В Российской империи тюремное заключение как наказание начало играть значительную роль, начиная с последней четверти XVIII в.
Девизом старой русской темницы было: «поменьше света во все места заключения». Наряду с этим девизом был и другой: «поменьше света из самой тюрьмы». Стены, окружавшие большинство царских тюрем, как бы символизировали, что они строго оберегают тайну всего того, что там творилось. Архивные материалы отчасти раскрывают перед нами тайны тюрем в России.
Всюду, во всех тюрьмах было отвратительно и тяжело, но, конечно, есть различия в режиме политической тюрьмы, монастырского заточения и общеуголовного острога. Наиболее тяжелый режим существовал в Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях и в монастырских тюрьмах.
Не претендуя на полный охват всех происходивших там событий, мы постараемся дать краткую характеристику этих мест заключения и познакомить читателя с интересными историческими фактами, с ними связанными.
В своем рассказе мы, в основном, опирались на материалы, приведенные в пятитомном труде русского ученого-криминалиста М. Н. Гернета (1874–1953) «История царской тюрьмы».
ГЛАВА 1. ПЕТРОПАВЛОВСКАЯ И ШЛИССЕЛЬБУРГСКАЯ КРЕПОСТИ
Петропавловскую и Шлиссельбургскую крепости роднит между собой общая их история на протяжении двух столетий. Одну из них Петр I завоевал, другую основал, — таким образом, они обе связаны с именем Петра. Обе эти крепости, вместо того чтобы быть оплотом против внешних врагов, превратились в места заточения так называемых государственных преступников и важнейших уголовных преступников.
Крепости эти находились одна от другой всего на расстоянии 60 километров. В течение значительного периода времени каждая крепость была рассчитана на небольшое число заключенных, содержание которых обходилось само по себе дешево, но дорого стоили специальная администрация и охрана этих крепостей. Строгого разделения между назначением Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей большей частью не проводилось, но первая из них нередко оказывалась преддверием второй. В Петропавловской крепости было удобно содержать обвиняемых до окончания дознания, следствия или суда над ними, после чего часть из них переправляли в Шлиссельбургскую крепость для казни там или заточения на бесконечно долгие годы.
Петропавловская крепость расположена в Санкт-Петербурге против Зимнего дворца на берегу реки Невы. Она была заложена 16 мая 1703 г. и сначала официальным ее названием было «Санкт-Петербургская крепость».
Крепостные стены Петропавловской крепости представляют собой обширный шестиугольник, охватывающий кольцом весь остров по его берегам. В углах шестиугольника расположены бастионы. Стены, соединяющие эти бастионы, носят названия куртин. Эти стены не сплошные, а полые внутри, что давало возможность использовать помещения, устроенные внутри стен. Обычно внутренние помещения носили названия казематов и служили то для склада военных припасов, то для размещения войска, то для заключения там арестантов. Для защиты крепости были устроены равелины, т. е. добавочные стены перед крепостью для защиты входов в крепость.
Характерны наименования различных частей этой крепости. Эти наименования связаны с именами вельмож и приближенных Петра I и с именами царей и цариц. 20 июня 1733 г. помещена такая запись: «В память деда императрицы царя Алексея Михайловича заложен каменный равелин перед полигоном, обращенным к Васильевскому острову, основание положено собственными руками Ее Величества». Так «руки Ее Величества» положили первый камень в основание Алексеевского равелина, которому предстояло сделаться самым важным местом заточения обвиняемых в «государственных преступлениях».
В 1738 г. уже существовал неизвестно когда построенный дом тайной канцелярии. Нужно думать, что он был местом и для заключения арестантов. Такими местами были также равелины (Иоанновский, Алексеевский), бастионы (Зотова, Анны Иоанновны, Екатерины, Трубецкого) и куртины (Кронверкская, Невская, Васильевская, Никольская).
Приведенный перечень мест заключения арестантов крепости показывает, что эти места находились повсюду. Большое количество казематов внутри крепостных стен свидетельствует о том, что эти стены на самом деле были жилыми помещениями. Они были заселены не только арестантами. В них были устроены помещения для солдат, для инвалидов, для рабочих и даже для детей-сирот лиц военного ведомства. Но и эти жилые помещения внутри крепостных стен носили название казематов, т. е. так же, как и арестантские камеры.
Окнами в казематах служили узкие амбразуры (более широкие с внешней стороны и более узкие с внутренней). Кроме малого доступа дневного света в эти казематы, у них была и еще одна общая черта — наличие большой сырости. От сырости гибли склады припасов, архивы. Гибли и люди. Сырость была неизбежна вследствие того, что стены и крыша были земляные и вода просачивалась через земляные потолки. Сырость увеличивалась также после многих наводнений, заливавших крепостные стены, когда обильная вода проникала и внутрь помещений.
Особо следует остановиться на тюрьме Алексеевского равелина. Именно с этой тюрьмой связана известность крепости как самого сурового места заточения государственных преступников российской империи. В Алексеевском равелине располагались одиночные камеры для заключенных, а также помещения для администрации, караульной комнаты и кухни. Все они были пронумерованы (с № 1 по № 20). Существовало резкое различие в обстановке отдельных «покоев».
В исключительном положении находились покои под № 1 и под № 2, рассчитанные каждый на одного жильца. Несомненно, их занимали начальники тюрьмы. Здесь было по одному стенному зеркалу в золоченых рамах, по ломберному столу, по два крашеных стола и одной кровати. В первом номере была кушетка (канапе). В первых двух номерах, в также в № 3 было по два кресла и по мягкому стулу. По три мягких стула было в № 4 и № 5. Туалетные зеркала в рамах красного дерева были в № 3–5. Таким образом, вероятнее всего, что в первых пяти комнатах размещались чины администрации. В этих номерах на кроватях были полупуховые перины с двумя такими же подушками и стегаными ситцевыми одеялами.
Вторая группа камер, начиная с № 6 и кончая № 12, была предназначена для арестованных «благородного звания». На кроватях лежали волосяные тюфяки и по две полу пуховые подушки. Здесь было по два крашеных стола и по два — три стула. Подсвечники здесь были уже не медные, а железные.
Третью группу камер составляли № 13–20. На кроватях здесь были постланы тюфяки: на трех — волосяные, а на пяти — из оленьей шерсти. Мебель состояла из простого стола и стула. Вместо глубоких и мелких тарелок, стаканов и рюмок вся обеденная посуда состояла из суповой миски, глиняной кружки и бутылки, а вместо серебряных ложек употреблялись деревянные.
Вероятно, эти камеры были предназначены для заключенных среднего класса.
Самая скудная обстановка была в комнатах, не обозначенных каким-либо номером и названных «казематами». Здесь на кроватях лежали тюфяки из мочалы с подушками и одеялами. Вместо свечей здесь были ночники. В каждой камере было по столу и стулу. Очевидно, в этих камерах размещались заключенные низших сословий.
Перечень узников Петропавловской крепости всегда начинают с сына Петра I царевича Алексея, стоявшего во главе противников реформаторской деятельности его отца.
Первыми узниками с февраля 1718 г. были приверженцы царевича Алексея Петровича: генерал-аудитор Кикин, Лопухин, В. В. Долгорукий и др. 25 мая того же года была привезена и заключена в крепость царевна Мария Алексеевна, заключенная в «раскат Трубецкого в палате». Здесь был заключен и «умер» царевич Алексей.
Наряду со своими политическими врагами царское правительство направляло в Петропавловскую крепость и общеуголовных преступников из числа тех, которые казались ему более опасными.
До нас дошло жуткое описание Винского, узника Петропавловской крепости, перебывавшего в разных помещениях этой крепости. Он служил в одном из петербургских полков и был арестован 12 октября 1779 г. по подозрению в подложном получении из банка довольно крупной денежной суммы.
После доставки Винского в Петропавловскую крепость его повели вдоль стены крепости с редкими в них «дверцами и малыми оконцами». Его ввели через небольшую дверцу в помещение, и он увидел перед собой «огромный со сводами во всю ширину погреб или сарай, освещаемый одним маленьким окошечком» («Записки Винского», «Русский архив», 1877, кн. 1, тетр. 1 и 2). Здесь с него сняли верхнее платье и стащили с ног обувь, а из его косы выплели ленту и тесемку. Все это делалось так грубо, что Винский ожидал начала порки и стрижки волос. Однако этого не произошло. Все деньги и вещи были отобраны. Камзол, верхнее платье и нижнее белье были тут же возвращены со срезанными пуговицами. Автор продолжает свои воспоминания: «Без обуви и штанов повели меня в самую глубь каземата, где, отворивши маленькую дверь, сунули меня в нее, бросили ко мне шинель и обувь, потом дверь захлопнули и потом цепочку наложили… Видя себя совершенно в темноте, я сделал шага два вперед, но лбом коснулся свода. Из осторожности простерши руки вправо, ощупал прямую мокрую стену; поворотясь влево, наткнулся на мокрую скамью, и на сей севши, старался собрать рассыпавшийся мой рассудок».
Солдатам-стражникам запрещено было разговаривать с заключенными. Темнота в камере была полная. Когда солдат вошел со свечой, то это освещение «начертало весьма явственно всю гнусность и ужас этой темницы; в мокром смрадном углу загорожен хлев досками на пространстве двух с половиной шагов, в котором добрый человек пожалел бы и свиней запирать».
Самой крупной фигурой екатерининской эпохи из числа заключенных в Петропавловской крепости был знаменитый писатель Александр Радищев, автор книги «Путешествие из Петербурга в Москву», в которой он выразил свой протест против самодержавной власти и крепостного права.
Неизвестно, в какое «обыкновенное место» в Петропавловской крепости был заключен Радищев. К тому времени в районе Петропавловской крепости, кроме казематов в стенах крепости, находились три тюрьмы: смирительный дом, Коммисский казенный дом и деревянное здание внутри Алексеевского равелина. Вероятнее всего, он был направлен в строжайшую по режиму из этих трех тюрем — в Алексеевский равелин. Здесь, в одиночной камере тюрьмы Петропавловской крепости, Радищев переживал не только все тяжести тюремного заключения, но и мучения, связанные с допросами, с волнениями судебного процесса и троекратным приговором к смертной казни. Правда, императрица Екатерина II заменила смертную казнь лишением дворянства, чинов и ордена и ссылкой в Сибирь в Илимский острог, на десятилетнее безысходное пребывание.
В 1790 г. писателя из Петропавловской крепости отправили в Сибирь закованным в кандалы. Их сняли лишь в пути благодаря хлопотам князя Воронцова, любившего Радищева и заботившегося о нем и после его осуждения. Однако никакие хлопоты не поколебали гнева Екатерины. Только после ее смерти Павел вернул 23 ноября 1796 г. писателя из ссылки для проживания в имении под негласным надзором. Через пять лет, 15 марта 1801 г., последовала полная амнистия осужденного.
В 1802 г. Александр Радищев покончил жизнь самоубийством. «Потомство за меня отомстит», — сказал он перед смертью.
В ночь с 24 на 25 мая 1775 г. яхта с командой Преображенского полка и Толстым прибыла в Крондштадт и отсюда доставила в Петропавловскую крепость захваченных в Ливорно графом Орловым посредством вероломного обмана «княжну Тараканову», известную самозванку, именовавшую себя дочерью императрицы Елизаветы, служанку ее Франциску фон Мешеде, трех лакеев и поляков Даманского и Черномского с двумя их камердинерами. Здесь они были размещены по казематам.
Допрос арестованной вел в ее камере четыре дня подряд князь Голицын. Он доносил царице, что самозванка не сознается, но пока он не сделал никаких ограничений в ее пище и оставил при ней служанку. Вместе с тем он добавлял, что «самозванка» больна чахоткой и харкает кровью.
Несмотря на это, режим содержания пленницы был ухудшен. Голицын приказал отобрать у заключенной все, кроме постели и самого необходимого платья, давать ей пищу, сколько нужно для поддержания жизни, не допускать к ней служителей. В камере днем и ночью находились офицер и два солдата. Эта мера была принята под влиянием письма Екатерины, рассерженной письмом к ней заключенной и требовавшей принятия мер строгости, чтобы «образумить» самозванку, «наглость» которой, по словам Екатерины, «выходит из всяких возможных пределов».
Присутствие мужчин в камере очень тяготило узницу, и она в своем письме умоляла Екатерину избавить ее от присутствия солдат у ее кровати. По-видимому, женщина-императрица прекрасно понимала тягость такого присутствия солдат у постели женщины, но она не была склонна изменить режим своей конкурентке на трон.
Винский, заключенный в Петропавловскую крепость вскоре после заключения туда «княжны Таракановой», вспоминает в своих записках рассказ тюремного сторожа о посещении арестантки графом Орловым, на которого она кричала и топала ногами. Возможно, что он приходил сюда не только из любопытства увидеть свою жертву, но и для попытки получить от нее признание и новые показания.
4 декабря 1775 г. «самозванка-бродяга» умерла от чахотки, и, по преданию, труп ее был зарыт во дворе Алексеевского равелина.
Существует и другая версия смерти княжны Таракановой. Она принадлежит знаменитому французскому писателю Александру Дюма (отцу). Как известно, в 1858–1859 гг. Александр Дюма совершил длительное путешествие по России. Свои путевые очерки он объединил в книги «Из Парижа в Астрахань» и «Кавказ».
В одной из этих книг, а именно в очерках «Из Парижа в Астрахань», изложена версия французского писателя о жизни и гибели княжны Таракановой. Александр Дюма, не ручаясь за историческую подлинность упомянутых событий, отнес ее к разряду страшных легенд Петропавловской крепости.
Итак, передадим слово самому Александру Дюма.
«…Фрегат бросил якорь в Кронштадте, и Орлов отправился в Санкт-Петербург за указаниями императрицы. Вечером того же дня лодка, закрытая наподобие гондолы, та, что служила императрице для ее ночных прогулок по Неве, отделилась от фрегата, поднялась по Неве и пристала к берегу, против крепости. Женщина в наброшенном длинном покрывале, чтобы никто не увидел ни лица, ни фигуры и не получил никакого представления о ней, сошла с лодки и в сопровождении офицера и четырех солдат направилась к крепости. Офицер передал приказ коменданту. Тот молча жестом подозвал тюремного надзирателя, пальцем показал ему номер, написанный на стенке, и пошел первым.
— Следуйте за комендантом, — сказал надзиратель.
Женщина подчинилась.
Пересекли двор, открыли потайную дверь, спустились на 20 ступеней вниз, открыли дверь № 5, втолкнули женщину в камеру наподобие склепа и заперли за ней дверь. Дочь Елизаветы, прекрасная княжна Тараканова, это чудное создание, воспринимаемое созданием из перламутра, кармина, газа и атласа, оказалась полунагой в сырой и темной «мышеловке» равелина св. Андрея и стала жить жизнью тех рептилий, какие — она почувствовала ночью — несколько раз скользнули по ее влажному лбу и холодным рукам.
Она сделалась не только безразличной, но еще и перестала реагировать на всякий шум. Спустя несколько дней после этого, она явственно услыхала самое сильное мыканье Невской воды, но вот уж 12 лет, как она слушала его, и это мыканье было то глуше, то громче. Потом услыхала пушечный выстрел. Она подняла голову. Ей показалось, что речная вода проникает через верхний проем и разливается по карцеру. Вскоре сомнения отпали, вода ручьем полилась в проем. Через два часа она ворвалась вовнутрь. Нева поднялась.
Бедная женщина, она поняла смертельную опасность. Каким бы мрачным ни было ее существование, смерть ей казалась более мрачной… Ей было только 32 года.
Вскоре вода дошла ей до колен. Она звала, она кричала. Она подняла камень, что накануне не могла сдвинуть с места, и била камнем в дверь.
Ее крики, делаясь все более душераздирающими, ее стенания, в которых все сильнее звучала мольба, продолжались остаток дня и почти всю ночь. Эти плачи, идущие из воды, были невыносимы. Наконец около 4 часов утра они угасли. Вода полностью заполнила подвальный этаж равелина св. Андрея.
Когда наводнение прекратилось, когда вода спала, проникли в карцер княжны и обнаружили там ее тело. Мертвая она не нуждалась больше в приказе императрицы, чтобы выйти оттуда. Вырыли яму на земляном валу и ночью закопали княжну. Сегодня еще показывают — взглядом, пальцем, жестом — холмик без креста, без камня, без таблички, на который присаживаются гарнизонные солдаты, чтобы побеседовать или сыграть в карты. Это единственный монумент, поставленный дочери Елизаветы, это единственная память, которая сохраняется о ней».
Такова вторая легенда крепости…
Самым ранним описанием внешнего вида Шлиссельбургской крепости является статья неизвестного автора «Прогулка в Шлиссельбург», помещенная в «Отечественных записках» за 1823 г. Автор указанной статьи говорит о шести бастионах крепости и о восьми башнях. До настоящего времени сохранилось шесть башен: Государева, или Царская, Светличная, Королевская, Флажная, Головкина и Головина.
За крепостными стенами, на некотором расстоянии от них и параллельно им тянулся вал с выступами против бастионов. Внутри крепостной стены находились две тюрьмы, одна из которых носила название «Нумерной казармы», а другая — «Секретного дома». Внутри крепости находились церковь, дом коменданта с садом и другие здания.
В истории Шлиссельбургской крепости было много важных политических узников. Глубокая тайна окутывала их жизнь здесь. Одним из таких узников был император Иоанн Антонович.
Иоанн Антонович был заточен в Шлиссельбургскую крепость шестнадцатилетним юношей в 1756 г., став жертвой дворцового переворота. Ему было всего два месяца, когда он был провозглашен всероссийским самодержцем. Заключению Иоанна в Шлиссельбург предшествовало двенадцатилетнее его заточение совершенно секретно в особом здании в Холмогорах, где отдельно от него, тогда еще маленького ребенка, содержались его отец, мать, братья и сестры. Отсюда Иоанн был вывезен ночью с соблюдением строжайшей тайны и доставлен в Шлиссельбургскую крепость под названием «безымянного колодника».
Об условиях его содержания в Шлиссельбургской крепости до нас дошли некоторые сведения. Надзор за ним поручили трем офицерам. Им предписывалось соблюдать в величайшей тайне все, что относится к узнику. Под страхом смертной казни они не должны были никому говорить, кто узник, «стар или молод, русский или иностранец». На время уборки помещения безымянный колодник должен был оставаться за ширмами.
Старший офицер Овцын в своем донесении в мае 1759 г. сообщал, что узник часто находился в возбужденном состоянии. Имеются документальные указания, что офицеры дразнили Иоанна и приводили его этим в гнев. В одном из рапортов 1761 г. сообщалось, что для усмирения узника нашли средство. Ему перестают давать чай и выдают рваные чулки.
Тот же офицер Овцын в своем рапорте от июня 1759 г. высказывал свои сомнения о нормальности узника, но добавлял, что «арестант подкрепляет свою правоту ссылками на Евангелие… и на прочие книги, сказывает, в котором месте и в Житии которого святого пишется». Это дает основание предполагать, что Иоанн не был безграмотным, как об этом объявила в своем манифесте о его смерти Екатерина. Она имела свои основания скрыть правду о его смерти, т. к. узник был убит ее офицерами. Ей было выгодно поведать народу, что Иоанн Антонович был «лишен разума и смысла человеческого», что он был косноязычен. В этом же манифесте Екатерина сообщала народу такие сведения об установленном ею режиме для узника, которые совершенно расходятся с донесениями караульного офицера более ранних годов.
Офицеры Екатерины убили Иоанна Антоновича при попытке Мировича освободить его. Мирович был казнен, а убийцы-офицеры награждены. Кроме Мировича, были жестоко наказаны его соучастники: 48 солдат были прогнаны сквозь строй, в том числе один двенадцать раз и шестеро десять раз через тысячу человек, с последующей ссылкой навечно на каторжные работы.
В царских крепостях и тюрьмах было загублено не только много жизней, но и много талантов. Одним из таких загубленных талантов был узник сначала Петропавловской, потом Шлиссельбургской крепости, минский помёщик Казимир Черновский — человек, который едва ли не первым заинтересовался вопросом о сооружении подводного судна.
В начале XIX в. идея сооружения подводной лодки была новой не только для России, но и для других стран. В то время ей уделялось большое внимание только во Франции, где производились даже опыты с изобретенными к тому времени подводными лодками.
Черновский начал работать над своим изобретением в 1825 г. В 1829 г. он был арестован за участие в организации первого польского восстания и заключен в Петропавловскую крепость. Уже находясь там, Черновский написал письмо Николаю I. Он предложил сделать в довольно короткий срок подводное судно, пригодное как для военных, так и для промышленных и научных целей. В этом письме он указывал на возможность использования его подводной лодки для взрыва неприятельских кораблей, для тайных высадок десантов на территории других стран, на собирание с морского дна жемчуга, морских трав и т. д. Черновский не просил для себя денег и свободы. Он мечтал о воплощении своей творческой идеи в практическое дело.
Вскоре Черновскому было предложено представить письменное изложение своего проекта, что он и сделал, изложив этот проект подробно на 32 листах.
Этот проект не был бредом человека, сошедшего с ума в одиночной камере Петропавловской крепости. Он был передан для ознакомления генералу корпуса инженеров путей сообщения Базену. Базен, по-видимому, не знал, что автором проекта является заключенный в крепости. Сделав ряд критических замечаний, он закончил свой отзыв такими словами: «Впрочем, я не могу не признаться, что хотя описанная в записке подводная лодка не удовлетворяет всем желаемым условиям, однако изобретение ее делает честь сочинителю, и должно полагать, что его усердие и практические знания могли бы быть полезны при дальнейших исследованиях и производстве решительных опытов для введения и усовершенствования подводного судоходства в Российской империи» (М. М. Семин, «Красный архив», 1941 г., № 1, стр. 249–257).
Казалось бы, что такой лестный отзыв Базена, образованного инженера, о неизвестном ему авторе проекта, должен был подтолкнуть правительство к тому, чтобы дать этому автору возможность для дальнейшей работы. Но этого, к сожалению, не случилось. Наоборот, Черновский был поставлен в еще более тяжелые условия. 4 октября 1829 г. он по неизвестной причине был переведен из Петропавловской в Шлиссельбургскую крепость.
По правилам Шлиссельбургской крепости узникам запрещалось давать бумагу и возможность для работы. Исходя из этих правил, комендант крепости отобрал у Черновского находившиеся при нем до этого чертежи и записки. Целых десять месяцев он был лишен возможности заниматься своим проектом. Наконец, из Петербурга пришел запрос с предложением Черновскому представить свои возражения на критические замечания Базена. Разрешение снабдить заключенного бумагой и чертежными принадлежностями было дано в августе 1830 г.
Черновский принялся за работу сначала охотно. Но его постигла общая участь всех заключенных в Шлиссельбургской крепости: его забыли. Шли месяцы за месяцами, и только 11 мая 1832 г. военный министр запросил, в каком положении находится работа Черновского. За это время узник-изобретатель пережил настоящую трагедию. По сообщению коменданта на запрос военного министра, Черновский постепенно «становился задумчивым, наконец, июля 5 дня прошлого года (1831) сделал покушение на свою жизнь». Он нанес себе перочинным ножом рану в шею, после чего девять месяцев пролежал в постели. По словам коменданта, изобретатель сам просил убрать от него чертежные принадлежности. Но вместе с ними были отобраны и бумаги. Они были возвращены Черновскому после упомянутого запроса военного министра. Но без чертежных принадлежностей было невозможно продолжать работу. Комендант крепости запросил Николая I, можно ли дать их Черновскому. Царь в своем ответе предоставил самому коменданту снабжать Черновского чертежными принадлежностями. Нет ничего удивительного поэтому, что комендант нашел для себя более спокойным и удобным не давать их узнику.
В создавшихся условиях было трудно работать над проектом подводной лодки. У узника-изобретателя не было книг, инструментов; не было возможности обменяться с кем-либо своими мыслями, получить консультацию. Его блестящий проект не обеспечил ему ни на секунду проблеска в темноте, которая окутывала его в одиночной камере. Черновский физически и психически погибал…
В сентябре 1832 г. военный министр вновь сделал запрос коменданту крепости о работе Черновского. Комендант ответил, что инструментов он заключенному не дал, но убеждал его работать без них. Однако заключенный работает с большой леностью, жалуется на болезненное состояние. Он начертил лишь план, который сопроводил описанием. Ответа на критические замечания Базена он не дает «из упрямства или не надеясь на свои способности».
Из этого ответа коменданта видно, что огонь вдохновения изобретателя был уже потушен условиями заточения. Вместо энергии Черновского охватила обычная тюремная апатия.
Новый отзыв эксперта Базена о плане и объяснительной записке Черновского был очень подробным. Это снова говорит о том, что проект о подводной лодке не был плодом фантазии и заслуживал критического рассмотрения эксперта. Общее заключение его на этот раз было менее благоприятным. Оно не содержало прежнего решительного указания использовать способности автора в деле подводного судостроения. Быть может, Базен учитывал, что его совет использовать эти способности автора проекта, данный им три года назад, совсем не был принят во внимание.
Вскоре Черновский был отправлен из Шлиссельбургской крепости на далекий север — в Архангельскую губернию. Дальнейшая судьба изобретателя подводной лодки неизвестна. Таким образом, условия одиночного заключения оборвали работу изобретателя и привели его даже к попытке покончить жизнь самоубийством.
Среди заключенных за государственные преступления значительную часть составили кратковременные обитатели крепости — декабристы. Только декабрист Поджио, проведший здесь 7 лет, составил в этом отношении исключение.
Другую, большую по численности группу людей, заключенных в Шлиссельбургскую крепость за государственные преступления, составили участники восстания в Польше. Наиболее видный участник этого восстания — ветеран Шлиссельбургской крепости Валериан Лукасинский провел здесь 38 лет (1830–1868 гг.). За все время существования крепости не было ни одного узника, который по продолжительности пребывания в ней мог сравниться с Лукасинским.
История его пребывания здесь началась с получения комендантом крепости приказа от 21 декабря 1830 г. В приказе говорилось: «Предписано имеющего быть присланного государственного преступника Царства Польского содержать самым тайным образом, так, чтобы кроме Вас никто не знал даже его имени и откуда привезен» (ЦГИА в Москве. Фонд Шлиссельбургской крепости, 1830, № 1. «Дело об арестантах Лукасинском и Жубе»).
В морозный день 24 декабря 1830 г. к воротам крепости жандармы привезли Лукасинского. Но заточение его началось еще с октября 1822 г., т. е. за 8 лет до перевода его в Шлиссельбург, когда он был заключен в новую политическую тюрьму в бывшем кармелитском монастыре в Лешне за организацию патриотического польского общества для борьбы с российским самодержавием. Тогда ему было 36 лет.
После двух лет следствия и предварительного заключения в октябре 1824 г. Лукасинский вместе с другими заключенными был выведен из тюрьмы для исполнения публичного приговора военного суда. Его выставили на площади первым в ряду осужденных. Кругом стояли войска и народ. Палач сорвал со всех погоны, знаки отличия и мундиры. Затем им обрили головы, заковали в кандалы и заставили каждого везти ручные тачки вдоль всего фронта войск. Под оглушительный барабанный бой Лукасинский вез впереди всех свою тачку. Он шел, гордо подняв голову.
Вслед за этим Лукасинского отвезли в крепость Замос-тье. В этой крепости он находился 7 лет. В Замостье Лукасинский сделал попытку организовать восстание заключенных и был приговорен к смертной казни. Наместник Варшавы, великий князь Константин, заменил казнь Лукасинскому и другому осужденному телесным наказанием — 400 ударов палками. Срок нахождения в крепости ему был удвоен, т. е. доведен до 14 лет. Вскоре Лукасинский был переведен в крепость Гуру, а затем — в казармы Волынского полка в Варшаве. Здесь он содержался в глубочайшей тайне в маленькой полутемной конуре.
«Последний раз Лукасинского видели во Владове. В жалкой сермяге, с бородой по пояс, он шел пешком на веревке под конным конвоем, с обнаженными саблями. Его вели таким способом до Белостока, откуда он был передан в Бобруйскую крепость… Отсюда, по повелению Николая I, он был перевезен В Шлиссельбургскую крепость», — пишет биограф Лукасинского Шимон Аскенази (Szymon Askenazy, Lykasinsky, Warszawa, 1908, I и II).
В Шлиссельбурге Лукасинский, в соответствии с повелением Николая содержать его «самым тайным образом», был заключен в нижний подземный этаж Светличной башни, «очень низкий, придавленный гранитными сводами, на утрамбованной голой земле, мрачный, холодный, погруженный в молчание, как кладбище». Одним из подтверждений содержания узника совершенно отдельно от прочих заключенных является прямое указание Михаила Бакунина, который находился здесь с 1854 по 1857 г. Он увидел во время прогулки неизвестного сгорбленного старика с длинной бородой под охраной особого офицера, который не позволил приблизиться к узнику. От другого офицера, расположенного к нему, Бакунин узнал, что это был Лукасинский. Через несколько минут, по заранее сделанному сговору с тем же офицером, во время прогулки Бакунин подошел к Лукасинскому и тихо назвал его фамилию. Тот вздрогнул всем телом и спросил: «Кто?» Бакунин ответил: «Заключенный в этом году». Тогда Лукасинский задал три вопроса: «Который теперь год? Кто в Польше? Что в Польше?» Бакунин ему ответил. Старик, опустив голову, пошел в другую сторону. После этого разговора Лукасинский, по словам офицера, был беспокоен и бредил несколько дней. Больше Бакунин Лукасинского не видел.
За 6 лет до смерти в положении Лукасинского наступило некоторое облегчение. Комендант Лепарский добился вывода Лукасинского из Светличной башни. 25 февраля 1862 г. он был помещен в комнате нижнего этажа каземата. Перевод Лукасинского в новое помещение рассматривался как его освобождение, и его стали иногда именовать «бывшим арестантом». В камере он мог писать, читать, а Лепарский принимал его у себя в доме. Аскенази приводит в своей книге письма Лукасинского к Лепарскому, а также его записки, которые Лукасинский начал писать в Шлиссельбургской крепости. В этих записках иногда заметно помрачение рассудка, что и неудивительно. Аскенази правильно понял душевное потрясение заключенного: «Единственный в своем роде психический процесс происходит в человеке, который как бы вставал из гроба после сорока лет и на ум и сердце которого нахлынула слишком сильная волна фактов и впечатлений, глубоко потрясающих его мысль и чувство. Такая внезапная и обильная событиями и переживаниями волна, обрушившаяся на бедный, высохший, испепеленный от мучений мозг, заставила его, правда, непроизвольно зажечься лихорадочной жизнью, но вместе с тем и проявить свои изъяны, тут и началось помешательство Лукасинского».
По данным того же Аскенази, «в июне 1865 г. Лукасинский перенес первый апоплексический удар. Весной 1866 г., по свидетельству студента-медика Степут, который тогда мимоходом видел в Шлиссельбурге Лукасинского, он еще был на ногах, говорил на смешанном русско-польско-французском языке и не терял надежды на получение свободы. С 1867 г. нет никакого живого следа о Лукасинском… Кажется, в это самое время он совершенно потерял сознание».
27 февраля 1868 г. Лукасинский умер. Его тело зарыли на территории крепости. Шлиссельбург был для него при жизни могилой 37 с лишним лет. Шлиссельбург же укрыл его навсегда.
Дополним приведенные нами сведения о Петропавловской и Шлиссельбургской крепостях сведениями о Кексгольмской крепости, в которой были заключены пять человек семьи Емельяна Пугачева.
Из подлинного дела Пугачева видно, что он был доставлен в Москву одновременно с первой женой и сыном. Все они были заключены в помещениях Монетного двора, но жена его и сын были заключены в особую камеру. Вскоре туда же были доставлены с нянькой две маленькие дочери Пугачева от первого его брака и вторая жена Пугачева, которой было в то время 15 лет. В 1774 г., после казни Пугачева, все они были помещены в Кексгольмскую крепость.
На долю старшей дочери Пугачева, Аграфены, выпала тяжелая участь быть изнасилованной комендантом Кексгольмской крепости Гофманом.
Дело об изнасиловании комендантом крепости арестантки никогда бы не выявилось наружу, если бы не последовало перевода коменданта на другую службу. Все это дело — одна сплошная цепь преступлений. Для совершения их комендант, пользуясь неограниченной властью местного владыки, использовал помощь нескольких лиц, начиная от плац-майора, в квартире которого совершил изнасилование. Но этого мало. Для сокрытия своей вины он угрозой принудил Аграфену объявить отцом новорожденного ребенка не его, коменданта, а одного из солдат.
В таком виде дело было доложено царю, и Павел приказал поместить ребенка в воспитательный дом, но генерал-губернатор Куракин разъяснил, что ребенка следует отобрать от матери после прекращения кормления грудью. Несчастной матери не пришлось переживать тяжесть разлуки с сыном: через два месяца после рождения он умер.
Через месяц после родов комендант Гофман смог перевестись на службу в другое место. Тогда-то Аграфена набралась смелости и объявила новому коменданту, что сделалась жертвой изнасилования. Соучастница преступления, доставившая девушку коменданту, говорила ей: «Он твой командир и что захочет, то может и сделать». Эта же соучастница по приказу того же коменданта подговаривала забеременевшую девушку скрыть роды, а после рождения ребенка уничтожить его.
Свидетели подтвердили правильность показаний Аграфены. Все следственное дело о преступлении коменданта Гофмана было сообщено Павлу. В деле имеется его резолюция сообщить ему, куда назначен на новую службу Гофман. В архивном деле нет ни ответа на этот вопрос, ни вообще каких-либо других сведений о коменданте-насильнике.
Аграфена умерла в 1834 г., прожив в заключении шестьдесят лет.
ГЛАВА 2. МОНАСТЫРСКИЕ ТЮРЬМЫ
Под монастырскими тюрьмами понимаются места заключения при монастырях, с одной стороны, в виде монашеских келий обычного типа, с другой — в виде казематов внутри стен, или в подвалах под церковными полами и в погребах или, наконец, в виде специально оборудованных тюремных зданий внутри монастырских стен.
Во всех этих случаях начальником монастырской тюрьмы являлся настоятель монастыря, а подчиненные ему монахи несли обязанности помощников в деле осуществления режима узников, если для этого не было прислано специальной воинской охраны.
Из монастырских тюрем самой старой была тюрьма при Соловецком монастыре. В Соловецкий монастырь заточались преступники и лица, признанные опасными для государственного строя. Здесь также содержались крестьяне за отступление от православия (например, раскольник Протопопов, прорицатель Авель и др.).
Монастырь был основан еще в 1437 г. Он был обнесен крепостью в 1584 г. По внешнему виду монастырские стены и башни на них напоминают до некоторой степени крепостные сооружения Шлиссельбургской и Петропавловской крепостей. Монастырь был настоящей крепостью.
Тюремные казематы внутри крепостных стен были устроены в разных местах — у Никольских ворот, у Святых ворот. Вот как описал такую камеру русский историк Μ. А. Колчин, напечатавший в 1887 г. свое исследование «Ссыльные и заточенные в остроге соловецкого монастыря в XVI–XVIII вв.»: «Мы зашли в узкий, длинный темный ход, проделанный внутри толстой тюремной стены. Идем по нему, сердце невольно сжимается… Идем далее, пока не наталкиваемся на небольшую дверь с маленьким окошечком в середине ее. За дверью чулан аршина полтора, без всякой лавки, без всего того, без чего жить человеку нельзя. В нем можно только стоять или сидеть, скорчившись. Лежать или сидеть с протянутыми ногами не позволяет пространство чулана, а скамьи для сидения не полагается. А несомненно, что здесь заставляли жить людей не один день».
Другие арестантские помещения были устроены под крыльцом Успенского собора, у Архангельских ворот в башне и в других местах.
Режим для сосланных в Соловецкий монастырь различался в зависимости от разных условий. Сюда ссылали: 1) под начала и 2) под караул. Первая форма заключения была менее строгой, чем вторая, и была сопряжена с обязательными работами по монастырю на его нужды. Обычно заключенные спали на войлоке и на подушке из оленьей шерсти. Строго запрещалось давать заключенным письменные принадлежности и книги, кроме церковных. За нарушение этих правил и за разговоры с изолированными заключенными виновные наказывались телесно или сажались на цепь.
Питание менялось в зависимости от режима, примененного к тому или другому узнику. Оно могло состоять или только из хлеба и воды или даже из четырех блюд. Трудно приходилось тем сектантам, содержащимся в монастыре, которые употребляли для пищи свою посуду и не считали возможным принимать пищу, окропленную святой водой. Питание производилось за счет монастыря и за счет милостыни богомольцев.
Необходимым дополнением для поддержания режима заточения и для соблюдения монастырских правил было «лобное место», т. е. площадь для производства наказаний плетьми, палками, батогами, розгами и шелепами. «Тихая обитель» тогда оглашалась воплями наказуемых. А в казематах монастырской тюрьмы, не прерываясь, шло своим чередом душевное страдание заживо замурованных там людей. Душевные муки соперничали с физическими страданиями, какие несла с собой эта средневековая тюрьма.
Прорицатель Авель, сосланный сюда после заточения Екатериной в Петропавловской, а потом в Шлиссельбургской крепостях, записал в своей автобиографии, что за двенадцать лет его пребывания здесь «были искусы ему в Соловецкой тюрьме, которые и описать нельзя. Десять раз был под смертью, сто раз приходил в отчаяние, тысячу раз находился в непрестанных подвигах, а прочих искусов было отцу Авелю число многочисленное и число бесчисленное» («Предсказатель монах Авель», «Русская старина», 1875, февраль).
Подробное описание условий режима в Соловецком остроге дается арестантом священником Лавровским и относится к 30-м гг. XIX в. Он описал условия содержания арестантов в чуланах острога. В каждом из таких чуланов, почти всегда запертых, размером в шесть квадратных аршин, находилось по два заключенных. Койки занимали почти все пространство камеры, и только с трудом мог продвигаться между ними заключенный. При отсутствии в рамах форточек здесь был очень тяжелый воздух, который, по выражению автора, «был удушающим». Для естественных потребностей не выпускали в отхожее место, и только раз в сутки выносили из камер судна. Узник называет питание убогим и вспоминает, с каким восхищением принимали заключенные хлеб, если он оказывался мягким. Ввиду отсутствия освещения в камерах арестанты страдали от темноты и даже пищу принимали ощупью.
Общение между заключенными нередко состояло в ожесточенных спорах на религиозные темы, доходивших до драк. Тяжесть пребывания в тюрьме для сектантов становилась еще более чувствительной оттого, что администрация имела обыкновение сажать в одну и ту же камеру сектантов, между верованиями которых не было сходства; и между самими заключенными шел спор о том, чья вера правильная. Совместное пребывание таких людей в одной камере становилось для каждого из них мукой.
Громадному большинству арестантов пришлось провести в монастырском заточении бесконечно долгие годы.
Местом тюремного заточения служили с давнего времени очень многие монастыри не только мужские, но и женские. Они были расположены во всех местах России, в том числе и в самой Москве. В частности, женщин заточали в московский Ивановский монастырь, Новодевичий и Вознесенский.
В первый из названных монастырей была заточена Салтычиха — помещица Салтыкова, уголовное дело которой считается одним из самых крупных во второй половине XVIII в. Она обвинялась в убийстве 138 человек ее крепостных. Салтычиха собственноручно била их кнутом, поленом, скалкой, обваривала их головы и лица кипятком, жгла уши раскаленными щипцами, жгла волосы лучиной, ставила на мороз и т. д. Такие истязания применялись за ничтожные провинности, например, за не удовлетворившее Салтыкову мытье полов или белья.
Первая жалоба на Салтыкову была подана еще в 1762 г., т. е. в год воцарения Екатерины. Двум крепостным Салтыковой (у одного из них помещица забила насмерть одну за другой трех его жен) удалось подать жалобу императрице. Жалоба была передана в юстиц-коллегию в Москву, где проживала Салтыкова. Следствие тянулось шесть лет. Некоторых жалобщиков из крепостных возвращали Салтыковой, других ссылали. Взятка делала свое дело. Богатство и знатность спасали Салтычиху. Запуганные крестьяне при допросах отказывались давать показания.
Следствие, однако, выявило если не все преступления Салтыковой, то во всяком случае очень большое число их — 138 замученных. Никаких сомнений в виновности Салтыковой не оставалось, хотя она постоянно хвалилась, что судить ее не могут. Но она ошиблась. Императрица приговорила ее к пожизненному заключению в тюрьму при монастыре. Перед заточением в монастырь Салтычиха была выставлена на один час у позорного столба на Лобном месте в Москве на всеобщее обозрение. По словам очевидцев, несметные толпы народа и масса экипажей заполняла всю Красную площадь, даже крыши домов были заполнены народом. Тут же, пока она стояла у позорного столба, палачи жестоко расправлялись с ее крепостными. Их били кнутами и клеймили раскаленным железом, хотя они были только исполнителями ее бесчеловечных приказаний. Такому же наказанию подвергся и священник, скрывший преступление Салтычихи и схоронивший замученных ею крепостных.
18 октября 1768 г. Салтычиха была помещена под собором Ивановского монастыря. Через 11 лет наказание в форме пожизненного заточения было смягчено переводом в другое помещение монастыря. Это помещение было снабжено окошечком за решеткой, и один из современников рассказывал о виденной им картине: через открытое окошечко Салтычиха плевала на любопытствующих, ругала их и совала сквозь решетку палку. Возможно, что она была психически ненормальна или же годы заточения не укротили ее бешеной злобы. Салтычиха умерла в тюрьме 27 ноября 1801 г.
ГЛАВА 3. ОБЩЕУГОЛОВНЫЕ ТЮРЬМЫ
Правительство Российской империи в XVIII — начале XIX в. проявляло к общеуголовным тюрьмам мало интереса, т. к. их обитатели, уголовные преступники, были, в основном, представителями «черни», людьми «подлого звания».
Остроги, тюремные замки, съезжие дома, места заключения при полиции, в которых содержались уголовные преступники, были разбросаны по всем городам и разным населенным пунктам страны. Помещения для арестантов устраивались в виде отдельных зданий, или «связей», внутри тюремной ограды. Чем обширнее была тюрьма, тем больше было таких зданий.
Под «острогом» первоначально понималось укрепление, защищавшее тот или иной пункт от нападения неприятелей. Такое укрепление состояло из бревен, заостренных вверху и врытых достаточно глубоко в землю. Острогом называлась и эта стена из бревен. Позднее такие же стены-остроги стали окружать тюрьмы, на которые и распространилось название «острог».
Позднее стены из бревен, врытые в землю, стали заменяться каменными с башнями на углах, и тюрьма по своему внешнему виду стала напоминать замки или стены кремля. Тип тюрьмы-замка стал распространяться с конца XVIII в.
Одним из первых описаний тюрьмы относится к 1775 г. к каторжной тюрьме в Рогервике (бухта в Финском заливе). Оно было сделано очевидцем — караульным офицером Андреем Болотовым.
Огромная стена из толстых бревен окружала участок земли, посредине которого стояло здание тюрьмы. Автор называет его «привеликим и огромным». Внутри этого здания находились арестантские помещения, названные Болотовым «казармами и светлицами» (очевидно, казармы — это камеры общего заключения, а светлицы — одиночные камеры). По словам автора, эти помещения «были набиты полно злодеями» в количестве до 1000 человек. Арестанты размещались внутри здания на нарах, расположенных в два яруса. Но наибольшее количество заключенных размещалось на койках, привешенных к потолку.
Все арестанты были закованы в кандалы, а многие имели даже «двойные» и «тройные железа» для безопасности, чтобы не могли уйти с работы. Более всего поразило Болотова обилие в остроге вшей. Производя ежедневную перекличку арестантов, он сам обовшивел. Для предохранения себя от вшей, дождем сыпавшихся с подвешенных к потолку коек, Болотову пришлось надевать на голову шляпу с широкими полями и облекаться в плащ («Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков», 1738–1793 гг., «Русская старина», 1870, т. 1, приложение, стр. 338).
По-видимому, самым лучшим зданием острога в России было воздвигнутое в Москве, надо полагать, после 1775 г. Этот острог состоял из четырех отделений, примыкавших своими коридорами к общему центру, где находилась церковь. За общей оградой, кроме этого центрального здания острога, находились четыре мощеных двора и несколько жилых строений и зданий для разных надобностей. В одном из зданий были квартиры тюремного духовенства и палачей — «заплечных мастеров» (таково их официальное название).
В остроге было много помещений, в том числе больница. Было много разных кладовых: для обуви, для продуктов и др. Имелись кухня, прачечная, квасная, пекарня. Воинские арестанты помещались в особой казарме. В особой камере помещались гражданские чиновники. Подследственные не смешивались с осужденными. Для женщин было особое помещение. Поддержание чистоты было возложено на самих арестантов. Это описание московского тюремного замка — официальное. Оно было опубликовано в 1817 г. и оставалось единственным опубликованным за очень долгий период.
Тюремная администрация в острогах, можно сказать, отсутствовала, т. к. во многих местах единственным начальником острога являлся конвойный офицер. Постоянный надзор за арестантами вверялся полицейским чинам. В дальнейшем была введена должность тюремного смотрителя.
В конце 1817 г. англичанин Вальтер Венинг после осмотра им мест заключения Петербурга представил Александру I доклад.
В этом докладе при характеристике отдельных мест лишения свободы Венингу приходится повторяться. Не было ни одной тюрьмы, о которой он мог бы сказать, что там было чисто, сухо и просторно. Наоборот, повсюду была непролазная грязь, и тюремный двор мало чем отличался от тюремного пола, который не мыли со дня устройства тюрьмы. Зловоние от тюремных нужников на дворе, не очищавшихся много лет, соперничало со зловонием внутри самой тюрьмы. Не было разделения арестантов по преступлениям, осужденных от обвиняемых, арестованных детей от взрослых и разобщения по полу: женщины содержались вместе с мужчинами или вместе с караульными солдатами. Всюду Венинг находил кандалы, цепи, в том числе и шейные, стулья, колодки и рогатки. Везде недоставало света, воздуха, чистоты. Отсюда проистекало отмеченное Венингом распространение болезней.
Постоянным правилом острога было не допускать арестантов «пожить по-своему, повеселиться по-людски». В результате острог вынужден был веселиться совсем не по-людски, создавать свои острожные развлечения такого характера, каких не знала жизнь на свободе. Эти развлечения были грязны и противоестественны в такой же степени, как был грязен сам острог и как был противоестественен весь его режим. Таковы были игры со вшами, которых их обладатели использовали как рысаков для состязания в быстроте бега. Такова же была охота на других постоянных обитателей тюрьмы — клопов, которых тюремный жаргон называл «бекасами», а потому и охота на них была известна под заманчивым названием «охоты на бекасов». Уничтожение клопов выливалось в формы, напоминавшие настоящую охоту с облавой на зверя, с расстановкой цепи охотников и пр.
Многие из игр в тюрьме носили жестокий или отвратительно-грязный характер. Таковы были, например, «присяга», которую заставляли принимать вновь прибывшего заключенного, или свадьба, когда тюремный разврат облекался в форму театрального представления с пением, с пляской, с переодеванием и пр. Жестоки были игры в «ложки», когда заключенные били друг друга деревянными ложками по оголенному животу, сначала поплевав на него, или «жмурки», с беспощадным битьем жгутами, «банки», когда наносились удары по оттянутой с живота коже, и пр.
(М. Н. Гернет. В тюрьме. Очерки тюремной психологии. М., 1925, стр. 47–72)
Названия «рогатки» и «стулья» звучат для нашего времени совсем необычно и вызывают недоуменный вопрос о тех предметах, которые носили эти названия. Но история тюрьмы тесно связана с этими орудиями отягощения тюремного заключения.
Под названием «рогаток» подразумевались особые металлические ошейники, на внешней поверхности которых были вделаны железные прутья или гвозди, настолько длинные, что арестант с такой рогаткой на шее был лишен возможности прилечь и был вынужден все время оставаться стоя или в сидячем положении, но не прислоняясь спиною к чему-либо. Число таких гвоздей на обруче ошейника было три, а размер каждого такого прута — 20 см. В Государственном историческом музее в Москве хранится два экземпляра таких рогаток. Они были чрезвычайно распространены в XVIII–XIX вв.
Имеется описание и других рогаток, которые надевались не на шею, а на голову. Об употреблении этих рогаток в тюрьме Соловецкого монастыря писал Ефименко, описавший их так: «Рогатками назывался инструмент, надевавшийся на голову. Он состоял из железного обруча вокруг головы, ото лба к затылку, замыкавшегося с помощью двух цепей, которые опускались вниз от висков, на замок под подбородком. К этому обручу было приделано перпендикулярно несколько длинных железных шипов» (Ефименко. Кальнишевский, последний кошевой Запорожской Сечи, «Русская старина», 1875, т. XIV, стр. 414).
Вальтер Венинг описал «стулья» так: «…тяжелые эти стулья колодники принуждены таскать на себе, входя в нужные места, которые находятся на дальнем расстоянии». До 1941 г. экземпляр такого стула находился во Всесоюзном институте юридических наук в Москве. Он представлял собой короткий, в 75 см, тяжелый чурбан, окованный железным обручем. В один из концов этого чурбана вбит довольно массивный костыль на короткой цепи, заканчивающейся металлическим ошейником.
Что касается колодок, то их форма была очень различна, и они предназначались для надевания на ноги, на руки и на шею.
Еще разнообразнее было устройство цепей, предназначенных для надевания на руки, на ноги, на шею или вокруг тела по поясу, а также для приковывания к стене или полу.
Член Попечительного о тюрьмах общества Магницкий в своей записке от 1820 г., воспроизведенной в печати в 1879 г., свидетельствует о широком распространении рогаток, колодок и пр., а также знакомит читателей и с их устройством. Он писал: «Колоды, кандалы, оковы, стулья с цепями и рогатки не только во всех градских и земских полициях, но в каждом волостном и сельском правлении находятся. В них нет никакой соразмерности. Я сам видел в Симбирской губернии колоды из цельного дерева в аршин длиною надетыми на ноги несчастным и запретил их формальным образом правлению».
Стулья с тяжелыми цепями также делаются весьма большие и по большей части из дуба.
В городских полициях есть обыкновение всех содержавшихся заключать на ночь в бревно, вырубленное наподобие колоды, для большей безопасности от побега…
Цепи бывают трех родов:
1) надеваемые на руки и на ноги отдельно; 2) на ноги, на руки и на шею вместе и 3) на ноги и на шею с прикреплением к стене.
Они все вообще весьма тяжелы, часто узки и выделаны весьма грубо, так что сглаживаются от одного употребления.
Рогатки неимоверной величины и тяжести по большей части употребляются в волостных селениях, при полициях и смирительных домах… На пойманного полицией преступника, еще несудившегося и, может быть, невинного, в уезде… тотчас надеваются или цепи или, стулья с цепями… При пересылке преступников из места в место к суду или по наказанию в Сибирь земские и градские полиции… заковывают всех посылаемых, как называется употребленным у них выражением, накрепко, дабы преступники с недостаточною стражею бежать не могли…» («Русская старина», 1879, февраль).
Состояние мест заключения в то время было таково, что администрация могла с легким сердцем признавать их ненадежными для воспрепятствования побегов из них. Само тюремное начальство было заинтересовано в том, чтобы всякими средствами помешать побегам арестантов и тем самым оградить себя от ответственности.
Сами арестанты пытались протестовать против цепей. В одном из таких случаев протест вылился в настоящий бунт. Шестеро арестантов в Херсоне в 1824 г. за попытку к побегу были посажены на шейные цепи. Но они сняли их с себя так же, как и кандалы. Остальные арестанты выступили на защиту этих шестерых. В чинов тюремной администрации, с которой прибыли губернатор, бригадный генерал и вооруженная сила, летели камни и доски. После стрельбы холостыми зарядами была произведена стрельба боевыми патронами, и трое арестантов были ранены.
Бунт был усмирен, и арестанты вновь посажены на цепь (ЦГИА в С.-П., «Журнал комитета министров», 11 октября 1824 г., № 1942).
В тюремных замках, острогах и других местах заключения велась упорная борьба за жизнь. В одном отношении победителями всегда выходили арестанты: мертвой тишины в этих мертвых домах не бывало. Никакие кандалы и цепи не могли наглухо сковать жизнь узников.
ГЛАВА 4. ПОМЕЩИЧЬИ ТЮРЬМЫ
Для той эпохи характерны не только государственные, но и помещичьи тюрьмы. (Об уложениях помещиков для их крепостных крестьян см. М. Н. Гернет, История царской тюрьмы, т. I, пар. 2).
В 1846 г. 21 января, т. е. всего за 15 лет до отмены крепостного права, закон подтверждал власть помещика без суда, по собственному его усмотрению ссылать своих крепостных в Сибирь на поселение, бить палками и розгами и сажать в свои, помещичьи «сельские тюрьмы». Правда, закон определял высший срок такого заключения в тюрьму в два месяца и устанавливал, что лишение свободы должно происходить по общим правилам, предписанным для тюрьмы (ст. 1860 Уложения о наказаниях 1846 года). Но эти оговорки оставались пустым звуком при фактической неограниченности власти помещиков.
Помещики не строили специальных тюрем, а превращали в них свои амбары, подвалы, погреба и сараи.
В поисках отягощения условий заключения они сажали малолетних крепостных в чуланы, конуры и даже в печь. Обычное в правительственных тюрьмах заковывание узников в кандалы применялось помещиками в совершенно неограниченных размерах и притом в еще более жестоких изобретенных ими формах. Крепостных приковывали к устроенным для этого столбам, бревнам, к стенам сараев, к жерновам.
Часто жертвами расправ были девочки-подростки и маленькие дети. 25 декабря 1836 г. в г. Александровске Екатеринославской губернии умерла 11-летняя девочка Лисокоенкова. За год перед тем она вместе с братом, матерью и отцом была куплена у одного помещика неким Кривозубовым. Будучи начальником инвалидной команды, этот Кривозубов мог распоряжаться тюрьмой и гауптвахтой. Без законных оснований он посадил купленного им крепостного отца девочки в тюрьму, предварительно в целях глумления обрив ему голову. Жена крепостного, перенесши жестокое телесное наказание, скрылась неизвестно куда.
Но главной жертвой истязателей Кривозубовых сделалась девочка Мария Лисокоенкова. Для нее были изготовлены специальные кандалы, натиравшие ей ноги в кровь. Закованную в кандалы, ее периодически сажали на гауптвахту и бросали в погреб при доме Кривозубовых. Закованный ребенок попадал в темную холодную подземную тюрьму, отмененную законом даже для взрослых. Девочку наказывали розгами до потери сознания, предварительно распяв ее. В заточении ее мучили голодом. Она пыталась утопиться, но была поймана.
В декабре того же года девочка, страдавшая от голода, пошла просить милостыню и отморозила себе руки и ноги. Несмотря на это, Кривозубова, хозяйка, избила ее палкой и плетью, привязав к перекладине и предварительно раздев донага. На другой день она снова била ее, на этот раз по голове. В результате на следующий день девочка умерла (ЦГИА в Москве. Всеподданнейшие доклады III отделения собственной Е. И. В. канцелярии, 4 эксп., 1837, № 250).
В другом случае закованным в кандалы узником помещика оказался мальчик 12 лет. Вместе с отцом и матерью он был перепродан одним помещиком другому (1850). Отец его бежал, но потом тайно вернулся и доставил своего сына в волостную контору с жалобой на жестокие побои помещика. Оставив мальчика в волостной конторе, крестьянин снова бежал. Помещик забрал мальчика, заковал его в шейную цепь и посадил на цепи в свою тюрьму-сарай. Через два дня девушка, принесшая ему хлеба и воды, нашла его мертвым. По заключению врача, смерть мальчика «последовала от чахотки легких и затвердения селезенки, развитию же болезни могли содействовать как побои, так и душевнострадательное состояние» (ЦГИА в Москве, Всеподданнейшие доклады III отделения собственной Е. И. В. канцелярии, 4 эксп., 1850, № 152).
В 1848 г. помещик Загорский придумал способ лишать свободы крепостного дворового мальчика 13 лет, сажая его в печь, где находились раскаленные уголья (Тот же архив, те же доклады, 4 эксп., 1848, № 63). Вина мальчика заключалась в том только, что он тратил на еду больше времени, чем это хотелось помещику.
В 1837 г. виленский помещик барон Торнау был изобличен в систематическом и строго организованном истязании и лишении свободы своих крепостных крестьян. Этот барон имел в своем распоряжении колодки, ножные кандалы с цепями, которыми он приковывал своих арестантов к бревну; он надевал на провинившихся особые железные обручи, тоже с приделанной к ним цепью. Большой любитель кандалов всякой формы, барон Торнау приковывал своих крестьян цепями к жерновам и, обрив им голову, заставлял молоть зерно. (Тот же архив, те же доклады, 4 эксп., 1848, № 80).
В 1848 г. таким же любителем кандалов был князь Трубецкой. Трудно сказать, он ли помогал своей жене или княгиня была деятельной помощницей своего мужа в расправах над крепостными. У Трубецких был специальный столб, к которому они приковывали крестьян. Они заковывали крепостных в ножные кандалы на продолжительное время, даже на срок до трех лет, били их розгами, кнутом и руками. Следствие выяснило, что из всех крепостных женщин только три оказались ненаказанными. Соседние помещики отозвались полным незнанием о проделках Трубецкого, получившего в округе славу «лихого князя». В противоположность помещикам соседние крестьяне подтверждали издевательства над крестьянами княжеской супружеской четы (Тот же архив, те же доклады, 4 эксп., 1850, № 110).
В отношении помещичьих тюрем можно привести примеры лишь тех незаконных случаев лишения свободы, которые случайно становились известными центральной власти. К тому же лишение свободы провинившихся крестьян, конечно, по широте применения далеко уступало наказаниям их розгами, палками и пр.