Ежедневно в середине смены нас выстраивали на расчет – это означало, что, услышав свою фамилию, нужно было подойти к надзирателю, показать свою тюремную карточку с номером и фотографией, потом проследовать на место за столом в обеденной зоне, сесть и молчать.
– Так, заключенные, меня это вконец достало, – орал мистер «домашняя картофелина», выстроив нас в четыре длинные шеренги согласно отделениям, в которых мы обитали, – у нас проблема – тараканы всюду! И виноваты в этом вы, потому что недостаточно следите за чистотой в отделении! Убираться нужно тщательней!
– Извините, сэр, – осмелилась возразить одна из моих коллег, – но у нас же нет средств для уборки. Все дезинфекторы давно закончились. Просто водой полы и столы мыть бесполезно, вы же по…
– Мыть надо тщательнее! Денег нет, – отрезал надзиратель Шеппард и стал называть фамилии для расчета, показывая, что разговор окончен.
Так мы и продолжили нашу борьбу с тараканами, выиграть которую не было совершенно никаких шансов, с помощью только воды и швабр.
– Раша, – шепнула мне одна из девушек, когда мы заканчивали уборку сервировочной зоны, домывая швабрами пол. В столовой уже никого не осталось, надзиратель исчез в своей комнатке с кондиционером и что-то разглядывал в компьютере. – А ну, за мной, – и она потянула меня за рукав к маленькой неприглядной двери в самом конце сервировочной линии, где висела красная табличка: «Вход только для надзирателей и персонала».
– Крис, нам туда нельзя, – также тихо прошептала девушке я, оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что вокруг нет охранника.
– Перестань, Раша, в конце концов мы же осужденные преступники, – хихикнула она, продолжая тянуть меня в сторону запрещенной двери.
– Так-то да, – подумала я и поддалась на уговоры Крис.
Мы вмиг оказались у двери, и моя подельница тихонько потянула ручку, чтобы дверь не заскрипела. К моему удивлению, она была не заперта, хотя обычно, я точно видела, ее закрывали на ключ.
Столовая для надзирателей очень сильно отличалась от нашей – она напоминала аккуратный японский ресторанчик. Стены были оформлены в красновато-коричневых тонах, с потолка свисали несколько прямоугольных светильников в черных рамках. В комнате было всего 5 деревянных столиков с красивыми строгими стульчиками. Время было позднее, а потому помещение было погружено в легкий полумрак. Крис моментально прыгнула к стоящему в углу автомату с апельсиновым соком и наполнила оранжевый тюремный стакан сладким напитком. Жадно выпив все до дна, она набрала еще и протянула кружку мне.
– Крис, я не буду, – упиралась я.
– А ну пей, преступница, – хихикнула она, удивляясь моей несговорчивости.
Сок был сладким, как мне казалось, до безобразия. Желая, как можно быстрее прекратить это рискованное предприятие, я быстро осушила стакан.
– Крис, пошли уже, пока нас тут не поймали, – шепнула девушке я. Она снова хихикнула в ответ.
– Смотри, Раша, – показала она пальцем на сервировочную линию для надзирателей – это был своего рода прозрачный стеклянный холодильник, где в аккуратных тарелочках имелся весь спектр блюд: свежая зелень, кусочки настоящего мяса, креветки, соленая красная рыба, маленькие помидорки черри, оливки и даже кусочки ананаса. Не стоит и говорить, что ничего из этого в нашем тюремном меню не было. – Посмотрела бы я на них, давящихся нашей вечной фасолью и картошкой, – улыбнулась она.
Крис была права, по тюремным правилам, как я потом узнала, надзирателям полагалось питаться на общей с нами кухне, но на практике у них был свой отдельный стол. В этом бы не было, наверное, ничего такого, если бы не тот факт, что покупалось все это на средства, выделенные на программу обучения заключенных поварскому искусству. Разумеется, эти деньги до программы так и не доходили, а женщины учились готовке в теории по учебникам 1960-х годов. Зато надзиратели были, верно, счастливы.
В тот вечер нас не поймали. Мы покинули надзирательскую столовую незамеченными. Тогда я поняла, почему туда на работу допускали только тех заключенных, которые отбывали очень длительные или пожизненные сроки – чтобы этот маленький неудобный секрет умер вместе с ними в тюрьме и никогда не вырвался наружу. Этих же заключенных, по их словам, часто вывозили на базу отдыха для персонала, где им полагалось обслуживать буйные вечеринки надзирателей с алкоголем и наркотиками. По вечерам после отбоя мы часто слышали громкую музыку из здания за железным забором, в паре километров от нашей колонии – там была база отдыха для охранников и тюремной администрации. Парочка этих историй даже просочилась в прессу, но была тут же зачищена с просторов интернета.
Я больше не хочу быть женщиной
После завтрака мы, как всегда, встретились с Финни на уличной площадке с тренажерами. Она была единственным человеком, с которым я могла говорить откровенно, так что я решила поделиться с ней своими соображениями об увиденном:
– Финни, слушай, – аккуратно начала я, убедившись, что по сторонам нет ни души, поскольку мне не хотелось нарваться на обвинения в сексизме. – Почему в моем отделении пол моет бородатый мужчина-заключенный? И он не один. Я видела с десяток заключенных мужского пола. Это как-то странно, ведь это женская тюрьма.
Моя еврейская матушка ничуть не удивилась этому вопросу:
– Понимаешь, доча, – ответила она, – это не мужчины, вернее, не вполне. Уборщик в твоем отделении – женщина, которая принимает гормональные препараты для смены пола. Она здесь не одна. Ты, наверное, обратила внимание на длинную очередь у окошка для выдачи лекарств у главного здания тюрьмы. Примерно треть заключенных здесь сидят на таких таблетках. В первый срок президентства Обамы, в 2010 году, заключенные получили право на прием гормональных препаратов, если недовольны своим полом при рождении. До этого года можно было только продолжать гормонотерапию, начатую до заключения в тюрьму, а сейчас можно начать прямо во время отбытия срока[37]. Для этого заключенная пишет специальное обращение, и с ней обязан поговорить психолог. Впрочем, ей гарантированно и довольно быстро разрешат прием таблеток, потому что администрация тюрьмы не хочет попасть под обвинения в гендерной дискриминации. Все препараты будут за счет госбюджета.
– Но эти таблетки же невероятно дорогие! – удивилась я.
– Но, моя дорогая, – погладила меня по голове Финни, – это того стоит. Видишь ли, люди есть люди. У нас в природе заложена потребность любить и создавать пары, а потом и семьи. Если это невозможно, люди начинают бунтовать, а в переполненных тюрьмах проблемы ни к чему. А вот представь, если это недовольство можно погасить, организовав все так, чтобы люди в гомогендерных тюрьмах могли создавать пары, причем совершенно безопасно, ведь риск беременности исключен. Многие здесь проводят долгие годы, так что принимают решение стать, так скажем, мальчиком в женской паре. Иногда это делается для того, что немного заработать, это, так скажем, проституция. Ты прекрасно знаешь, как все здесь дорого – звонки, еда, одежда и лекарства в тюремном магазине, так что заключенная, у которой нет денег, может стать мальчиком и встречаться с теми, кому достаточно присылают с воли, получая таким образом плату за любовь. Ты еще увидишь массу таких примеров: некоторые женщины на таблетках так давно, что совершенно изменили свой внешний облик – это широкоплечие, полные (прием гормонов, сама понимаешь, бесследно не проходит) мужики с усами и бородой. Они коротко стригут волосы, а грудь перетягивают узкими хлопковыми топами, которые можно купить в магазине. И все же они не вполне мужчины, как ты понимаешь, хотя в некоторых тюрьмах известны случаи и хирургических операций по смене пола.
– Погоди, Финии, но им же, наверное, тестостерон дают? – вспомнила я азы физиологии человека из школьного курса по биологии. – А от этого женщины становятся агрессивными.
– Да, – кивнула Финни, – это, скажем так, издержки производства. Ты увидишь и услышишь в нашей тюрьме множество конфликтов на этой почве, иногда дело доходит до очень кровопролитных драк. Страшное зрелище, моя дорогая. Но такие ситуации относительно редки, потому что администрация знает, как их быстро гасить, отправляя зачинщиц в карцер на пару-тройку месяцев. Туда никто не хочет, так что свой характер, как правило, сдерживают.
Тут в моей голове стала медленно собираться в цельную картинку эта страшнейшая мозаика. В США самое высокое число заключенных на душу населения в мире – это раз. Эти люди – де-факто рабы, оплачивается их труд копейками, а услуги, предоставляемые узниками, продаются коммерческими компаниями по рыночным ценам – это два. Чтобы они не бунтовали, из них делают напичканной гормонами едой тучных чудовищ – это три. Далее умелая гормонотерапия делит их на женщин и полумужчин, позволяя быть «счастливыми» в гомосексуальных парах – это четыре. Люди, освободившиеся после длительных сроков, никогда не смогут вернуться к нормальной жизни. Подсев на таблетки, которые из-за невероятной дороговизны им никогда не купить на воле, они неизбежно вернутся сюда…
– Финни, Господи, это же безбожно! – прошептала я.
– Я знаю, Мария, поэтому я прошу тебя, когда ты будешь на свободе, расскажи об этом всему миру. Господь даровал тебе известность, а наши голоса никто никогда не станет слушать. Кто мы? Преступники, ничтожества, презираемые обществом.
– Я обещаю, Финни. Мир должен знать правду, но ты должна мне помочь. Я хочу своими глазами увидеть то место, где работают на американское государство заключенные. ЮНИКОР – это, кажется, так называется. Я видела в документах у моего консула, что мне туда категорически запрещено заходить. Первый лист моей папки гласил: «Не допускать без согласования с руководством тюрьмы».
– Туда сложно попасть, Мария, а особенно тебе. Они в курсе, что ты страшнее ядерной бомбы. Это очень рискованное предприятие, милая.
– Финни, я понимаю, но я должна, иначе никто так и не узнает правду, – просила я.