ки самолетов с зэками, как мы, или для обслуживания дорогих частных суперджетов состоятельных господ, которые прилетели во Флориду позагорать на солнечных песчаных пляжах и развлечь себя серфингом на голубых волнах Мексиканского залива.
Самолет, приземлившись, подкатил к огромному ангару, и из него тут же высыпало с десяток вооруженных автоматами людей в военной форме. В иллюминатор были видны стоящие неподалеку несколько автобусов с тонированными стеклами. «Это за нами», – сразу догадалась я. Стекла затемняли, чтобы наши измученные лица и тюремные робы не смущали приехавших в солнечную Флориду туристов, потягивающих кола-колу из больших ярких стаканов, дабы охладить себя от испепеляющей жары летнего дня.
В салон самолета вошли две полные женщины с большими пачками листов – списков заключенных и стали по одному вызывать узников к выходу. Сперва по узкому коридору между пассажирских сидений пошли один за другим, шаркая ногами в кандалах, чернокожие мужчины с бородами и густой черной кудрявой шевелюрой. А за ними вызвали и меня, первую из женщин в самолете. Сердце снова ушло в пятки: «Господи, только не спецусловия, иначе снова в карцер? На дворе май, при наилучшем раскладе, с учетом вычета за примерное поведение, меня ждет пять месяцев до депортации. Еще 150 дней к 117, проведенным в одиночке, я не выдержу». Но делать было нечего, я кое-как вылезла из своего сиденья и, гремя цепями, поплелась к выходу, будто на казнь.
– Номер? – резко спросила меня женщина с листами.
– 364794, – ответила я.
– Статья?
– 371, заговор против Соединенных Штатов Америки, – оттараторила я.
– Все верно, – ответила женщина и улыбнулась.
Неужели, подумала я, на этот раз мою статью в документах указали правильно? Ведь до этого служба маршалов намеренно ошиблась в моих документах, указав в качестве статьи обвинения «шпионаж», и эта «ошибка» стоила мне пары недель особых условий – тюремного карцера. Впрочем, ошиблись они «случайно» и в дате моего рождения, а также в моей фамилии. Из-за этого недоразумения российские консулы никак не могли обнаружить моих перемещений по стране.
Я аккуратно, по-пингвиньи, спустилась по железному трапу во влажную флоридскую жару, прямиком в руки сотрудников Федерального бюро тюрем. Улыбчивые лица этих людей ярко контрастировали с суровыми гримасами маршалов, которые окружали меня в течение всего процесса этапирования. Меня снова обыскали, но уже не так грубо, как я привыкла, и проводили в автобус. Там, о чудо, уже сидели несколько женщин. На входе в автобус мне в руки сунули коричневую коробочку с сэндвичем. Это была первая еда за последние, наверное, 12 часов. Есть мне хотелось, но не так сильно, как пить, однако попросить я не решилась. Вдруг я заговорю, и они, услышав мой русский акцент, осознают свою ошибку и определят меня снова в отдельную камеру, изолировав от общества.
– Спасибо, – тихо сказала я, стараясь не выдать своего иностранного произношения, и заняла место у окна на железной лавке в середине салона. Оказалось, я была последней из моего самолета, кого здесь ждали. Остальных заключенных отправили дальше.
Автобус тронулся, и из окна я увидела шикарный вход в частный аэропорт, окруженный аккуратно постриженными кустиками и ярко-зеленой лужайкой. Через блестящие на солнце стеклянные двери туда-сюда шныряли носильщики багажа в белых футболках поло, помогая только что приземлившимся на частном самолете усталым богатеям с кожаными чемоданчиками на колесиках погружать поклажу в блестящие черные «мерседесы» класса люкс.
Мы отъехали от аэропорта, и следующие четыре часа я любовалась красотами вечнозеленых деревьев заповедника северной Флориды. Из окошка можно было, оставаясь невидимой для пассажиров проезжающих мимо автомобилей, разглядывать простых людей, весело болтающих в салонах маленьких ярких машинок. «Интересно, о чем говорят эти люди?» – думала я. Эти мысли хоть как-то помогали отвлечься от главного тревожащего меня в тот момент вопроса: что меня ждет в федеральной тюрьме и будет ли это новый подвальный карцер без окон. Честно сказать, я не хотела, чтобы мы поскорее приехали, лучше пусть дорога продлится подольше. Возможно, это был последний глоток относительной свободы и социума, который мне предстояло испить до погружения в беспросветный мрак карцера.
Заключенные в салоне разговорились и рассказывали друг другу про свой опыт пребывания в федеральных тюрьмах.
– Извините, – сказала я, немного осмелев, – а в этой тюрьме, куда мы направляемся, есть карцер?
Одна из заключенных, похожая скорей на пухлого мексиканского подростка с короткой стрижкой, чем на женщину, но самая опытная из всех, судя по уверенности речи и детальности рассказов, ответила на мой вопрос:
– Карцер? Не, это не карцер. Это называется ШУ (Special Housing Unit, SHU). Но тебе-то зачем? Ты вроде не буйная? Туда ж за драки отправляют, секс, наркоту и все такое. А с виду по тебе не скажешь… – недоверчиво смерила меня взглядом она.
– Нет, я просто так спрашиваю, – начала оправдываться я. Кажется, девушки не узнали меня, всемирно известную «русскую шпионку-соблазнительницу», и это незнание я хотела сохранить в неизменном виде.
– ШУ – это яма, детка, – продолжила она. Там подвал, короче, и ты туда не хочешь, так что лучше будь паинькой, не доставляй беспокойства надзирателям.
Беспокойства я никогда не доставляла, представить меня участницей потасовки или торгующей в тюрьме наркотой можно было тоже вряд ли. Но мой печальный опыт столкновения с самой справедливой в мире американской системой правосудия уже доказал мне, что для того, чтобы загреметь в тюрьму, а там – в спец-изолятор, нарушать закон не нужно.
– Русская, что ль? – послышалось с заднего сиденья автобуса.
Я вздрогнула и обернулась.
Там сидела белокожая молодая девушка, татуированная по самую шею, с копной спутавшихся блондинистых волос.
– Да, – тихо ответила я. – А что?
– Да не, ничего. У меня просто муженек был русский. Он-то меня сюда и засадил, – прогремела цепями она. – Да ты не ссы, все нормально. Я русских люблю. Просто один козел попался. Русские мальчики, они такие, – улыбнулась она и закатила глаза. – Не то что америкосы, как дохлые рыбы. Фу. За такое я б еще раз села!
Женщины вокруг громко засмеялись, и разговор переключился на обсуждение опыта интимных отношений с представителями мужского пола разных рас и национальностей. Я снова уставилась в окно.
Автобус въехал в столицу штата город Таллахасси – из окна я заметила дорожный знак, приветствующий гостей и жителей столицы, и тут же свернул на небольшую асфальтированную дорогу, на которой не смогли бы разъехаться даже пара машин.
«Внимание! Территория Федерального бюро тюрем США Въезд только для персонала!» – грозно сообщала табличка.
Вдоль окна потянулись три ряда тюремной колючей проволоки, казавшейся серебряной на ярком солнце.
Машина, наконец, остановилась.
– Твою ж мать, – заорала мексиканка-подросток, – это же ШУ. Точняк кого-нибудь туда определят, – продолжила она, внимательно оглядывая пассажирок салона.
Я в ужасе смотрела в окно. Я знала, кто этот «кто-нибудь».
Снова стали называть фамилии заключенных, и женщины одна за другой потянулись к выходу из автобуса. Я же в тот момент четко осознала, что сейчас совершится мой первый акт неповиновения в тюрьме. Это то чувство, когда животный страх берет верх над здравым рассудком. Умом я понимала, что сопротивление не только бесполезно, но и совершенно точно ухудшит мое и без того плачевное положение, но в карцер я больше не могла. Ни за что. Поэтому я тихо встала и пересела на самое дальнее сиденье в автобусе, словно сигнализируя, что вытаскивать им меня придется силой. Так прошло, наверное, пара минут, пока я не осталась в автобусе одна.
– Бутина! – крикнул надзиратель. Я собрала остатки храбрости, медленно поднялась и побрела к выходу из автозака.
Заселение в барак
Аккуратно спустившись по металлическим ступенькам автобуса на гравий из мелкого серого камня, я тут же оказалась за блестящим забором. Женщин выстроили по периметру загона из железной сетки и по одной освобождали от кандалов и наручников. Надзиратель поставила на землю канцелярский картонный короб, из которого торчали листы бумаги с нашими фамилиями и колонками, видимо, указывающими, куда нас распределят. Я косилась на эти бумажки, стараясь увидеть, что написано напротив моей фамилии – если ШУ, значит, опять карцер, а если что-то еще, то, может быть, и нет. Мне удалось рассмотреть ничего не говорящую мне надпись «В1». Что это значило, я не имела ни малейшего понятия, но успокаивало то, что напротив фамилий пары других женщин тоже были такие же надписи. Это был хороший знак.
Когда с меня последней сняли железо, всю группу повели в краснокирпичное невысокое здание, по лестнице на второй этаж, и заперли в одной камере за решетчатой дверью. Помещение было удивительно чистым по сравнению со всеми предыдущими местами лишения свободы, где мне довелось побывать. Я забилась в угол, стараясь никак не привлекать внимания – может быть, в этот раз я обойдусь без спецусловий за шпионаж, которым я никогда не занималась и в котором меня даже не обвиняли. В камеру вошел надзиратель и выдал каждой из нас правила тюрьмы и лист бумаги, расписываясь в котором мы давали согласие на то, что все полученные нами письма подлежат прочтению администрацией учреждения. После каждую по очереди переодели в новую униформу, на этот раз светло-коричневого цвета, и снова сняли отпечатки пальцев. Потом требовалось по одной пройти через собеседование с начальником отделения, или главным консулом, как его называли.
Я робко вошла в кабинет. За столом сидел пухлый чернокожий молодой мужчина и раскачивался на кожаном стуле.
– Хэллоу… – главный консул стал искать мой файл на заваленном всякой всячиной столе. – Ага! – радостно вскрикнул он, вытягивая пару листов, скрепленных степлером, – кто у нас тут? Мисс Бутина! Отлично. Присаживайтесь.