– Бутина, тебя мне Господь послал. Боже, какая радость, я буду не одна!!! – кричала она, обнимая меня так, что было трудно дышать.
– Фейт, этого не может быть. Меня всегда держали одну, а тут ты. Боюсь, что это ошибка, которую они скоро осознают и исправят, – сказала я, когда Фейт освободила меня из своих объятий.
Но все же мои молитвы были услышаны. Я была не одна. Розововолосая молодая девчонка двадцати с хвостиком лет с говорящим именем Faith, что в переводе на русский означало Вера, стала моим спасением. Правда, иногда мне казалось, что этой веселой хохотушки, похожей на Алису из Страны чудес своей экстравагантностью, непомерной наивностью и искренностью, вовсе нет, что она – лишь плод моего воображения, созданного от невозможности дальнейшего одиночества. Но этот «плод» был реальным, невероятно любознательным и говорливым.
Наша с Фейт камера в два на пять шагов максимум представляла из себя полностью железный бункер с двухъярусными нарами, на расстоянии протянутой руки от которых была металлическая раковина, совмещенная с туалетом, и маленький железный столик с приваренными табуретами. Окон в камере не было, свет излучала только одна длинная лампа дневного света на стене под потолком.
По правилам карцера 23 часа в сутках мы должны были сидеть в нашей камере взаперти, и лишь на час в день нас выпускали в общий зал с телефоном, телевизором, микроволновой печью и грязным душем, прямо на который был направлен красный глазок камеры. Кроме нас с Фейт, в отделении карцера были и другие заключенные, но мы никогда не встречались, так как положенный час мы получали по очереди. Разговаривать с остальными заключенными можно было только через дверь.
Когда следующим утром нас с Фейт выпустили на положенный час в общий зал, я, вспомнив завет Фэнтези, аккуратно заглянула в окошки соседних камер. В одной из них сидела в углу верхней полки маленькая кудрявая девушка-латиноамериканка, совсем подросток. Это, как я полагала, и была Джей.
– Привет, – постучала я в дверь, и девушка, вздрогнув, подняла голову. Я жестом попросила ее подойти. Она послушалась, аккуратно спустилась с верхней полки, использовав в качестве отсутствующей как факт в камере лестницы раковину и унитаз, подошла ко мне и внимательно, прямо в глаза уставилась на меня.
– Ты – Джей? – спросила я. – Меня зовут Мария Бутина. Твоя подруга Фэнтези просила передать тебе привет.
– А, Фэнтези, – улыбнулась девушка. – Ей тоже привет.
Джей уже пару лет сидела в одиночной камере карцера. Ее взяли в составе какой-то преступной группы. Для общего барака она не проходила по возрасту – была несовершеннолетней, потому ее решили запереть в одиночку, наверное, пока не повзрослеет. Джей очень любила читать, и я попросила моих друзей на воле отправить на ее имя парочку толстенных романов. Джей никто не писал, она никому не звонила, к ней никто не приходил. Она просто жила один день, потом второй, перечитывала по миллиону раз одни и те же книги и играла в карты сама с собой.
Собирая вещи, я успела утащить из общего барака книжку про космос, которую за день до того мне почтой прислал Джим. Узнав это, Фейт стала весело скакать по камере:
– Я же всегда говорила, что я мечтаю изучать космос! Помнишь, я тебе говорила, что меня манят звезды. Я всегда завидовала девчонкам, которых ты учила математике, до меня так и не дошла очередь. А теперь ты будешь моей учительницей. Только моей!
– Что ж, Фейт, давай читать вслух по очереди, раз книжка у нас одна, – предложила я.
– Давай, давай, давай. Начнем прямо сейчас! – уверенно заявила Фейт и выхватила у меня книгу.
Когда она начала читать, я поняла, что такими темпами мы и первую страницу не прочтем. Фейт в свои двадцать читала медленно, как первоклассница, по слогам, но очень старалась.
Немного послушав эти потуги, чтобы не обидеть девушку, я предложила продолжить сама, в порядке очереди, как мы договорились, и, взяв книжку, начала читать, медленно и с интонацией, как когда-то читала мне бабушка.
– Так, стоп, – вдруг прервала меня Фейт. – А что такое Солнечная система?
Я удивленно посмотрела на нее и поняла, что космос мы будем изучать с самых азов.
– Давай я тебе лучше покажу, – улыбнулась я и, взяв в руки маленький огрызок карандаша, стала рисовать прямо на стене солнце и восемь планет нашей Солнечной системы.
Фейт завороженно смотрела, как на маленьком, не занятом безумными монстрами и мольбами о помощи пространстве железной стены появляются планеты, а вот и огромное солнце. Я рассказала ей про знаменитых астрономов, а потом и про первого человека в космосе – Юрия Гагарина, гражданина СССР.
– Так, стоп, – снова остановила меня Фейт, – а что такое СССР?
– Это моя родина, Фейт, но этой страны больше нет, к сожалению, – вздохнула я. – А теперь – спать. Завтра продолжим.
Но Фейт так и не узнала, что это за страна. Ранним утром ее перевели в другую камеру, оставив меня в одиночном карцере. А после обеда меня, заковав в кандалы, повели к начальнику тюрьмы.
Встреча с администрацией тюрьмы и подвиг Фэнтези
– Здравствуйте, заключенная Бутина, – встал из-за стола пожилой крепкий мордатый мужик, одетый в грубую фланелевую рубаху и потертые джинсы в сочетании с тяжелыми армейскими ботинками и бейсболкой, которая, правда, лежала в стороне, а не покоилась на его растрепанной седой шевелюре.
Людей такого склада я повстречала немало, в основном на аграрных просторах Среднего Запада США: в Южной и Северной Дакоте, Небраске, Висконсине и Миннесоте, а в самой концентрированной массе, конечно же, на съездах Национальной стрелковой ассоциации США. Их называют «реднеки» или, в переводе на русский, «красношеие» – это насмешливое прозвище жителей американской глубинки. Происходит это прозвище от того, что много работающие под открытым небом люди получают характерный загар шеи и плеч. Они любят пить пиво и не любят геев, они пахнут машинным маслом, а под кроватью у них собран целый арсенал различного вооружения, начиная от небольших пистолетов и ножей и заканчивая противотанковыми гранатами. Каждый реднек очень ждет того несчастного домушника, который отважится забраться к нему в дом.
Рабочий кабинет начальника тюрьмы был завален всякой всячиной: на полках, столе и этажерках громоздились какие-то книги, картины, разные шкатулочки, пустые коробки, деревянные статуэтки, кошачьи миски, дротики для дартса и еще куча хлама. Позади мужчины во всю стену растянулся огромный тряпичный желтый флаг с изображением гремучей змеи, свернутой в клубок и готовой нанести удар. Под изображением змеи имелась надпись: «Не наступай на меня». Я знала, что это гадсденовский флаг – исторический флаг США и один из символов либертарианства. Он стал символом американского патриотизма, несогласия с правительством и поддержки гражданских свобод.
– Меня зовут мистер Купер. Я директор этой тюрьмы, – представился мужчина.
– Здравствуйте, – испуганным голосом ответила я, – меня зовут Мария Бутина. Извините, руку я вам пожать не могу.
– Мне известно, кто вы, – ответил мистер Купер, – присаживайтесь, пожалуйста.
«Я так и знала, они подняли мои документы и обнаружили, что меня никогда не должно было быть в общем отделении. Шпионы, пусть и только на бумаге, заслуживают карцера. Но „пожалуйста?! присаживайтесь?!“, – подумала про себя я, – что-то новенькое».
Я тихонько прошла между грудами вещей и присела на краешек мягкого кожаного кресла в углу кабинета. Это было очень необычное ощущение после бетонных и железных кроватей. Я молча внимательно смотрела на директора тюрьмы, ожидая, что же будет дальше.
– Шоколадку будете?
– Что, простите?
– Шоколадку будете? Вы же без завтрака, – он со скрипом выдвинул нижний ящик стола и протянул мне маленькую плитку шоколада в обертке с изображением американской стодолларовой банкноты. – Ешьте, ешьте, – добавил он. – Только пусть это останется между нами. Мне не положено давать шоколад заключенным.
– Спасибо, – я протянула закованные руки и взяла маленькую плитку. Не зная, что означает эта странная доброта, я предпочла просто держать ее в руках, пока ситуация не прояснится, хоть есть и хотелось невероятно.
– Мария, – неожиданно он назвал меня по имени. – Ваши адвокаты обратились ко мне с прошением перевода вас из изолятора в общий режим. Я хотел бы поговорить с вами об этом лично. Я сам не вижу препятствий вашему нахождению с другими заключенными и понимаю, как это страшно быть запертой в отделении административной сегрегации в одиночной камере, но я не могу этого сделать. Вы на днях записали видеообращение, которое теперь крутят по телеканалам всего мира. Посмотрели его также и в службе маршалов. Так они узнали, что мы определили вас на общий режим, где вас, учитывая вашу статью обвинения, быть не должно. В моей тюрьме вы по запросу службы маршалов, они платят за пребывание здесь, они же определяют условия, в которых заключенные должны находиться. Я не могу вернуть вас обратно, на общий режим. Маршалы полагают, что для вашей безопасности вы должны быть изолированы. У них есть основания полагать, что КГБ, ну, знаете, российская спецслужба, попытается вас убить.
– Извините, – тихо сказала я, собравшись с силами, – но КГБ больше нет.
Не заметив моего комментария, мистер Купер продолжил:
– Если честно, я считаю, что вы ни в чем не виноваты. Это все эти игрища вашингтонских политиков. Они просто сделали из вас козла отпущения за собственные просчеты во внутренней политике. Они думают: мы, реднеки, тупые фермеры и ничего не видим, но это далеко не так.
– Спасибо, – прошептала я.
– Так вот, я почитал про вас, вы молодец с вашей оружейной организацией, смелая вы девушка, что сказать. Знаете, я тоже член НСА, и на всех съездах был. Но, Мария, не в моих полномочиях перевести вас в общий барак к другим заключенным. Вы должны быть в сегрегации.
Я смотрела на него безучастным, лишенным надежды взглядом. «Понятно, – думала я. – Но сколько же еще издевательств мне предстоит вынести?»