– Заключенная Бутина, ты неплохо справляешься, – его пухлые губы растянулись в довольной улыбке. – Иди оформляй документы на трудоустройство и приноси мне на подпись, чтобы, как только у тебя пройдет распределение, ты попала сразу ко мне.
– Хорошо, мистер Торнтон, – обрадовалась я оказанной чести.
– С учетом твоих знаний я дам тебе хорошую ставку – 24 доллара в месяц, – добавил он.
Я кивнула. И уже на следующий день оформила положенные бумаги, гарантирующие мне после распределения место в репетиторском кресле.
Распределение
Распределение, или «Ориентация», было обязательной процедурой, через которую проходили все новоприбывшие заключенные спустя месяц с момента попадания в тюрьму. Она включала в себя двухдневный экспресс-курс, где администрация тюрьмы поясняла нам правила учреждения и по итогам принимала решение о том, где мы будем работать во время отбывания срока. Тем, у кого не было сертификата об окончании средней школы, полагалось еще и учиться на курсах по подготовке к тесту, который я преподавала.
Вопреки обещанию мистера Торнтона меня распределили работать посудомойкой. Эта работа считалась самым дном из всех возможных в тюрьме. Увидев свое имя в списке работников кухни, я очень расстроилась, но делать было нечего, так что пришлось заступить на положенный пост. В первый же день оказалось, что посудомойкой можно заработать 27 долларов в месяц – больше, чем репетитором с тремя высшими образованиями и опытом преподавательской деятельности. Это многое прояснило для меня в плане расстановки приоритетов в системе «исправления» преступников и возвращения их к жизни с новыми знаниями, чтобы они могли начать жизнь с чистого листа. Правда, позже выяснилось, что мое распределение в посудомойку было всего лишь бюрократическим недочетом, но я решила нести свой крест из принципа, продолжив при этом в свободное от работы время помогать своим бывшим ученикам, к которым стали постоянно добавляться новые, прямо в отделении, на тюремных нарах. Вдобавок, мне хотелось посмотреть, как работает тюремная кухня, в прямом и переносном смысле этого слова.
Работа посудомойкой
Первый день работы в посудомойке начался в 6 утра. Я в компании еще нескольких женщин-заключенных, которых тоже распределили на кухню, явилась в зал столовой. Я еще ни разу не бывала в поварской зоне, где готовили пищу. Дверь туда располагалась за сервировочной стойкой справа, и вход разрешался только при наличии тебя в списках обслуживающего это место персонала. На входе висело напечатанное крупными черными буквами объявление, запрещавшее проход без поварской шапочки-сеточки, пакетик с которыми висел там же, под объявлением. Следуя примеру прошедших вперед дам, я упрятала, как могла, волосы в сетку и вошла на кухню. Там уже вовсю кипела работа.
Посредине находились два громадных металлических чана с открытыми крышками, в которых в каком-то растворе плавали тысячи куриных ножек. Вокруг чанов бродили сонные повара-заключенные в пластиковых передниках, шапочках, как у меня, и пластиковых перчатках. Одна из женщин размешивала куриные окорочка огромной деревянной палкой. По периметру комнаты находились за железными дверями с маленькими, покрытыми инеем окошками, холодильные камеры. На каждой двери висела большая цепь с замком, ключи от которого носили на поясе надзиратели. Слева, между холодильниками, была комната без двери, оттуда слышался звон железной посуды – там мыли металлические подносы, чашки, сервировочные поварешки и тазы. Напротив чанов я увидела металлический стол, а за ним – клетку под замком, за которой стояли банки с сыпучими приправами. Ножей, как я позже узнала, на кухне не было. Почти все продукты доставлялись уже нарезанными в банках и коробках, только овощи нарезались на месте с помощью специальной машины, под бдительным присмотром надзирателя. Пол поварской зоны был покрашен толстым слоем красной краски, и в нем имелось несколько дырок, закрытых железными решетками. В эти дыры сливалась жидкость из металлических чанов для приготовления пищи.
Наша группа выстроилась в очередь в кабинет кухонного клерка, где нужно было подписать документы о том, что мы отказываемся от любых претензий при несчастном случае, поскольку мы проинформированы о правилах поведения в этой зоне и обязуемся их соблюдать. Женщины одна за другой заходили в кабинет. Наконец очередь дошла и до меня.
Тюремный клерк оказалась тоже заключенной, вдобавок ко всему из моего отделения – симпатичная блондинка с голубыми глазами и тоненьким носиком. Увидев знакомое лицо, она улыбнулась:
– Вот, подпиши, – протянула она мне лист бумаги, – тебя в посудомойку определили. Слушай, у меня только одно место осталось на послеобеденную смену. Я тебе отдам.
– Спасибо, – улыбнулась я девушке, протягивая обратно подписанный листок.
– Не за что, – подмигнула она, – можешь заступать. Фартук на месте получишь. Это адская работа, конечно, так что проси перевод, как только сможешь. Я подскажу, когда будет вакансия. Удачи.
Я вышла из кабинета и направилась в посудомоечную, на этот раз не чтобы сдать поднос с объедками, а чтобы эти подносы принимать и мыть по ту сторону окошка. В посудомойке уже было несколько женщин, а еще там стояла страшная вонь и было ужасно жарко. Кондиционер сломался много лет назад, а когда на улице плюс 50 влажной тропической жары, можно себе представить, как это ощущается в бетонной коробке без окон.
– Привет, – улыбнулась мне совсем юная девчонка, от силы лет двадцати. Ее русые волосы были собраны в тугой хвост на затылке. – Меня зовут Крис. Я тут старшая. Ты на загрузке, – она кивнула в дальний угол комнаты.
Посудомоечная комната была вытянутым узким помещением не больше трех метров в ширину и шести в длину. По центру комнаты стояла огромная металлическая посудомоечная машина туннельного типа. Грязные подносы устанавливались в углубления конвейерной ленты, затем они продвигались сначала к мойке, а потом к сушке. С обоих концов машины валили клубы горячего пара.
Справа, через узкий проход, в котором мог с трудом поместиться только один человек, была металлическая стойка с пазом. С потолка свисали длинные шланги с душевыми лейками. Две женщины вытягивали их на себя и, принимая подносы в окошке, смывали с них в паз остатки пищи, которая, уносимая напором воды, улетала в огромный «дуршлаг» на полу. Вода сливалась в канализацию-дырку под ним, а сам таз нужно было опорожнять в стоящую рядом мусорную корзину с черным полиэтиленовым мешком. Собственно, это и оказалась моя работа. Я должна была забирать у женщин-мойщиков обмытые от остатков пищи подносы, ставить их на ленту машины и одновременно следить, чтобы дуршлаг с объедками не переполнялся, поднимать таз, из которого лились помои, и опорожнять его в мусорку. С другой стороны машины другая женщина принимала чистые подносы и расставляла в пазы трехъярусных железных телег на колесиках, которые еще одна работница увозила на сервировочную линию.
Видя, что грязные подносы уже собрались в высокую, почти до самого потолка, стопку, я быстро натянула пластиковый передник и ринулась в жаркий пар.
В роли «загрузчика» посудомоечной машины я проработала четыре месяца, получив за это 108 долларов США. С учетом того, что новые ботинки в тюремном магазине стоили 100, это было негусто. Несложно догадаться, во что превращались ботинки, регулярно поливаемые помоями посудомоечной комнаты. Они быстро скукожились и издавали страшную вонь, когда я возвращалась в отделение и ставила их на положенное место – железную полку под нарами моей соседки снизу. Ее обувь, впрочем, после работы мясником была ничуть не лучше, так что муки совести меня не преследовали.
Моя послеобеденная смена, состоящая из девяти человек, начиналась в 11:15 утра, мы мыли посуду до последнего «клиента» – около 700 подносов, пластиковых вилок, ложек и сервировочных тазов, а потом это же количество после ужина, плюс к ним добавлялась посуда с кухни, где готовили для надзирателей.
Обедать нам полагалось в 10:45 утра, а ужинать в 15:30, заступая на позиции сразу после приема пищи. И так пять дней в неделю. В середине дня нас иногда «бросали» на разгрузку коробок с едой, но чаще всего на пару часов отпускали в отделение или на уличный стадион. Уходили мы около семи часов вечера. Пользуясь временем до того, как подносы повалят горой, я успевала в уголке написать несколько страниц дневника, которые, правда, представляли ужасное зрелище: распухшие от влажности, с расплывшимися чернилами и частенько с пятнами от помоев.
Работать на кухне новичкам до перевода полагалось ровно три месяца, так что я стойко испила эту чашу до дна, искупив свою страшную вину перед американским государством. Я, правда, осталась еще на месяц, потому что не могла предать коллектив, с которым мы сработались как идеально смазанный швейцарский часовой механизм.
Кошка Эмили
Разговаривать в посудомойке было невозможно из-за шума. Но оставаясь после работы на уборку комнаты и чистку посудомоечной машины, которая забивалась объедками, я все-таки подружилась с одной из женщин. Пятидесятилетняя аккуратная блондинка Эмили стояла на приемке чистых подносов по противоположную от меня сторону аппарата. Выглядела она так респектабельно, что я бы ничуть бы не удивилась, встретив ее в одном из модных бутиков Вашингтона. Эмили мотала пятилетний срок за то, что они с мужем догадались расфасовывать собачий корм по маленьким пакетикам из больших мешков, купленных оптом, а потом перепродавать, получая прибыль. Семейную пару засудила одна из компаний, у которых они закупали корм. Эмили раньше жила в элитном районе на флоридском побережье, а теперь в отделении «С» в компании еще 150 заключенных на железных нарах. Мне до сих пор непонятно, почему им не могли просто выписать штраф, сохранив свободу и, как следствие, возможность платить налоги в госбюджет. Впрочем, штраф им тоже выписали, из-за чего дети Эмили оказались без крыши над головой с родителями в тюрьме.