данного лица вида наказания (лишения свободы либо того или иного альтернативного наказания) на основе прогнозирования его дальнейшего поведения и возможностей ресоциализации в тюрьме или на свободе. Результатом этой работы является специальный предсудебный «социальный доклад»[21], в котором работник службы указывает наличие у обвиняемого прежних судимостей, и по результатам бесед с ним дает его «социальную характеристику», т. е. его биографию и условия жизни, способствовавшие формированию личности. В этот доклад также входят медицинское обследование подсудимого, выяснение его физического и психического состояния и, наконец, представляется информация об отношении к нему лиц, с которыми он жил и работал. В финале доклада служба пробации дает рекомендацию судье о том, какое наказание следует выбрать.
Меня однажды возили в здание суда на встречу с готовящим доклад сотрудником службы пробации. Мои адвокаты передали ему максимум информации о моей жизни и годах правозащитной работы, не искаженной до неузнаваемости американской прессой, а также обеспечили телефонные разговоры с родителями и друзьями. В итоге служба пробации сделала вывод о том, что я ранее несудимый человек, обладающей крепкой семьей и тремя высшими образованиями, ведущий научную и общественную работу на благо общества. Она рекомендовала судье назначить мне наказание в виде лишения свободы в 12 месяцев, что, с учетом вычета за примерное поведение, означало отпустить меня домой.
Второй этап заключался в подготовке писем от моих родственников и друзей на имя судьи. Мы получили десятки таких писем, в их числе были очень трогательные личные обращения родителей и моей бабушки, сестры и ее подруг, серьезные письма, перечисляющие мои научные достижения от профессоров моей альма-матер, Алтайского государственного университета, обращения российских и американских друзей, рассказывающих обо мне как о верном друге и преданном товарище, от бывших руководителей, описывающих мои рабочие, профессиональные качества, от членов организации «Право на оружие», которые вместе со мной стояли у истоков движения, и, конечно же, от людей, которые в результате моей правозащитной деятельности отстояли свое право на свободу. Сбором писем занимались мои адвокаты. Писем от Пола и Торшина в их числе не было. Думаю, что это было правильное решение, оно отводило обвинение от кого-либо, кроме меня. Пусть я лучше сговорюсь сама с собой.
Все эти материалы были собраны и переданы судье за неделю до слушаний для принятия взвешенного решения. Как она и просила. Это был 129-страничный документ, в полной мере рисовавший правдивый портрет человека, который будет сидеть на скамье подсудимых до оглашения приговора. Каждая станица этого доклада убеждала меня и моих адвокатов в решении дела в нашу пользу. Но, как я уже правильно подметила в самом начале этого тюремного квеста, доказать свою невиновность, когда доказательства не считаются, просто невозможно.
Последний допрос
– Привет, Кевин, – улыбнулась я, увидев агента Хельсона в коридоре первого этажа, где он должен был забрать меня на очередной допрос. – Как дела? Что-то случилось? Почему ты такой грустный?
– Это наша последняя встреча, Мария, – Кевин посмотрел мне прямо в глаза.
– Отчего же последняя? Может, вы когда-нибудь приедете ко мне в гости, в Россию? Полагаю, вы никогда не были в Москве? – хитро улыбнулась я.
– Это вряд ли. Уж лучше вы к нам, – ответил агент Хельсон.
– А вот это точно вряд ли, Кевин. Мне, знаете ли, хватило. Тем более суд наверняка лишит меня права въезда навсегда. Не сказать, что я расстроюсь, конечно. Сами понимаете, – сказала я.
– Думаю, что запрет будет временным. А там как знать, Мария, – вздохнул он, когда мы подошли к машине, и открыл заднюю дверцу.
Я ловко вскарабкалась на сиденье. Наручники уже не доставляли мне особых хлопот. Такая уж человек скотина, как говорится, что ко всему привыкает.
После трехминутной поездки Кевин привел меня в комнату для допросов.
Но на привычном месте агента, по левую руку от меня уже сидел ведущий прокурор по моему делу, Том Сандерс. Кевин протиснулся в дальний угол стола и занял пустой стул. Большую часть допросов Сандерс пропустил, а потому на последней встрече перед вынесением приговора его глазам предстала ужасающая картина кардинальной перемены отношения ко мне агентов ФБР, которые при виде страшной преступницы широко улыбались и спрашивали, чем закончилась та самая история с экзаменом Аманды.
– Сдала! – улыбнулась я.
– Вы что здесь устроили? – не скрывая возмущения, заорал Сандерс. – Она же пре-ступ-ни-ца! Вы еще скажите, что вы ей симпатизируете! Совсем с ума сошли?! Я знаю, Бутина, что вы что-то скрываете. Я ЗНАЮ! – переключился он на меня.
– Мистер Сандерс, побойтесь Бога, у вас есть все мои компьютеры, телефоны, вы шпионили за мной несколько лет, мы общались с вашими агентами более пятидесяти часов, и, как я понимаю, ко мне нет претензий – ответила я.
– Я просто знаю, Бутина. Я еще ни разу не ошибался.
– Я хочу переговорить с моим клиентом, – вдруг резко прервал этот эмоциональный диалог Боб. Все присутствующие тут же послушно встали. Право клиента на тайну переговоров с адвокатом в Америке – святое.
Когда мы остались с Бобом один на один, он спокойно сказал:
– Мария, это же прием работы прокуратуры. У них просто ничего нет, вот они и пытаются вывести тебя из себя, заставить нервничать и сказать хоть что-то. Соберись и не поддавайся на провокации. Ладно?
– Я поняла, Боб, – кивнула я. – Спасибо.
Адвокат открыл дверь и предложил кучкующимся за нею обвинителям вернуться в комнату. Когда все вновь заняли свои места, Сандрес приказал своему коллеге, прокурору Эрику Кенерсону зачитать позицию, которая будет представлена стороной обвинения на оглашении мне приговора в суде.
Кенерсон тяжело вздохнул, красными глазами посмотрел сперва на меня, потом на Сандерса и начал медленно и монотонно по бумажке зачитывать решение. Оказалось, они передумали просить для меня просто зачета отбытого времени в качестве наказания, теперь им хотелось большего. Полтора года настоящей тюрьмы.
– Мария, вы можете задать нам любые вопросы, если вам что-то непонятно, – вмешался Кевин, когда Кенерсон закончил.
Я подняла голову и медленно заглянула в глаза присутствующих. Каждый, встретившись с моим взглядом, опускал глаза. Кенерсон что-то ковырял ручкой в тексте обвинения.
– У меня есть вопрос. Один. Ко всем вам. За что? Вы же знаете, что я не виновата. Вы хотели сделку, я ее подписала, вы хотели историй, я рассказала вам всю мою жизнь. Извините, но мне больше нечего сказать. Я не шпион, не агент, не вредитель. Я приехала сюда, в эту страну, с открытой душой, протянув вам руку, потому что ненавижу войну и верю в мир…
Кенерсон, вздрогнув от моего вопроса, поднял налившиеся слезами глаза и просто молчал.
Тишину нарушил мой адвокат Альфред:
– Понимаете, Мария, скажем, так: «У каждого в этой комнате есть клиент. А клиент всегда прав».
– Кевин, скажите же хоть что-нибудь, – попросила я. – Вы же были на всех допросах.
Но Кевин сидел не поднимая глаз и молчал.
– Мария, скажем так, у нас в ФБР есть разные мнения насчет вашего дела. И, к сожалению, мы, – сказала Мишель, тщетно ища взглядом поддержки у Кевина, – в меньшинстве.
В комнате повисла давящаяся тишина.
– Спасибо, Мишель, – нарушила я спустя пару минут гробовое молчание. – Знаете, теперь я спокойна. Уведите меня, пожалуйста. У меня больше нет вопросов. Все, что я хотела знать, – это что есть люди, которые знают и понимают правду.
Я встала и покорно протянула запястья для наручников. За мной встал Кевин.
– Я думаю, это лишнее, – сказал он, посмотрев на мои руки. – Я провожу вас. Сам.
В итоге прокуратура признала все мои слова правдой и за это предоставила судье обещанное письмо «5.К.1.1.», сообщавшее, что претензий ко мне нет и прокуратура и ФБР поверила в мою искренность. Но при этом обвинители, видимо, за несговорчивость и нежелание сотрудничать с ЦРУ или остаться в США, попросив политубежище, настойчиво требовали в зале суда все 18 месяцев тюрьмы.
Судья впервые за долгие годы своей карьеры полностью приняла сторону прокуратуры и вынесла вердикт об отправке меня в федеральную тюрьму. Ведущего агента по моему делу Кевина Хельсона на заседании не было, его не допустили на оглашение приговора. Не знаю, был ли это стокгольмский синдром «наоборот» или он все-таки осознал, что совершил ошибку, предоставив поручительство для возбуждения моего уголовного дела, но прокуратура решила не рисковать, побоявшись, что Кевин не выдержит этого судилища и скажет правду о моей невиновности. Что было на душе агента ФБР Кевина Хельсона, мы никогда не узнаем.
Но в тот самый день за решением суда внимательно следил еще один причастный к этому делу человек. Когда мне вынесли жестокий приговор, он схватился руками за голову и прошептал: «Господи, что же я наделал». Это был тот самый мужчина, благодаря которому я когда-то давно увидела статую Свободы с высоты птичьего полета. В отчаянном безмолвии сидел перед экраном телевизора Патрик Бирн, американский бизнесмен, верный либертарианец, преданный идеям приоритета человеческой личности и индивидуальной свободы над государством, который стал, как это принято говорить, нулевым пациентом или человеком, с которого все началось. Но тогда об этом еще не знала ни я, ни весь мир.
Но могла же!
На судебном заседании было много интересного: так, например, прокуратура, чтобы доказать, что я заслуживаю все полтора года тюрьмы, неожиданно выставила в качестве свидетеля эксперта по шпионажу. По его мнению, получалось, что пусть я не шпион в «традиционном смысле», но наверняка могла бы стать в неопределенном будущем частью некой спецоперации по выявлению и оценке граждан США для вербовки, «потому что Россия всегда так делает». Как несложно догадаться, никаких доказательств того, что я все-таки была шпионом в каком-либо смысле, прокуратура не сочла нужным предоставить.