«Знакомы? — Знакомы. — Читали? — Нет. — Совсем ничего? — Ничего.— Кого видали в доме? — Сестру. Мужа сестры…» Ага, еще покойника видели, кто уехал на запад — видели… «О чем разговаривали? — О погоде, о природе, о климате…» «Читали? — Я не читаю книг своих знакомых, не хочу портить отношения…» Научили за почти семьдесят лет: промолчать не значит солгать.
Может быть, так и надо? Но… корябает душу: ты сидишь в тюрьме за свои книги, а твой близкий товарищ…
Но он сказал всего лишь правду: ты пишешь плохо и он предпочитает смолчать, в этой ситуации считает невозможным сказать правду. Наверно, это благородно…
А что такое п л о х о ? Когда дают срок за книгу — она плохая или хорошая? Или когда «сумма прописью» — хорошая, а когда срок… Коробит, корябает душу, но разве за с е б я ? Мне все равно, мне не надо — за того, кто «не хотел портить отношения…», кто говорит свою п р а в д у и совесть его чиста. Ну, коли совесть… Да разве в том дело! Где же криминал, Людмила Павловна? — Н и ч е г о .
«Щапова…» — вижу я. «Протокол допроса Щаповой Нины Александровны…»
Я поднимаю голову. О н а сидит у стола, ящик выдвинут, там, видимо, клубок, тянется нитка, мелькает крючок… Вяжет! Шапочка, чепчик… Да у нее… ребенок!
— У вас… девочка? — спрашиваю.
Поднимает глаза. Мы рядом: я у маленького столика на привинченном табурете, солнце валит в окно напротив, шелест листьев, звон трамваев; она — за большим столом, сиреневая ниточка ползет из открытого ящика, мелькает крючок…
— Доченька, — губы мягкие, распустила, лицо спокойное, задумчивое,— полтора годика. Нет времени, когда еще сегодня выберусь отсюда…
— Вы ей — сказки, или… рассказы из собственной практики?
— Читайте, Вадим Петрович, у вас мало времени, вот-вот подойдет адвокат. Мы должны к о н ч и т ь сегодня.
— Как… сегодня?
— А так. У меня нет больше времени.
— Зато у меня много. Нет, Людмила Павловна, торопиться я не намерен. Придет адвокат, объяснит…
— Ну погодите…— шипит она и дергает нитку, клубок выпрыгивает на стол, — вы меня запомните!..
— Запомню, запомню…
«Щапова Нина Александровна…» Я нарочно тяну время, не… Нет, не могу читать!..
«Протокол допроса… Щапова…»
«Вопрос: вы знакомы с Полухиным?»
«Ответ: знакома.»
«Вопрос: когда и где вы с ним познакомились?»
«Ответ: Вадима Петровича Полухина я люблю как прекрасного человека и замечательного писателя. А потому, исходя из нравственных, моральных, этических соображений, отвечать на ваши вопросы не буду. Он был арестован с такой жестокостью и бесчеловечностью, в тот день и час, когда его сестра, а у нее нет ни отца, ни матери, была в родильном доме, рожала, что я и по человеческим соображениям ни о чем с вами разговаривать не стану.»
«Вопрос: вам известно, свидетель, что за отказ отдачи показаний вы несете уголовную ответственность и будете привлечены по статье…»
«Ответ: известно.»
«Распишитесь…»
Подпись…
Строки плывут перед глазами, расплываются. Жарко, а мороз по коже. «Огненного искушения, для испытания вам посылаемого, не чуждайтесь, как приключения для вас странного…»
— Людмила Павловна, вы ее… видели?.. Нину Александровну Щапову?
Откусывает нитку, зубы белые, редкие; чепчик почти готов: на полуторагодовалую головку с кудерьками.
— А как же. Видела.
— Расскажите… Какая она…
Ну зачем, к к о м у я лезу, спрашиваю — вот она моя душевная расслабленность!
— Обыкновенная фанатичка. Допрыгается.
Ощущение, что я его где-то встречал, знаю… Мог бы встретить. Скромный, строгий костюм, галстук. Приветливый, благожелательный… Это же а д в о к а т ! Профессиональная благожелательность… Может быть, но это п е р в ы й человек за полгода тюрьмы. Он пришел ко мне, ради меня, он виделся с сестрой, с Митей, я могу ему… доверять!
— Что у меня дома, Иосиф Наумович?
— Все здоровы. Просили кланяться. Очень беспокоятся о вас. Они не одни. Ребенок здоров. Назвали Вадимом…
— Спасибо. А…
— Чуть не забыл: и… Федор Всеволодович выздоровел. Он был болен, вы знаете, но… Все хорошо.
Федор Всеволодович?.. Герой моего последнего романа, его нашли там и там, а там не… «Все хорошо»!
— Просили вам передать… Вы не возражаете, Людмила Павловна? Фотография и… шоколад. Сигареты.
— Здесь. В моем присутствии. В камеру — нельзя.
Та же фотография. Но на той сестры не было. Только рука. На этой — сестра и ребенок на руке.
— К сожалению, относительно старая, последнюю не успели, завтра поднесут…
— Сегодня мы должны кончить 201-ю,—говорит она.
— Сегодня? — спрашивает адвокат.
— Вы опоздали, я потратила битый час, вас дожидаючи. Больше у меня нет времени.
— Видите, Иосиф Наумович,— чувствую, как спасительное бешенство заливает глаза, я не могу ее видеть, слышать! — Моему следователю плевать на УПК, у нее нет времени ждать! Когда меня катали в тюрьме — каждый месяц в другой камере, два месяца на общаке, хотя с моей статьей…
— Я прекращу свидание,— говорит она.
— Что? — говорит адвокат.— С в и д а н и е ?
— Сегодня мы закроем дело,— говорит она.
— Вы закроете, а я его не закрою. В обвинительном заключении… Вы прочтите, Иосиф Наумович! Мало что ни одного слова правды, оно безграмотно до идиотизма, до пародийности, да хотя бы из приличия убрали глупости — над вами смеяться будут, над вами…
— Там не будет изменено ни одного слова,—говорит она.
— Да пес с ним, с обвинительным! Неужто вы сочинили? Конечно, начальство, потому и одного слова нельзя исправить!.. Я должен и у меня право прочитать все материалы. Вот они на столе. Все рукописи, бумаги…
— И эту… макулатуру я буду сюда таскать?! — она покраснела, в болотных глазах прыгают искры.
— Слышите, Иосиф Наумович?.. Неужто не расскажете в суде, как говорит со мной следователь?
— Успокойтесь, успокойтесь… — адвокат разводит руками. — Людмила Павловна, вы, действительно…
Она выскакивает из-за стола:
— Я вернусь через пять минут.
Дверь грохнула.
— Ну что вы раскипятились? — говорит адвокат.— Никуда она не денется. Завтра я приду и мы спокойненько…
— Куда она побежала?
— К хозяевам,— он тычет пальцем в потолок.
— К кому?
— ГБ, — говорит адвокат,— кто ж у нее хозяева?
— Вон как?.. Иосиф Наумович, я никак не пойму, почему они сунули меня сюда, а не в Лефортово?
— Вам досадно?
— Хочу понять.
— Право у них есть, статья прокуратуры. Вас они, видно, хорошо знают. Думают, что знают. В Лефортово вам было бы легче, хотя… Очень уж вы вскидчивый. Тяжело?
— Да хорошо мне! Разве я о том? Я людей увидел, себя узнал… Конечно, тяжело, когда шестьдесят человек в камере.
— Ну а… с уголовниками? Какие с ними отношения?
— Нормальные, такие же люди…
Дверь с треском раскрывается. О н а подходит к столу, открывает, закрывает ящики…
Ставит на стол сумочку — к самому краю, ближе к столику, за которым мы сидим…
— Времени у меня нет, а дел много. Вернусь через сорок минут. Учтите — завтра последний день!
— Видите, Людмила Павловна,— говорит адвокат,— зачем столько нервов?
Она уходит, на сей раз осторожно прикрыв дверь.
— Ничего не пойму,— говорю я.
— Не обращайте внимания, их проблемы. Давайте решим наши, коль уж нам подарили сорок минут.
— Здесь с л у ш а ю т ? — спрашиваю я.
— Я редко здесь бываю, в Бутырках я знаю кабинеты, в которых… записывают. Впрочем…
Он глядит мне в глаза и тихо улыбается: глаза у него усталые, печальные. Указывает пальцем на сумочку передо мной. Дамская сумочка явно стоит не на месте.
— Да вы что?! — изумляюсь я.
Он пожимает плечами:
— Все вполне примитивно. У них всегда примитивно. Вы еще не поняли?.. Зачем вам адвокат?
— Хотя бы поговорить, передать домой…
— Вот мы и поговорим. Сегодня и завтра. Вы понимаете — от меня ничего не зависит. Все заранее предрешено.
— Что же предрешено?
— Загадка. Загадочно уже, что они закрыли ваше дело практически без допросов. Только свидетели. Вы не давали показания?
— Не давал.
— Очень странное время, я не удивлюсь, если вас выпустят. Не удивлюсь и если статью переквалифицируют. Кстати, она не обещала вам семидесятую?
— Мы с ней не виделись три месяца, а до того дважды. Но… сокамерник пообещал мне шестьдесят четвертую.
— Похоже, почерк тот же. Шестьдесят четвертой у вас не будет. Сегодня им не нужно. Я думаю, и семидесятой не будет. Пришлось бы везти вас в Лефортово и начинать с начала. Но три года вы можете получить. Они всегда дают максимум, если вы не признаете себя виновным.
— Только что она предложила мне выйти на свободу в обмен на обещание больше не нарушать закон.
— И что же вы?
— Я закона не нарушал.
— Вадим Петрович, вы… не выдержите зону.
— Почему?
— Это очень трудно, с каждым годом тяжелее, а вы… человек несдержанный. Вам будут добавлять и добавлять.
— Какой же выход?
— Быть может, согласиться на то, что она… предлагает? Она не сама сочинила. Для них это тоже выход.
— Вы говорите от себя?
— Я говорю для вас.
— Наверно, вы правы, мне не нужен адвокат.
— У вас будет время подумать. Я не верю, что они станут торопиться. Очень странное время, Вадим Петрович…
— Предстоят изменения?
— Они, думается мне, растеряны, нет былой наглости, самоуверенности. Сегодняшний… срыв вашей попечительницы от дурного характера. Ни о чем не говорит. Но в глубине души она убеждена и ее хозяева убеждены — никаких радикальных перемен не будет. Для них. А косметику они переживут.
— Как клопы, мы в ы ж и г а е м камеру, не косметически, радикально, а через неделю подушка красная.
— Неужели так много? Какой ужас…
Молчу, что-то мне становится… скучно.