Разведка Айгора прошла успешно. Вооруженная женщина зыркнула на меня и, слегка приоткрыв полы куртки, показала, что лучше без глупостей. С меня сняли наручники, и мы вошли в здание аэропорта города Таллахасси. В холле было прохладно и пусто. Мы шли как обычные четыре человека – двое женщин и двое мужчин, одетые в джинсы, рубашки и несколько не по размеру спортивные куртки. Увидев нашу компанию со стороны, никто бы никогда не догадался, что это конвой, сопровождающий заключенную.
У рамки досмотра стоял внушительного вида усатый сотрудник службы безопасности аэропорта в черной форме. Айгор слегка кивнул ему, а женщина с пистолетом больно сжала мое за плечо, направляя за мужчинами в какое-то подсобное помещение за неприметной дверью. Там у нас проверили документы и проводили к выходу на посадку, где меня разместили между Айгором и вооруженной женщиной, а позади сел еще один сотрудник службы иммиграции. Усатый охранник что-то прошептал сотруднику авиакомпании за стойкой перед входом в самолет, тот уставился на меня и бодро закивал. В такой компании мы просидели около часа. На посадку первыми пригласили меня и двух охранников. Женщина с пистолетом осталась в аэропорту. В самолете меня зажали на последнем ряду у окна, а рядом сел Айгор. Воткнув в уши музыку, он задремал, а я с жадностью всматривалась в пейзаж за окном иллюминатора. Рейс был коммерческий, а потому нам сразу объявили, что мы летим в Майами.
Полчаса спустя полная пожилая стюардесса с копной выбеленных волос, собранных в маленький поросячий хвостик на затылке, докатила тележку с питьевой водой и солеными орешками да нашего последнего ряда:
– Что желаете, джентльмены, – слащаво улыбнулась она моим надзирателям.
– Кофе, – улыбнулся Айгор, вытаскивая ушные затычки.
Стюардесса вмиг наполнила белый бумажный стаканчик с логотипом авиакомпании ароматным черным кофе и протянула надзирателю.
– Сэнк ю, мэм, – улыбнулся мужчина.
Я покорно ждала своей очереди, чтобы, удостоившись дежурной улыбки услужливой бортпроводницы, получить хотя бы стакан воды.
– Извините, я…
Но она меня будто не заметила, лишь мельком глянула, как на мерзкое насекомое, сняла тележку с тормоза и потянула за собой обратно по проходу.
Понимая, что неизвестно сколько времени мне предстоит умирать от жажды, я обратилась к Айгору:
– Можно мне, пожалуйста, стакан воды? – ссохшимися губами прошептала я.
Мужчина снова вздрогнул, хоть я и говорила на английском языке.
– Да, – неожиданно по-русски едва слышно ответил он. И громко добавил на английском: – Можно.
Когда стюардесса вернулась с пластиковым мусорным мешком собирать стаканчики, Айгор попросил ее принести мне стакан воды.
Женщина глянула на меня так, словно хотела бы, чтобы я подавилась, захлебнулась и отравилась одновременно этой водой, но стаканчик принесла, правда, отдав его Айгору, чтобы избежать даже самых мимолетных контактов со мной, мерзким червем. Как метко когда-то подметил мой адвокат, уровень русофобии в Америке достиг таких масштабов, что не только прикасаться к русскому было опасно, но даже заказ борща в ресторане мог стать признаком попадания под влияние Кремля со всеми вытекающими из этого последствиями.
Самолет начал медленно снижаться и, наконец, подполз к стеклянному зданию аэропорта города Майами. Судно слегка качнулось от соприкосновения с телескопическим трапом. Я было дернулась вставать, но Айгор помотал головой, показывая не двигаться с места. Все пассажиры вышли и, наконец, я тоже встала и поплелась за Айгором, а сзади шел второй сопровождающий меня охранник. В телескопическом трапе меня окружила целая толпа высоких мускулистых, похожих на горы мужчин с винтовками и в бронежилетах.
– Спасибо. Свободны, – отрезал один из них открывшему рот, чтобы что-то сказать, Айгору. Очевидно, что в пищевой цепочке мои сопровождающие стояли рангом ниже мужчины с автоматом и были для них почти такими же букашками, как я для стюардессы.
Вооруженные люди со всех сторон взяли меня в кольцо, спустили боковую лестницу с телескопического трапа прямо на бетонированную площадку под шасси самолета, усадили меня в автозак и долго везли в неизвестном направлении среди самолетов и обслуживающей аэропорт техники. Через полчаса вооруженный конвой выгрузил меня и привел в грязную бетонную одиночную камеру, на двери которой красовалась табличка «М». Это была мужская камера миграционного обезьянника. Дверь с противоположной стороны подперла своим полным телом сидящая на стуле охранница.
Голоса стихли. Видимо, за дверью осталось всего пара человек, включая тело на стуле и мужчину за контрольным пунктом. Я постучала с целью выяснить, сколько мне еще ждать, но в ответ получила грубый отказ, мол, придет время, узнаешь. На просьбу воды я получила сладкий бутерброд. Шел час за часом, с утра прошло уже, наверное, 8—10 часов, я медленно сходила с ума, прислушиваясь к каждому шороху за дверью. Наконец в соседнем помещении что-то оживилось, послышались низкие голоса мужчин. Дверь открыли, мне приказали выйти, та же вооруженная толпа окружила меня и проводила в автозак.
Когда машина остановилась около самолета, дверь открыли. Напротив меня стоял и ехидно ухмылялся грузный лысый мужчина в очках и с огромным фотоаппаратом на шее.
– Фото на память, мисс Бутина?
Я собрала все остатки злости своего обессиленного сознания во взгляд, который лучше всяких слов ответил весельчаку с камерой, и опустила глаза.
Вспышка, щелчок, снято. Мое нахождение в автозаке зафиксировано, но этого фотографу оказалось мало.
– Вытащите ее, – приказал он, – давайте сделаем коллективную фотографию с ней!
Меня сфотографировали в компании вооруженного конвоя у машины, потом у самолета, потом на лестнице, соединяющей асфальтированную площадку с телескопическим трапом на входе в воздушное судно.
– Улыбайся, мисс Бутина! – бегал вокруг меня веселый папарацци. Военные охотно позировали, хвалясь своим снаряжением и оружием.
Даже на входе в самолет фотограф продолжал щелкать камерой.
Мимо прошмыгнула молодая русская девушка-стюардесса. Она точно узнала меня, я видела это в ее удивленных глазах, полных сочувствия и поддержки: «Держись», – говорила мне она взглядом, боясь проронить хоть слово, чтобы не навредить моему подневольному положению.
– Все. Хватит, – прекратил, наконец, фотосессию начальник группы. – Видишь это? – показал он мне большой желтый бумажный конверт. – Там твой паспорт и уведомление о том, что это твой последний день на американской земле. Я отдам эти документы капитану судна, а тебе – вот, – протянул он мне маленький корешок посадочного талона. Бай-бай, – помахал он мне огромной ладонью.
Я взяла заветный листочек, тихонько попятилась назад, развернулась и сделала первый осторожный самостоятельный шаг…
Домой
Нога аккуратно ступила на металлическую смычку между салоном самолета и душным коридором телескопического трапа. Я крепко зажала в руке заветный корешок посадочного талона, в котором было указано место в самом хвосте самолета. Еще шаг, и вот слева кабина пилота, еще шаг – и перед моими глазами возникли знакомые пустые ряды темно-синих кресел с оранжевыми тканевыми накидками, которые я видела десятки раз, пересекая Атлантику из России в США. Я шла по узкому проходу между ними будто сквозь строй, чувство реальности покинуло меня: «Тут одно из двух, – думала я. – Либо все, что со мной случилось в последние полтора года, было кошмарным сном, либо я все еще там, лежу на железных нарах, я это все – плод моего воображения, окончательно свихнувшегося от окружающего безумия».
Передо мной будто из ниоткуда возник молодой бортпроводник в черном костюме с золотой оторочкой и белой рубашке с расписанным золотой нитью галстуком.
– Мария, мы вас так ждали. Успокойтесь, пожалуйста, – обеспокоенно сказал он, глядя в мои испуганные глаза и видя, что я готова вот-вот пуститься в бегство. – Вы на территории Российской Федерации. Все закончилось. Слышите? Вы дома. Хотите пить? Есть?
– Позвоните папе, – прошептала я ссохшимися от жажды губами. – Просто позвоните папе.
Бортпроводник быстрыми шагами пошел по проходу и исчез за шторкой.
Я остановилась около своего ряда и аккуратно села в мягкое кресло, продолжая зажимать в кулаке бумажку посадочного талона. Мне казалось, что это мое спасение, единственное оставшееся у меня право на то, чтобы быть здесь. Салон тихонько стали заполнять люди. Я вглядывалась в знакомые и родные славянские лица, как всегда серьезные и даже суровые, но в тоже время добрые и мудрые. И мы все такие – при первом контакте строгие и осторожные, но стоит нам раскрыться, нет преданнее и вернее друга, готового в любой момент подставить плечо. Больше всего на свете в тот момент я боялась, что из этой все прибывающей толпы появятся, будто коршуны, те самые маршалы в черной форме, подойдут ко мне, гремя железной цепью, и скажут, что все это ошибка, пора собираться обратно в холодный подвал тюремной камеры. Но вместо маршалов вновь появился стюард с листом бумаги и ручкой:
– Мария, а телефон вашего папы можете вспомнить?
– Да, конечно, могу. Я бы его никогда не забыла. Записывайте, – и я продиктовала молодому человеку номер отца. Он снова исчез, а на его месте возникла молодая девушка с хрустящей упаковкой чего-то съестного:
– Вы, наверное, голодны. Держите, – настаивала она, сунув мне в руку тульский пряник. – Что-то еще? Я сейчас принесу.
– Ничего не нужно, – ответила я, – я совсем не голодна. Просто позвоните папе, – как мантру, повторяла я.
– Дима уже звонит! Не волнуйтесь, – ответила она, смотря на меня глазами, полными сочувствия и доброты.
– Знаете, если это, конечно, несложно, – начала я, – можно просто много воды? Они не давали мне пить.
– Господи, – всплеснула она руками, – конечно. Как же я… Сейчас принесу. Секундочку.
Люди в проходе смотрели на меня огромными от удивления глазами, кто-то даже достал телефон и фотографировал меня, а я лишь все глубже вжималась в кресло, стараясь спрятаться от неожиданного и нежеланного внимания. Мне было непонятно, почему всем этим людям так интересно посмотреть и запечатлеть в своих смартфонах грязную и измученную девушку в спортивном костюме.