы, символ американской свободы и демократии, с высоты птичьего полета. Он отчего-то плакал, говорил, что ему очень жаль меня, и он всегда меня любил.
Как выяснится позже, и этому сну была причина. Наверное, не зря говорят, что люди обладают некой способностью передавать сильные мысли и чувства на расстоянии. Патрик в ту ночь действительно страдал, потому что знал, что виновен в страшном преступлении, жертвой которого была я.
«Овощ» на таблетках
Следующим утром тюрьму закрыли на общий карантин, или «локдаун». Все заключенные остались запертыми в камерах. Завтрак подали через окошки для еды, которые после отчего-то не закрыли. Я подползла к открытой щели и заглянула в коридор – там было пусто и тихо. В двери напротив, тоже в угловой камере, было открыто такое же окошко, как и у меня, и там, в полумраке, кто-то шевелился.
– Эй, – вполголоса позвала человека в соседней камере я, стараясь не нарушить тишину коридора, – извините, а можно с вами поговорить?
Шевеление на секунду прекратилось, и в окошке появились раскосые глаза:
– Привет, – сказала девушка напротив, и ее глаза улыбнулись.
– Привет! – тоже улыбнулась я. – Предлагаю познакомиться. Меня Мария зовут. А тебя?
– Клара, – ответил голос из-за двери.
– Что ты делаешь, Клара? – поинтересовалась я, стараясь нащупать тему для разговора.
– Спать собираюсь.
– Ой, извини, я не хотела тебя потревожить, – смутилась я, про себя подумав, что странно спать утром, хотя, как говорится, «на вкус и цвет».
– Ничего. Я все время сплю, – зевнула заключенная. – Так время быстрей проходит. – Мне утром и вечером снотворное дают уже много месяцев. Я только поесть просыпаюсь. Ну все, пока! Девушка скрылась где-то в глубине камеры, и уже через несколько минут послышался громкий раскатистый храп.
Заключенная не обманула. Ее храп был постоянным звуком в наших стенах. К нему и я со временем привыкла, как к мерному гудению люминесцентных ламп. Так я воочию впервые увидела то, что ждало бы меня, согласись я на прием волшебных психотропных таблеточек. Страшно представить, что происходит с мозгом человека, если он все время, днем и ночью, спит. Такие заключенные, конечно, сверхудобны – по сути, это только тело, иногда выползающее за подносом с тюремной баландой и не доставляющее проблем. Оно просто существует. Летят дни, месяцы, годы, а человек постоянно пребывает в царстве Морфея. Клара не была, как я, в режиме социальной изоляции, на одиночном содержании двадцать два часа в сутки в камере за запертой железной дверью. В редкие моменты возвращаясь в наш мир, она медленно, придерживаясь за бетонные стены и железные перила лестницы, сползала на первый этаж, там ела и снова исчезала в темноте своей камеры.
Как я потом заметила, Клара была далеко не одна такая, многие девушки в отделении плотно сидели на разных дозах успокоительного для «собственной безопасности» – они странно, невпопад, улыбались, у них была замедленная речь, как у пьяного, они теряли логику повествования, неожиданно забывая, о чем только что шел разговор, и очень много спали. Когда медсестра вовремя не привозила тележку с медикаментами, они становились раздражительными и подчас агрессивными.
Психотерапевты в тюрьме всегда были в состоянии боевой готовности. Записаться на прием было несложно, нужно было только заполнить маленький листок бумаги, и «помощь» уже в пути. Тех, кто не записывался самостоятельно, регулярно посещал улыбчивый доктор в белой рубашке. Особое внимание он уделял тем, кто только что вернулся с судебного заседания и плакал по телефону, разговаривая с близкими. Кроме таблеток можно было нарваться на изоляцию в особой одиночной камере на первом этаже. Там заключенного оставляли лежать в смирительной рубашке и щедро накачивали успокоительным. Отдельных везунчиков в некоторых тюрьмах, где мне удалось побывать, как, например, в Оклахоме, из-за недостатка камер придумали просто сажать замотанными в смирительную рубашку на стул и привязывать к нему. Стоило человеку, потерявшему, например, кого-то близкого на воле, а такое случалось, к сожалению, нередко, истерично зарыдать в трубку, бывалые заключенные отделения всеми правдами и неправдами пытались оттащить его от телефона, объясняя, что и без того незавидное положение может стать еще хуже. Однажды я видела, что бывает, если этого сделать не удалось. Девушки не было около недели, а когда она вернулась, то постоянно неестественно улыбалась и говорила, что у нее все просто замечательно. Это была самая страшная улыбка, которую я видела в своей жизни.
«Господи, – думала я, – разве так можно?! Что же с ними будет, когда они через много лет окажутся на свободе? Это же больше не человек, а просто овощ. Их же медленно убивают. Что это? Новая лоботомия, которой в 1940-е годы в США „успокаивали“ солдат, возвращавшихся с фронта и испытавших тяжелое душевное потрясение? Тогда одной из главных причин широкого распространения лоботомии стало стремление снизить расходы на содержание обслуживающего персонала. Мир изменился? Вы уверены?».
Я по телефону не плакала. У меня и так все было очень хорошо.
Джим и телефонные разговоры
Следующей ночью мне снова дали «свободное время». Быстро натянув униформу, я выбежала в коридор и спустилась по железной лестнице прямиком к телефону.
– Джим, извини, что я в два часа ночи, – пожала плечами я, сжимая на драгоценные несколько минут телефонную трубку. – Прости, другого времени у меня нет. Знаешь, здесь так тихо и холодно, как в могиле, наверное…
– Привет, Мария! Рад слышать, – бодрым голосом без тени сонливости ответил голос в трубке.
Этот спокойный добрый голос в ночной тишине сотни раз спасал мой рассудок от помешательства. Это был мой друг Джеймс Бэмфорд, или Джим, как его называла я. Его телефонный номер я всегда знала наизусть, поэтому даже отобрав у меня все вещи, тюремщики не смогли забрать у меня главного – моей памяти и здравого рассудка, отдавать который я была не намерена ни за что, а ведь именно за ним так охотились мозгоправы с психотропными таблетками. Он разговаривал со мной каждую ночь и никогда не признавался, что ему наши беседы доставляют хоть какое-нибудь неудобство. Он говорил, что писатели, мол, ночные хищники, они будто совы, выходят на охоту за вдохновением в тишине и покое темного время суток, когда никто не может нарушить их концентрации и погружения в написание книг. По голосу я слышала, что он улыбался. Нас было только двое в звенящей тишине ночи, когда весь мир отправлялся в царство снов.
– Спасибо, что ты ответил на мой звонок, Джим, – благодарила его я.
– Я всегда буду рядом, – отвечал Джим.
Я называла его человеком, который всегда берет трубку. Сложно объяснить, насколько это важно обывателю, который не бывал в тюрьме, тем более на одиночном содержании, когда у тебя есть всего несколько минут на звонок. Нет, пожалуй, ничего страшнее, когда в трубке только идут бесконечные длинные гудки, бегут секунды, а мозг рисует самые страшные картинки того, почему нет ответа: может быть, с ним что-то случилось, авария, катастрофа. Может быть, телефон не сработал, а может, он просто спит. А вдруг случилось непоправимое и его уже вовсе нет в живых?
– Джим, я ничего не сделала.
– Я знаю. Я верю тебе.
Джим всю жизнь посвятил исследованию темы шпионов и спецслужб. Он – всемирно признанный эксперт в этой области, книги которого всегда становились бестселлерами, а приведенные в них факты никогда не подвергались сомнению. Джеймс Бэмфорд в 1986 году раскрыл миру тайну существования Агентства национальной безопасности США, американской спецслужбы, созданной с целью слежки за всеми коммуникациями Америки и мира. До выхода его книги американское правительство тщательно скрывало этот постыдный факт, заявляя, что свято следует конституционному праву граждан на тайну переписки, а на практике читало каждое сообщение, слушало каждый разговор. Оно ненавидело Бэмфорда всеми фибрами души, как занозу, которая все время ныла. Власти угрожали ему уголовными делами, пытались изъять его книги из обращения, но Джим не сдавался. Он привык плыть против течения, говорить правду там, где остальные трусливо молчат или в один голос вторят официальной линии партии.
– Джим, когда это закончится?
– Я не стану тебе врать. Я не знаю. Могу обещать тебе только одно: я расскажу миру правду.
И он никогда не врал. Никто не мог ничего предсказать в деле, в котором не было ни преступления, ни доказательной базы, зато был политический заказ на разжигание ненависти к России, воплощением которой была на тот момент я. Насколько далеко могло зайти беспринципно жестокое американское выборочное правосудие в публичной казни «врага народа»? Публика жаждала крови. Все началось с ареста, за ним – месяцы одиночного содержания, собачий холод, лишение сна, бесконечные обыски с раздеванием, направленные на унижение человеческого достоинства, попытки посадить на транквилизаторы, делающие из человека безвольную куклу. Человеческая фантазия, как известно, безгранична, а когда речь идет о таком политически значимом пропагандистском деле, как шоу по уничтожению источника всех бед и несчастий, тем более. Единственное, что мог сделать Джим, – это кричать во весь голос о происходившем судилище в надежде, что во всеобщей истерии его сильный голос побудит хоть кого-нибудь на секунду остановиться посреди разъяренной, жадной до зрелищ толпы и хотя бы задуматься о происходящем.