Им также не нужно будет доказывать факт моей связи с российскими спецслужбами, закон этого не требует.
Деятельность иноагентом не требует и факта получения каких-либо финансовых средств, прокуратура с легкостью согласится, что мною никогда не было получено ни копейки.
Им не нужно будет доказывать, что я обладала доступом к какой-либо секретной информации, они охотно признают, что никакой информации я не собирала и никому не передавала.
В сговоре не нужны будут заговорщики, достаточно будет указать потенциальное наличие оных, что прокуратура, собственно, и сделает.
Единственное, что требует закон о деятельности иностранным агентом, – это наличие у человека иностранного паспорта и знакомого чиновника, по просьбе которого было сделано хоть что-нибудь, не обязательно политическое или вообще значимое, например, покупки билета на самолет будет достаточно. Это в моем деле имелось. Это отрицать было бесполезно. Дело сделано. Вышло, как в известном изречении из американского сериала «Друзья»: «Орел – я выиграл, решка – ты проиграл».
– Понятно, господин Кенерсон, – немного помолчав, ответила я. – По закону демократической Америки, который вы приняли больше 50 лет назад и с тех пор практически никогда и ни к кому не применяли, я действительно иноагент. Думаю, что про существование этого закона знаете только вы сами и используете его по своему усмотрению, избирательно, против тех, кто вам по причине гражданства, скажем так… несимпатичен. У меня и моих адвокатов была возможность немного почитать про эти случаи – вы никогда не привлекаете западноевропейцев, например, так что, будь я гражданкой дружественной, по вашему мнению, страны, например Швейцарии, мы бы сейчас в комнате для допросов не сидели. В черном списке ваших иноагентов граждане Кубы, России, Ирана. И это называется равенство? И вы называете вашу страну свободной от расовых предрассудков? Что ж, давайте вашу бумагу. Единственное, напоследок, я все-таки скажу, что, осудив меня по вашему закону, вы уничтожите на корню любые попытки гражданской дипломатии со стороны граждан тех стран, с которыми она действительно важна, потому что так вы покажете им истинное лицо Америки. Если бы я знала это лицо раньше, я бы обязательно зарегистрировалась, а еще лучше – никогда бы сюда не приехала. Ведь если я – иностранный агент, то ни один иностранец из неприятной вам страны никогда не сможет чувствовать себя в безопасности в свободной стране Америке.
Это был тот самый дедушкин «гамбит». «Пускай меня распнут, меня проклянет и возненавидит весь мир, – подумала я, – но зато, когда я выйду, у меня будет возможность рассказать правду о произошедшем. Мой голос сквозь бетонные стены и железные решетки все равно никто не услышит. Пусть я буду той самой и единственной пешкой, которую принесут в жертву охоте на русских, зато это прекратит дальнейшие спекуляции, поиск виновных и предъявление обвинений».
Мой гамбит сработал: больше никому объявлений по моему делу так и не предъявили.
Сам текст признания вины вдумчивому читателю покажется странным. Если отбросить передергивания, обвинительную нагнетающую страсти риторику и ауру секретности, то окажется, что моя настоящая цель пребывания в США – образование в университете, а моя иноагентская деятельность – попытка добровольной и бесплатной реализации придуманного мною же проекта «Дипломатия», направленного на укрепление отношений двух стран через близость взглядов обычных людей и единомышленников. Это мое посещение в США открытых для всех желающих оружейных выставок и конвенций, приглашение в Россию сторонников прав на оружие и самооборону, организация поездок россиян на Национальный молитвенный завтрак в США, который для объединения людей разных национальностей и религиозных конфессий собирается каждый год вот уже на протяжении 70 лет, а также присутствие на «российско-американских дружеских ужинах», созванных по инициативе американцев, где философы и интеллектуалы обсуждали возможные пути этого сотрудничества двух государств.
– И да, Мария, – замявшись, добавил прокурор Кенерсон. – Мы признаем, что неверно интерпретировали ваши сообщения – вы не предлагали секс за доступ к власти. Извините.
– Ничего, бывает, мистер Кенерсон, – ответила я. – Ваше неумение, правда, стоило мне разрушенной жизни. Вы стерли в порошок доброе имя моей семьи. Представляю тот момент, когда однажды я вернусь к работе по профессии в каком-нибудь университете, вы же меня, собственно, забрали,= прямо с кафедры, где я работала помощником профессора, и посадили в тюрьму, навесив мне смачный ярлык «кремлевской проститутки». И вот мои ученики достанут свои смартфоны и посмотрят, кто перед ними. Спасибо вам большое.
Суд после подписания признания
Вскоре после выбора без выбора, 14 декабря 2018 года, состоялось и заседание суда, на котором мне предстояло повторить перед судьей и полчищем журналистов признание в том, что я вступила в сговор с целью стать иностранным агентом.
Ранним утром двое маршалов – среднего возраста белый мужчина и чернокожая женщина – забрали меня из одиночной камеры, где к тому моменту я пробыла уже 80 дней. Обычно заключенным перед судом выдавали новую одежду, чтобы мы своим видом не смущали зрительный зал. «Вот, посмотрите, как мы заботимся о наших заключенных», – словно должна была говорить за себя новая униформа. Но в моем случае этот момент как-то упустили, ведь я сидела в одиночной камере и не попадалась на глаза ни надзирателям, ни тюремной администрации. Так я оказалась в зале суда в настоящем, без прикрас, виде узника: из-под зеленой униформы торчали дырявые на локтях рукава растянутой грязно-бежевой кофты, а на ногах были купленные мной в тюремном магазине дешевые кроссовки с предварительно изъятыми из них шнурками, чтобы я, видимо, не повесилась в камере ожидания здания суда. Кстати, дешевые они на воле, а в тюрьме стоили 100 американских долларов.
Едва меня ввели в зал, моя голова закружилась от огромного пространства, наполненного сотнями людей, жаждущих интереснейшего представления: «Так мы и знали, ведьма признала себя виновной в колдовстве!»
Мне было приказано выйти к трибуне у подножия постамента, где восседала судья Чаткен, помахивая изящным веером. Я ожидала, что мне предложат принести клятву говорить правду, положа руку на Библию, как это показывают в американских фильмах, но оказалось, что это больше не важно. Меня просто попросили пообещать говорить правду, а когда дело было сделано, судья, улыбнувшись мне, сказала:
– Теперь вы под присягой, и я собираюсь задать вам ряд вопросов, чтобы убедиться, что вы понимаете ваши права и что ваше признание вины является добровольным и осознанным. Но я должна предупредить вас о том, что, если вы не ответите на мои вопросы правдиво, вы можете быть привлечены к ответственности за лжесвидетельство, за ложное утверждение и что любой ложный ответ, которые вы дадите здесь, может быть использован против вас в судебном процессе за лжесвидетельство. Вы понимаете это?
– Да. Я понимаю, – ответила я.
Далее последовало несколько вопросов о моем имени, гражданстве и месте проживания. Судья особо подчеркнула, что мое признание вины будет означать принудительное выдворение из США. Это, признаться, была самая радостная новость дня.
– Вы находитесь в здравом уме?
– Абсолютно.
– Очень хорошо, – снова довольно улыбнулась судья Чаткен. – Вы получали какое-либо лечение в последнее время в связи с любого типа психическим заболеванием или эмоциональным нарушением или зависимостью от наркотических средств любого рода?
– Нет.
– Мистер Дрисколл, – обратилась она к моему адвокату Бобу. – Вы подавали ходатайство о переводе г-жи Бутиной на общий тюремный режим. В этом документе вы заявили, что с 21 ноября 2018 года г-жа Бутина находилась в режиме административной сегрегации в тюрьме имени Уильяма Трусдейла в Александрии, штат Вирджиния, и вы описали в своем обращении, что госпожа Бутина испытала определенные лишения. Она была лишена контактов с людьми и сенсорной стимуляции. Важно отметить для целей этого слушания, что вы заявили, что «длительное лишение человеческого контакта и сенсорного воздействия начинает оказывать глубокое психологическое воздействие на г-жу Бутину. Если суд не вмешается, она будет продолжать содержаться таким образом и в конечном итоге потребует внимания психотерапевта». Я отклонила это ходатайство.
Итак, что я вижу – по состоянию на 27 ноября 2018 года: вы утверждали суду, что убеждены, что на г-жу Бутину это заключение имело глубокое психическое воздействие. И поскольку суд принял решение оставить все как есть, я должна спросить вас: до сих пор ли вы полагаете, что ее психическое состояние могло стать настолько плохим, что потребует внимания специалистов в области психического здоровья? Или ваше мнение изменилось? И какие гарантии вы можете дать суду, что г-жа Бутина правомочна принять решение о своем признании вины, учитывая режим ее содержания и психические последствия, которыми вы были обеспокоены?
С момента помещения меня в одиночку прошло уже три недели, но Боб прекрасно понимал, что, начни он говорить о последствиях сегрегации на судебном заседании 14 декабря, это для суда означало бы, что я не вполне в своем уме. А значит, заседание было бы отложено на неопределенный срок, а меня вернули бы в одиночную камеру. Потому он ответил:
– Спасибо, ваша честь. Мы по-прежнему обеспокоены долгосрочными последствиями административной сегрегации или одиночного заключения. Но после того, как наше ходатайство было подано, г-же Бутиной было разрешено «свободное время» вне камеры среди ночи и время от времени участие в разных мероприятиях, таких как посещение тюремной церковной службы, а также свидания с русским православным священником, который помог ей справиться с условиями административной сегрегации. Поэтому я думаю, что на сегодняшний день, хотя мы могли бы продолжить обсуждение моей озабоченности по поводу чрезмерного использования административной сегрегации, я считаю, что у нее все хорошо и она психически компетентна принять решение, которое она принимает сегодня.