— Я с ним не первый раз.
— Можешь попросить… позвонить мне домой? Он внимательно посмотрел на меня.
— Я с ним сперва перетру…
Утром на вызов ушел Миша.
— Ну, деловая хата, — подумал я вслух. — Министерство юстиции…
Гера рядом завозился, закашлялся и пробурчал:
— Хотя бы обоих увели.
Я, как всегда, выходит, последним соображаю.Вернулся Миша довольный, опять принес свежие газеты и сигареты с фильтром. После конфликта с Пахомом первый раз обратился ко мне:
— Хочешь «Литературку»? Свежая.
Складывает барахло. Мешок у него здоровый. Год сидит, набралось.
— Инвентаризация? — спрашиваю.
— Тюрьма, порядок, первое дело.
Еще через час стукнула кормушка:
— Катунин, с вещами!
Мише и собираться не надо — все сложено. Я поглядел на Петра Петровича. Спит, закрыл лицо полотенцем.Первый, подумал я.Вечером вытащили Коротышку. У него совсем ничего нет. Скатал матрас, взял в руку миску и засеменил к двери.
— Смотри, если кому дашь, убью! — крикнул Валентин.
Двое, думаю, кто третий? Валентин лежит теперь на месте Миши, у окна, рядом Мурат, спустился, дурак, вниз. Валентин уговорил и нещадно его мучает. Только и слышно: «Пой, гад!..»;«Повторяй за мной! Я…» Господи, прошу я, пусть третьим будет он…
Утром за ним пришли.Такого я еще не видел: Валентин заметался по камере, кричит, размахивает руками…
— Кто меня сдал?! Ну дождетесь… Нефедыч?! Ну, если Нефедыч!.. Убью, убью!.. А… Вон кто — Ташкент!.. Петрович, скажи, неужели на общак?
— У Геры спроси, — сказал Петр Петрович.
Валентин согнулся, взял мешок и медленно, шаркая, вышел из камеры. Чистая дьявольщина плывет над камерой, вползает в душу, дергает каждого и каждый отвечает — сам идет навстречу, бежит навстречу, пытается спрятаться, скрыться — куда? Где тут спрячешься? Одному скучно, другому страшно, третий ищет выгоду, четвертый —мало ли что, на всякий случай, пятый — как бы не было хуже, шестой — перетопчемся! Седьмой… Душно. И сил больше нет.
— Хорошо в тюрьме! — слышу я Петра Петровича.
— И воздух чистый! Давай, Вадим, в шахматишки…
И тут я вздрагиваю: сверху спускается Неопознанный, Саня.Когда-то, видно, здоровенный, толстый, сейчас обмякший, давно небритый, опухший, свалявшиеся, спутанные волосы… Страховидный мужик. Лет под сорок.
— Что с тобой, Саня,— говорит Петр Петрович, —не иначе снег пойдет посреди лета? Или еще чего.
— Сам сказал, воздух чистый. Продышусь маленько. Он садится к столу, подвинул миску с оставшейся от обеда, застывшей кашей.
— Мурат! — говорит Саня, — не в службу, а в дружбу, достань мою пайку из телевизора. Не знаю, где там у вас чье.
Разломил пайку, круто посолил…
— Верно говоришь, Петрович — хорошо в тюрьме.
— Живой, — одобрительно кивает Петр Петрович.
—Ежели оклемался, нарисовал бы чего путевое, а то сарай-сараем. Хоть бабу голую.
— Я не по этому делу, — говорит Саня, рот набит, зубы у него белые, крепкие.
— А ты по какому?
— Тебя могу нарисовать. Только не обижайся… Мурат, если ты ко мне такой добрый, дай тетрадь — во-он, с краю.
В тетради стопка листов. Пейзажи: дворик на крыше, деревцо возле трубы… Портреты, потреты… Наброски. Профессионально. Смело… А вот и наши… Пахом, Гера…
— А это кто? — спрашиваю.
— Не узнаешь?.. Я сперва думал, ты с ним снюхаешься. У меня серия — «желудки» называется. Личности нет, одни желудки! Видал, как он жрет? Я потому не слезал, лучше не глядеть….Пожалуй, Мишина суть. Она у него именно в желудке.
— Ты у кого учился, Саня?
— Училище кончил. Театральный художник.
— Я не о том. Кто твои учителя?
— Учителя?
— Ну, скажем… Сезан, Ван Гог или… Суриков?
У него загораются глаза, сквозь желтизну, густую-бурую щетину брызнула краска.
— Я тут полгода… Первый раз слышу человеческие слова… Сезан…
Глядит на меня удивленно и неожиданно светло, во весь белозубый рот, улыбается:
— Не Сезан. Скорей, Лентулов. Или… Фальк, может быть.
6
«Что хочу, то делаю»
Пьеса в трех актах
Камера на восемнадцать человек. Два окна —«решки». Между ними шкаф — «телевизор». Стены покрашены коричневой краской. У двух стен двухэтажные железные нары — «шконки». Посреди камеры — стол, «дубок». Сортир слева от двери — ватерклозет, завешанный тряпкой на завязках. Справа от двери — вешалка. Рядом глазок — «волчок». И над сортиром волчок. Железная дверь с вырезанной в ней «кормушкой» украшена вбитыми в железо болтами — шесть болтов в ряд, шесть рядов, образующих правильную геометрическую фигуру.Нижние шконки застелены: матрасы, одеяла, подушки, Верхние накрыты пожелтевшими газетами.
В камере шесть человек. Пятеро лежат внизу, шестой наверху.
ПЕТР ПЕТРОВИЧ — под пятьдесят, невысокий, крепкий, седоватый — вор в законе.
МИША — сорок два года, еврей из Ташкента, сидит уже год, ждет суда, несомненно «кумовской».
ВАЛЕНТИН — двадцать пять лет, сидит за изнасилование, человек неуправляемый.
МУРАТ — двадцать лет, узбек из Самарканда, студент, запутали дружки, сидит за мелкое воровство.
ГЕРА — сорок лет, продавец-мясник, сидит за взятку, робкий, недалекий.
САНЯ — тридцать восемь лет, художник, сто вторая статья, убил мать.
И еще:
СОНЯ — девятнадцать лет.
ШЕСТЕРО ЕЕ СОКАМЕРНИЦ.
(Герои раскрываются, естественно, в диалогах).
Акт первый. ПРИКИДКА.
В камере новый «пассажир»
— ВАЛЕНТИН. Он только пришел, но уже через час вся камера, прежде тихая, бурлит.
ВАЛЕНТИН — расторможенный, распущенный, избалованный, неглупый. Красавец. Он сразу понимает «сюжет» камеры: скрытую силу П. П., прочное положение МИШИ. Вяжется к слабым — ГЕРЕ и МУРАТУ. САНЯ в жизни камеры никак не участвует.Лежит наверху.
ВАЛЕНТИН: Скучно живете, урки! Дохлая камера. Что мы — не живые? Посадили — пропали? В бардаке — вот где жизнь! А мы бардак не сляпаем?
Рядом, за стеной женская камера. Первым делом Валентин пытается наладить с ней связь: перестукивается. Вечером закидывает «коня» —пошла почта! «Девочки» включаются активно, им тоже с к у ч н о , они будто ждали сигнала — наконец-то! Ситуация вспыхивает пожаром.
Пошли«сеансы» — один мерзее другого, письма читают вслух, камера гогочет, всю ночь идет гульба «всухую».
Утром Валентин делает фантастическое предложение: пробиваться к соседкам — всего одна стена! Он так настырен, убедителен, азартен — с ним соглашаются. П. П. пассивен, Миша уклончив, Мурат полностью во власти Валентина, смотрит ему в рот, Гера на подхвате. Саня лежит наверху, как бы отсутствует. Отламывают ручку от бачка — «восьмерки»,делают нож. Работают ночью — под шконкой, мусор высыпают в сортир. Все невероятно возбуждены. «Девочки» ждут, активно сочувствуют.
Акт. второй. РАСКРУТКА.
Ночь. Вынут кирпич. Пробились!
ВАЛЕНТИН: Здравствуйте, девочки-воровки!
«Девочки» кидают сигареты, им — конфеты, яблоки. Треп!.. Валентин — герой новой ситуации. Принимается решение: расширить отверстие.
В соседней камере — семеро. Пожилая «дама», остальные — от восемнадцати до тридцати.Лихорадка в камере доходит до степени кипения.
Ночь. Вынуто еще три кирпича. Первым лезет Валентин, за ним Мурат. Возвращаются через час и до утра камера слушает их невероятные рассказы.
«Девочки» экстра-класса — валютчицы, воровки, убийцы. На старую грымзу внимания никто не обращает.
МУРАТ: Ну бабы! Урюк…
Следующей ночью в камере появляются три«девочки». Партнер у них, кроме Валентина и Мурата — П. П. Сцена — сентиментально-омерзительная.
Следующая ночь. Пятеро «подружек». П. П. уламывает Мишу — его необходимо «повязать». Гера давно согласен. Сцена еще более отвратительна.
Заходит разговор о шестой сокамернице. Она наотрез отказалась от участия в «развлечениях». Валентин ею особенно интересуется.
ВАЛЕНТИН: Девочка в норме… Сонька золотая ручка! «Подружки» против нее: гордячка, недотрога, блядь.
Следующей ночью Валентин ее заманивает:.«Боишься?»
— «Я никого не боюсь!..»
Она свободно ходит по камере, ей все и все интересно.
— «Оставайся».
— «Не хочу».
— «А я хочу»
— «Я делаю только, что сама хочу… Кто таму вас наверху? Больной?..»
— «Оставайся, не пожалеешь…»
— «Я бы одна всем вам дала, блядушек бы навсегда позабыли.»
— «Считай, столковались!»
— «Надо иметь подход, мальчик…»
И тут Саня, который, как выяснилось, все видел и слышал, взрывается:
«Коммунисты вы, а не урки! Все принадлежат всем — вот ваша идея! У вас ничего своего, в крапиве родились, все разменяли! Ублюдки…»
— «Ты с какого… сорвался?» — спрашивает Соня.
— «Кто ты такая?! — кричит Саня. — Отца-матери нет! Лица у тебя нет, одно… поганое гузно!..»
— «У меня все чего надо, такие, как ты, душу отдадут, лишь бы я показала… А у тебя… что? Мать у тебя? Ты ж убил свою мать, паскуда!»
— «Я себя убил, — говорит Саня. — Меня нет. Я мертвый…»
Ночью, когда «десант» мужиков пролезает в соседнюю камеру, Соня приходит к Сане п о г о в о р и т ь . Они говорят подолгу, все более свободно, рассказывают друг другу о себе. У Сони статья сто пятнадцатая, часть вторая: «заведомое заражение другого лица венерической болезнью»; два месяца ее лечили в тюрьме, через месяц пойдет на этап, статья до трех лет…
Однажды, заговорившись, она не успевает выскочить к поверке, Саня надел на нее свою меховую шапку, а пьяный с утра корпусной не заметил подмены.
Акт третий. ЭПИЛОГ.
«Дама», оскорбленная, что «заявок» на нее так и не поступило, грозит сдать всю «малину». Решено несколько дней подождать, затаиться, Миша обещает «уладить» по своим «каналам»: «даму» сплавят.
Именно в эти ночи Саня сближается с Соней. Они разговаривают через дыру под шконкой. Их диалог — г л а в н о е в пьесе. Убийца и блудница.
— «Ты хорошо рисуешь, можешь делать деньги. Но… не понять, что это?»