Выйдя из душевого помещения, я увидела, что на стене есть телефон. «Ура! – подумала я, – это уже отличный знак!» Я моментально бросилась к автомату, но трубка была отключена. Этого я, к сожалению, ожидала. Я села на маленький железный табурет и стала ждать, что же будет дальше. Через час надзиратель появился снова, не сказав не слова и не глядя на меня, он прошелся по отделению, забрал поднос и исчез за дверью. Все снова погрузилось в тишину. Чтобы как-то занять себя, я решила обустроить свое грязное жилище. Оглядевшись по сторонам, я заметила, что мне выдали рулон туалетной бумаги. Намочив обрывок, я протерла пол и сантехнику.
Так прошло несколько часов. Надзиратель вернулся снова.
– Извините, – аккуратно окликнула его я, – тут телефон не работает.
Он, притворившись, что не услышал мой вопрос, исчез. Я снова осталась одна. Еще через час дверь отворилась, и уже другой мужчина в форме охранника сообщил мне, что приехал мой адвокат. Не знаю, как Боб нашел меня, но я была невероятно рада возможности выйти из этого страшного места хоть на чуть-чуть. Меня повели по бесконечным коридорам через железные раздвижные двери.
– Мария! – радостно сказал Боб, поднимаясь со стула в маленькой, не больше пары квадратных метров, пустой комнате с деревянным столом и двумя железными стульями, – слава Богу! Мы тебя потеряли. Я приехал, как только смог. Я догадался, что ты здесь, потому что сюда часто привозят заключенных перед отправкой в транзитный центр. Почему ты так выглядишь? – удивился он, заметив мои попытки придерживать штаны рукой.
– Боб, я так рада! Пожалуйста, сообщите родителям, что у меня все хорошо. И извините, ради Бога, что я так выгляжу. Мне очень неудобно перед вами, – смутилась я. – Другого размера у них не было, а еще у меня нет белья, – и я рассказала Бобу про новые условия моего содержания.
Он нахмурился, а потом добавил:
– Странно, что тебя снова изолировали. Ты же не доставляла проблем в прежней тюрьме, даже была работником в отделении, а это уже высокая степень доверия. Почему же тебя держат как террористов 11 сентября?
– Не знаю, Боб. Только, пожалуйста, скажите, сколько мне еще придется здесь пробыть?
Боб только пожал плечами. Ни заключенным, ни их адвокатам не сообщали никаких подробностей про процесс этапирования.
– Надеюсь, что недолго, а пока я постараюсь что-нибудь сделать с этими нечеловеческими условиями, – добавил он.
– Можно мне получить хотя бы ручку и, – я обратила внимание, что в руках у Боба есть папка с документами по моему делу, – оставьте мне эти бумаги. Я буду писать на оборотной стороне.
Боб протянул мне несколько листов и пообещал решить вопрос с ручкой.
Через полчаса я снова оказалась в пустом отделении. В руках у меня был маленький, не больше мизинчика, стерженек ручки. Это было мое спасение.
Поздно вечером новый надзиратель – пухлый белокожий мужчина в очках – открыл дверь моего отделения и снова, стараясь не смотреть на меня, пошел обходить пустое отделение.
– Извините, сэр, – опять осмелилась я заговорить с единственной здесь живой душой, когда он уже почти оказался в дверях, – пожалуйста, не уходите. Можно мне Библию?
Он на мгновение замер спиной ко мне и ушел, хлопнув железной дверью.
Еще через полчаса он вернулся. Я так и продолжала сидеть за железным столом, ведя свои дневниковые записи на оборотной стороне бумаг, которыми со мной щедро поделился Боб.
В руках надзирателя была книга. Он аккуратно положил ее на стол.
– Сэр, скажите, – спросила я, видя, что, кажется, он немного расположен ко мне, – сколько я здесь пробуду? Я хотела бы позвонить родителям. Они очень переживают. Прошу вас.
Он замер и испуганно посмотрел мне в глаза, развернулся и хотел выйти из отделения.
– Сэр, у вас же есть дети, – тихо сказала я.
Стоя у железной двери спиной ко мне, он неожиданно ответил:
– Мне запрещено с вами разговаривать. Я знаю, кто вы. Я по телевизору видел. Вы – русская секс-шпионка.
И он вышел из отделения. Видимо, любопытство взяло верх над запретом начальства, и он и дальше перед выходом из отделения продолжал обмениваться со мной парой фраз. Так я узнала, что в изоляторе для особо опасных заключенных, шпионов, террористов и массовых убийц, мне придется пробыть быть всего пару дней. Он даже наладил мне телевизор, где показывали бесконечный марафон «Голодных игр», а также выдал ведро и швабру для уборки отделения, а однажды утром после его смены я обнаружила «подарок» – несколько листов бумаги и пустой конверт.
Самолет
Спустя три дня среди ночи за мной действительно пришел надзиратель и приказал мне собирать вещи. Паковать мне было нечего, я только бережно убрала все написанные страницы дневника в конверт на имя адвоката.
Меня вернули в камеру с решетчатой дверью на первом этаже, где на грязном полу по-прежнему виднелся жирный след от моего подноса с ужином.
Судя по тому, что говорили между собой надзиратели, всех заключенных собирали в спортзале. Я к ним, конечно, не относилась и оставалась запертой в одиночестве. Наконец вывели и меня, заковав по рукам и ногам в железные цепи. В гараже уже ждал автозак. Каким же было мое удивление и непомерная радость, когда на сидении уже ждала Лилиана. «Господи, я буду не одна!» – обрадовалась я. Когда машина тронулась, Лилиана что-то затараторила на испанском. Я уже научилась понимать ее, не зная языка, так что стало ясно, что везут нас на самолет для отправки в следующий транзитный пункт. Часов шесть нас везли без воды и еды в неизвестном направлении. Не кормили по очень простой причине – в туалет нас водить никто не собирался, так что терпите, как хотите.
Машина подкатила к стоянке грузового терминала аэропорта города Харрисбург, штат Пенсильвания. На асфальтированной площадке, сплошь залитой дождевой водой, стояло несколько больших автобусов, а вдалеке виднелся огромный белый самолет, из которого выводили заключенных в рыжих робах. Измученных мужчин и женщин оставляли мокнуть под холодным дождем, пока маршалы в длинных черных плащах с капюшонами, защищавшими от непрекращающегося ливня, по одному проводили их досмотр и отправляли по автобусам.
Нам в автозаке выдали коричневые бумажные пакеты с чипсами и пакетиками сока, и мы около часа просто наблюдали эту печальную картину, от которой плакала, казалось, сама природа. Наконец на смену выгруженным заключенным на досмотр стали выводить зэков из нашего автомобиля. Подошла моя очередь. Нас с Лилианой, единственных женщин среди, наверное, сотни мужчин-заключенных, оставили у самой турбины самолета. Проливной дождь в одно мгновение намочил мои волосы, лицо, тюремную робу. Я стояла, закрыв глаза и подставив лицо под холодные капли дождя, которые смешивались со слезами безмерного счастья от возможности наконец хоть на мгновение встретиться с природой после 10-месячной затхлости тюремных подвалов. «Пускай через несколько минут нас снова ждет долгая разлука, – думала я, – но маленький момент счастья будет только моим, и никто не сможет забрать этой радости». Грубый маршал выкрикнул мое имя – пришло время подниматься по железному скользкому трапу на борт воздушного судна.
Внутри все выглядело как обычный салон эконом-класса – два ряда синих кресел, если не считать, что вместо стюардесс были вооруженные люди в военной форме. Очень сложно объяснить уровень панического страха, когда ты находишься на борту самолета, слышится рев турбин, и судно медленно набирает скорость, скользя по взлетной полосе, а ты сидишь, скованный по рукам и ногам железными цепями. Случись авария, у тебя гарантированно нет шансов выжить. Заключенные возле меня тихо перешептывались – так мне удалось узнать, что наш борт направляется в Оклахому, в транзитный центр, откуда заключенных распределяют по федеральным тюрьмам для отбытия наказания. Через проход от меня посадили Лилиану – она жалобно посмотрела на меня, вздохнула и закрыла глаза. Я знала, что она боится летать.
Полет занял около двух часов. Где-то на полпути высокий широкоплечий маршал в армейских ботинках стал протискиваться через узкий проход между креслами и спрашивать, хочет ли кто-нибудь в туалет. Это была первая и, может быть, последняя возможность сделать это за последние 16 часов. Как я выяснила опытным путем, кандалы и наручники для этого с нас снимать никто не собирался, равно как и закрывать дверь в туалетную комнату. Мне, правда, предложили помощь в стягивании тюремных штанов, но это было бы уже слишком, потому я решила как-нибудь справиться сама. На это, признаюсь, потребовалось немало сноровки, но все закончилось успешно.
Когда самолет приземлился, заключенных стали по одному вызывать к выходу. Требовалось сообщить свой тюремный номер, фамилию, дату рождения и статью, по которой привлечен к ответственности. Сперва пошла Лилиана. Уже в проходе она тепло улыбнулась мне и, кажется, едва видимо прошептала: «Адьос. Ен Мексико». Это был последний раз, когда мы видели друг друга. Затем пришел и мой черед. Поравнявшись с маршалом, в руках которого была толстая пачка бумаг, я отрапортовала необходимые данные. Охранник грозно посмотрел на меня: «Неверно! Еще раз!» Я повторила. Он долго рылся в бумагах, потом еще раз внимательно посмотрел на меня и кивнул в сторону выхода. Что-то было не так.
На выходе из самолета стоял маленький белый автозак, в котором разместили меня и еще пару женщин. Мужчины-заключенные, как всегда, были в задней части салона, в отдельной клетке, отделенной от нас решетчатой дверью с висящим замком. На этот раз никто не знал, куда мы направляемся. Поездка длилась с полчаса. По обеим сторонам дороги мелькали пустынные прерии и нефтяные вышки Оклахомы, пятого штата США по добыче черного золота.
Новая жизнь в «Шейди Грейди»
Автомобиль въехал в гараж, где нас по очереди выгрузили и рассадили по железным лавкам ждать своей очереди на тюремный фотоснимок. Когда с оформлением было покончено, меня в компании еще трех заключенных заперли в камере на первом этаже. Стоило мне ступить на порог, в нос ударил страшный запах немытых человеческих тел, а глаза заслезились от едкой вони мочи. По сравнению с моей «одиночкой» камера была огромная, раза в три больше моего предыдущего жилища, где-то 18 квадратных метров. По периметру тянулись бетонные выступы-скамейки, а прямо на полу лежали на тоненьких матрасах пять женщин. Услышав нас, одна из них немного подняла голову, а остальные только перевернулись на другой бок.