Тюрьмы и наказания: Инквизиция, тюрьмы, телесные наказания, казни — страница 6 из 6

КАЗНИ В ДРЕВНЕЙШИЕ ВРЕМЕНА

Сведения о смертных казнях имеют примерно тот же возраст, что и сведения о первых государствах. Как законный (в юридическом смысле) вид наказания смертная казнь появилась с началом институциализации власти, при переходе к обществу, регулируемому закрепленными правовыми отношениями. Так, например, на островах Тонга во время позднего неолита и энеолита (10—5 тысяч лет до н. э.), где вся земля рассматривалась как собственность вождей, смертной казню карались попытки простых членов первобытной общины перейти со своим земельным наделом к другому вождю. С переходом от родо-племенного деления к территориальному стали меняться институты права, возникали правовые нормы, стремившиеся к синтезу, универсализации. Но, разумеется, при этом смертная казнь в разных предгосударственных (в этнографии их называют «вождествами») и государственных образованиях назначалась за проступки, которые считались предосудительными в данном историко-культурном ареале (экумене, по терминологии Г. Померанца). Скажем, в одном месте смертью каралось посягательство на собственность знати, в другом — нарушение экзогамных либо сословно-кастовых брачных запретов, в третьем — утрата вождем племени «священной силы», позволявшей ему повелевать природой. Шиллуки (Верхний Нил), оказывавшие очень высокое почтение своим вождям, тем не менее умерщвляли их по достижении ими определенного возраста, боясь, что из-за одряхления вождя хуже будет урожай, приплод скота, да и люди племени будут чаще болеть и умирать. Обычно первыми о наступающей слабости вождя сообщали соплеменникам его жены. Сходный обычай существовал у другого африканского народа — динка, вожди которого умели «делать дождь». Когда вождь динка замечал, что начинает стареть или слабеть, он сам говорил сыновьям, что пора ему умирать. А пожелание вождя, как известно, закон для подчиненных.

С возникновением государственно-правовых отношений появляется так называемый «принцип талиона», провозглашавший, что наказание должно быть равно преступлению. В массовом сознании этот принцип бытует в виде расхожей цитаты из Ветхого завета: «Око за око». (Полностью она звучит так: «…а если будет вред, то отдай душу за душу, глаз за глаз, зуб за зуб, руку за руку, ногу за ногу, обожжение за обожжение, ушиб за ушиб», Исх. 21.23–25.) В книге Бытия это выражено более обобщенно: «Кто прольет кровь человеческую, сказал Господь, того кровь прольется рукою человека», что практически означает одобрение смертной казни за человекоубийство. Правда, у многих народов существовало также понятие «цена крови», означавшее, что за убитого можно было расплатиться не собственной жизнью, а звонкой монетой или ее эквивалентом.

Огромное количество разновидностей казней, существовавшее в древности и в средние века, сейчас сузилось примерно до десятка. В современном мире наиболее распространены расстрел и повешение; намного реже встречаются казнь на электрическом стуле и смертельная инъекция; еще реже — отравление газом и обезглавливание. В некоторых мусульманских странах (Иран) существуют и экзотические виды казней — вроде забрасывания камнями или сбрасывания осужденных в пропасть.

КАЗНЬ НА ЭЛЕКТРИЧЕСКОМ СТУЛЕ

Сомнительная честь изобретения этого вида казни принадлежит знаменитому Томасу Алва Эдисону, одарившему человечество телеграфом, телефоном и т. п. вещами. Изобретателю удалось убедить специальную комиссию штата Нью-Йорк, что казнь электрическим током более гуманна, чем казнь через повешение. В 1891 г. был изготовлен и испробован дедушка современного электрического стула. В нем использовался ток переменного напряжения всего в 300 вольт.

По сей день электрический стул — самый популярный в США способ приведения смертного приговора в исполнение.

Процедура казни состоит в следующем: надежно привязав осужденного к специальному креслу, исполнитель закрепляет влажные медные электроды на его голове и ноге, которые предварительно обриваются для обеспечения тесного соприкосновения электродов и кожи. На короткий промежуток времени подается электроток большой силы. Смерть наступает в результате остановки сердца и паралича дыхания.

При казни электротоком происходит видимое разрушающее воздействие, так как обугливаются внутренние органы: часто после включения рубильника обреченные, сдерживаемые ремнями бросаются вперед; может иметь место дефекация, мочеиспускание, рвота кровью. Свидетели казни всегда отмечают запах жженого мяса.

Первым, кого казнили таким способом, был некий Уильям Кеммлер, убивший свою жену.

Но, как и другие виды казни, казнь электрическим током тоже не имеет стопроцентной надежности. В 1947 г. в штате Луизиана остался жив после включения тока 17-летний негр Вилли Фрэнсис. Очевидец казни рассказывает: «Я увидел, как оператор включил переключатель и губы несчастного вытянулись вперед и увеличились в размере, тело напряглось и вытянулось. Когда ответственный за исполнение казни увидел, что Вилли Фрэнсис жив, он закричал оператору в другой комнате, чтобы тот добавил «току» (напряжения), тот закричал в ответ, что подает максимум. Затем Вилли Фрэнсис закричал: «Выключите! Дайте мне дышать!» Растерянные тюремщики остановили исполнение приговора до решения губернатора штата. Позже Вилли Фрэне говорил: «Я почувствовал жжение в голове и левой ноге и бросился на ремни. В глазах у меня забегали синие, розовые и зеленые токи».

Аналогичные истории случались и в дальнейшем. Для казни Джона Луи Эванса в апреле 1983 г. в штате Алабама пришлось в течение 14 минут трижды подавать ток напряжением в 1900 вольт, прежде чем была констатирована смерть осужденного. «Нью-Йорк таймс» от 13 декабря 1984 г. писала, что во время казни Альфы Отиса Стивенса в штате Джорджия первый разряд (подававшийся две минуты) не убил осужденного, и он еще мучился 8 минут (Стивенс сделал 23 вздоха), пока не подали второй разряд. Уильям Вэндивер был убит только после пятого разряда тока (16 октября 1985 г., штат Индиана); он умирал в течение 17 минут. Возможно, виною этому был электрический стул 72-летней давности.

14 июля 1989 г. также из-за неполадок с неправильно подключенным электрическим стулом в течение 19 минут агонизировал Хорас Данкене. Разряд следовал за разрядом, но всякий раз врачи констатировали, что осужденный еще жив.

Подобные случаи порождают постоянные споры американской общественности, юристов и законодателей о «гуманности» и целесообразности такого вида казни.

В 1990 г. полемика вокруг электрического стула оживилась снова. Это было связано с приведением в исполнение очередного смертного приговора в тюрьме Старк (штат Флорида). Свидетели говорят, что орудие казни действовало слишком медленно, а сам стул при этом даже дымился. Поэтому, когда подошла очередь следующего осужденного, специалисты произвели испытание электрического стула, что и позволило кандидату на казнь отвоевать у смерти еще 30 минут.

Среди известных людей, казненных на электрическом стуле, — участники рабочего движения Сакко и Ванцетти, супруги Джулиус и Эттель Розенберги, обвиненные в шпионаже в пользу СССР.

СМЕРТЕЛЬНАЯ ИНЪЕКЦИЯ

Если человечество еще не дозрело до отмены смертной казни во всемирном масштабе, то, по крайней мере, оно пытается сделать этот процесс возможно менее болезненным. Именно поэтому и появилась на свет идея инъекции осужденному смертельного вещества.

«Казнь посредством смертельной инъекции состоит в непрерывном внутривенном вливании смертельной дозы быстродействующего барбитурата в комбинации с парализующим химическим препаратом. Процедура казни напоминает больничную процедуру введения обезболивающего препарата общего назначения, но при казни вводится смертельная доза. В Техасе, одном из 19 штатов США, где способом исполнения казни является смертельная инъекция, используется комбинация трех веществ: натрий теопентал, бромид и хлористый калий. Первый компонент вызывает потерю сознания, второй — расслабление мускулатуры и паралич диафрагмы, что связано с прекращением работы легких, третий — приводит к остановке сердца».

Как и в медицине, борющейся за жизнь человека, здесь испытательным материалом были животные. Инъекции, применявшиеся для вечного усыпления больных или старых животных, натолкнули на мысль делать то же самое с людьми. В 1977 г. это было законодательно разрешено в американских штатах Оклахома и Техас, а первым человеком, казненным смертельной инъекцией, стал Чарльз Брукс (декабрь 1982 г., штат Техас).

Однако и этот способ казни не «безупречен». «Если при инъекции осужденный оказывает сопротивление, яд может попасть в артерию или мышечную ткань и причинить боль. Если пропорции компонентов инъекции неверно определены, преждевременно начинают взаимодействовать, может произойти загустение смеси и закупорка вены, и тогда смерть наступает медленно. Если барбитурат не оказывает анестезирующего действия достаточно быстро, человек может почувствовать удушье в связи с наступлением паралича легких».

Когда казнили Рэймонда Лэндри (декабрь 1988 г.), во-первых, порвалась трубка, по которой в иглу поступал яд, а во-вторых, свидетели сообщили, что слышали его стоны; смерть же Лэндри наступила только через 17 минут после введения смеси.

В античности аналогом этого вида казни была казнь-самоубийство путем принятия напитка с ядом. Наиболее известная казнь такого рода — казнь греческого философа Сократа, который по приговору суда выпил чашу с ядом цикуты.

ОТРАВЛЕНИЕ ГАЗОМ

Этот вид казни применяется в США, несмотря на его явную аналогию с «душегубками» нацистов.

Технология казни такова: «Осужденного привязывают к креслу в герметичной камере. На груди укрепляется стетоскоп, соединенный с наушниками в соседнем помещении для свидетелей и используемый врачом для наблюдения за ходом казни. В камеру подается газ цианид, отравляющий осужденного при вдыхании. Смерть наступает в результате удушья, вызываемого подавлением газа цианидом дыхательных энзимов, обеспечивающих доставку кислорода кровью в клетки тела.

Хотя бессознательное состояние наступает быстро, вся процедура может занять и более продолжительное время, если осужденный будет пытаться оттянуть наступление смерти, задерживая или замедляя дыхание. Как и при использовании других способов исполнения казни, независимо от того, находится осужденный в бессознательном состоянии или нет, жизненно важные органы могут продолжать функционировать в течение продолжительного времени».

В штате Миссисипи 2 сентября 1983 г. казнили путем отравления газом некоего Джимми Ли Грея. Во время казни его тело конвульсивно дергалось 8 минут подряд; он 11 раз вздохнул широко открытым ртом, не переставая биться головой о перекладину за спинкой кресла. По показаниям свидетелей, Ли Грей не выглядел мертвым и по окончании процедуры казни, когда тюремная администрация предложила им покинуть комнату для свидетелей, отделенную от комнаты казни толстым стеклом.

РАСПЯТИЕ

Мы знаем, что в древние времена у разных народов мира отношение к смерти было совершенно иным, чем сейчас. Соответственно по-другому смотрели и на смертную казнь. Почти все древние цивилизации (впрочем, средние века тоже в этом смысле «не подкачали») стремились не облегчить казнь, а ужесточить страдания осужденного.

Изобретателями распятия, вероятно, являются финикийцы. От них изобретение переняли карфагеняне, а у тех, в свою очередь, римляне. Смерть на кресте считалась у римлян и израильтян позорнейшей казнью, к которой приговаривали лишь закоренелых злодеев и изменников. Как говорит апостол Павел: «Ибо написано: проклят всяк, висящий на древе». Знаменитый оратор Цицерон считал, что даже просто упоминание о распятии оскверняет уста римского гражданина.

Осужденного на распятие палачи раздевали, оставляя лишь набедренную повязку, привязывали к деревянному кресту и били кожаными бичами и свежеразрезан-ными прутьями. Затем приговоренный должен был сам нести свой крест к месту казни. Обычно это был холм вне города или просто обочина дороги. Крест врывали в землю, веревками поднимали осужденного на перекладину, привязывали к ней, а затем пригвождали руки. Ноги иногда привязывали, иногда пригвождали. Распятым обычно перебивали голени, что приводило к быстрой смерти от удушья, поскольку, чтобы дышать на кресте, нужно приподнимать грудную клетку, опираясь на ноги. Если же голени не перебивали, человек умирал от обезвоживания организма.

Распятие было одним из немногих факторов, объединявших раньше Запад и Восток, поскольку активно употреблялось и там, и там. Например, после подавления восстания Спартака римляне распяли по обочинам дорог 6 тысяч восставших рабов. Александр Македонский, разгневанный упорством защитников финикийского города Тира, после его взятия повелел пригвоздить к крестам вдоль берега моря 2 тысячи человек. Правитель Иудеи Александр Яннай в 88 г. до н. э. распял 800 участников восстания на религиозной почве (фарисеев).

В Японии в средние века с участниками крестьянских восстаний поступали так же — распространенной казнью было именно распятие; причем, перед тем как распять руководителя восстания, у него на глазах умерщвляли всех членов его семьи. Практиковалось распятие в Индии и Китае.

О применении распятия в XX в. существуют лишь отдельные сообщения. В 1918 г. от Рождества Христова, после оставления Киева частями Красной Армии, был найден крест, на котором большевики распяли поручика Сорокина, считая его добровольческим шпионом.

Любопытно, что распятие как вид казни до сих пор сохраняется в законодательстве Судана. На распятие в этой стране могут осудить за преступления hadd (специфический термин из мусульманского права, означающий преступления, нарушающие священную волю). Но осуществляется распятие после предварительного повешения осужденного, то есть распинают мертвое тело.

Согласно евангельскому преданию, был распят Иисус Христос. Среди известных исторических личностей, принявших смерть на кресте, — основатель манихейства Манес, казненный по велению персидского царя Барама I в 276 г.

(А. Лаврин. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. — М., «Московский рабочий», 1993.)

ЭКЗОТИЧЕСКИЕ ВИДЫ СМЕРТНОЙ КАЗНИ

Цивилизация усовершенствовала виды казни, но что касается изобретательности и оригинальности, то тут наши предки дадут нам сто очков вперед.

Римский император Тиберий придумал следующий вид пытки-казни: с умыслом напоив людей допьяна вином, им, охмелевшим и беспомощным, перевязывали члены, и они изнемогали от задержания мочи. Другой император — Калигула применял перепиливание человека пилой. Когда вздорожал скот, которым откармливали диких зверей для гладиаторских зрелищ, Калигула велел кормить зверей преступниками из тюрем, не разбирая меры их вины.

Похоже «развлекался» русский царь Иван Грозный. Один из его любимых видов казни — зашить осужденного в медвежью шкуру (называлось это «обшить мед-ведно») и затем затравить собаками. Так был казнен новгородский епископ Леонид. Иногда на людей натравливали медведей (естественно, в этом случае их не «обшивали медведно»).

Иван Грозный вообще любил всякого рода нестандартные казни, в том числе казни с «юмором». Я уже говорил, что дворянина по фамилии Овцын он повесил на одной перекладине с овцой. А вот несколько монахов он приказал однажды привязать к бочке с порохом и взорвать — пускай, мол, они, подобно ангелам, сразу летят на небеса. Брата одной из своих жен Михаила Темрю-ковича Грозный приказал посадить на кол; так же поступил он и с бывшим своим любимцем князем Борисом Тулуповым. Врача Елисея Бомбелия по приказу царя казнили так: выворотили из суставов руки, вывихнули ноги, изрезали спину проволочными плетьми, а затем привязали к деревянному столбу и разводили под ним огонь. Наконец, полуживого отвезли на санях в тюрьму, где он и скончался от ран. Главу иностранного приказа (то бишь министра иностранных дел) Ивана Михайловича Висковатого по приказу Грозного привязали к столбу, а затем приближенные царя подходили к осужденному, и каждый вырезал у него из тела по куску мяса. Один из опричников, Иван Реутов, так «неудачно» отрезал кусок, что Висковатый умер. Тогда Грозный обвинил Реутова в том, что он сделал это нарочно, чтобы сократить мучения Висковатого, и велел казнить его. Но от казни Реутов уберегся, успев заболеть чумой и умереть.

Из других видов экзотических казней, применявшихся Грозным, следует назвать попеременное обливание осужденного крутым кипятком и холодной водой; так был казнен казначей Никита Фуников-Курцев. Современники рассказывают, что в конце июля 1570 г., когда на Красной площади в Москве состоялись массовые казни, царь приказал у многих «вырезать из живой кожи ремни, а с других совсем снять кожу, и каждому своему придворному определил он, когда тот должен умереть, и для каждого назначил различный род смерти: у одних он приказал отрубить правую и левую руку и ногу, а потом только голову, другим же разрубить живот, а потом отрубить руки, ноги, голову». Грозный любил «комбинированные» виды казни. Во время казней в Новгороде царь приказывал поджигать людей специальным горючим составом («пожаром»), затем опаленных и измученных, их привязывали к санями пускали лошадей вскачь. Тела волочились по мерзлой земле, оставляя кровавые полосы. Затем их сбрасывали в реку Волхов с моста. Вместе с этими несчастными к реке везли их жен и детей. Женщинам закручивали назад руки и ноги, привязывали к ним детей и тоже бросали в студеную реку. А там в лодках плавали опричники, которые добивали тех, кто всплывал, баграми и топорами.

Особый вид казни применялся при Иване Грозном по отношению к государственным изменникам. Приговоренного сажали в котел, наполненный маслом, вином или водой, вдевали его руки в специально вмонтированные в котел кольца и ставили котел на огонь, постепенно подогревая жидкость до кипения. В средневековой Германии подобным образом расправлялись с фальшивомонетчиками (другим видом наказания для них, по так называемому Любекскому праву, было снятие волос с головы вместе с кожей).

Хотя Грозный и стремился к оригинальности в изобретении способов казни, в ряде случаев у него были предшественники. Например, что касается отрезания от тела кусков мяса, — подобное было с неким юношей Филологом, предавшим своего учителя Цицерона. Вдова Квинта (брата Цицерона), получив право на расправу с Филологом, заставляла его отрезать куски мяса с собственного тела, жарить и есть их! Сдирание кожи с живого человека издавна практиковалось на Ближнем Востоке — так был казнен азербайджанский поэт XIV в. Насими.

Еще один вид экзотической казни-пытки описывает Адам Олеарий в путевых записках о Московии XVII в. «Жертву привязывают к спине сильного человека, стоящего прямо на ногах и опирающегося руками на особое приспособление, похожее на высокую, в человеческий рост, скамейку, и в таком положении наносят 200 или 300 ударов кнутом, преимущественно по спине. Удары начинают наносить ниже затылка и идут сверху вниз. Палач с таким искусством наносит удар, что с каждым разом отрывает кусок мяса, соответствующий толщине кнута. Подвергшиеся истязанию большей частью умирают». Подобная казнь применялась еще в XIX в., при Николае I, когда формально смертной казни не существовало. Маркиз де Кюстин в книге «La Russie en 1839» (в русском переводе — «Николаевская Россия») свидетельствует: «Смертная казнь не существует в России (ее отменила императрица Елизавета. — А. Л.), за исключением случаев государственной измены. Однако некоторых преступников нужно отправить на тот свет. В таких случаях для того, чтобы согласовать мягкость законов с жестокостью нравов, поступают следующим образом: когда преступника приговаривают более чем к ста ударам кнута, палач, понимая, что означает такой приговор, из чувства человеколюбия убивает приговоренного третьим или четвертым ударом».

Некоторые виды экзотических казней дожили до наших дней. Например, в Иране в октябре 1987 г. казнили трех человек, сбросив их со скалы. Этот вид смерти им предложили на выбор. Альтернативными вариантами были: обезглавливание или задавливание насмерть. Несчастные выбрали прыжок вниз. Как писал Владислав Ходасевич:

Счастлив, кто падает вниз головой, —

Видит он мир хоть на миг, но иной.

(А. Лаврин. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. — М., «Московский рабочий», 1993.)

ЧЕТВЕРТОВАНИЕ

Этот вид казни заключается в отсечении преступнику поочередно руки ног, а затем уже головы. Четвертование особенно часто применялось ко всякого рода мятежникам и бунтовщикам. В Китае в 1048 г. был четвертован руководитель крупного крестьянского восстания Ван Цзе. В России таким способом были казнены самозванец Анкудинов, выдававший себя за покойного царя Василия Шуйского, и предводитель антиправительственного восстания Степан Разин — оба в XVII в.

РАЗРУБЛЕНИЕ ТЕЛА ПОПОЛАМ

Этим видом казни человечество обязано древнекитайскому вельможе-реформатору Шан Яну (390–338 гг. до н. э.), который служил при дворе циньского царя Сяогуна. В числе реформ и судебных установлений Шан Яна была такая запись: «Тот, кто не донесет о преступнике, будет разрублен пополам».

КОЛЕСОВАНИЕ

По описанию русского ученого XIX в. профессора А. Ф. Кистяковского, способ колесования состоял в следующем: «К эшафоту привязывали в горизонтальном положении андреевский крест, сделанный из двух бревен. На каждой из ветвей этого креста делали две выемки, расстояние одна от другой на один фут. На этом кресте растягивали преступника так, чтобы лицом он был обращен к небу; каждая конечность его лежала на одной из ветвей креста, и в каждом месте каждого сочленения он был привязан к кресту. Затем палач, вооруженный четырехугольным ломом, наносил удары в часть члена между сочленением, которая как раз лежала над выемкой. Этим способом переламывали кости каждого члена в двух местах. Операция оканчивалась двумя или тремя ударами по животу и переламыванием станового хребта. Разломанного таким образом преступника клали на горизонтально поставленное колесо так, чтобы пятки сходились с заднею частью головы, и оставляли его в таком положении умирать». Колесование применялось и в античные времена, и в средние века.

РАЗРЫВАНИЕ ТЕЛА

Этот вид казни исполнялся двумя способами.

1. Тело привязывали за ноги к вершинам двух наклоненных деревьев и затем разрезали соединявшую вершины веревку.

2. Тело привязывали за ноги к двум лошадям, которых пускали вскачь в противоположные стороны.

ЗАЛИТИЕ ГОРЛА РАСПЛАВЛЕННЫМ МЕТАЛЛОМ

Сведения о таком способе казни относятся еще к античности. Известно, что греческий царь Митридат в 88 г. до н. э., разгромив в битве при Прототахии римского полководца Аквилия, велел залить ему горло расплавленным золотом.

Персидский царь Артаксеркс II, победивший в бою своего брата Кира, велел обезглавить одного из своих воинов, который принимал непосредственное участие в убийстве Кира. Однако мать Артаксеркса выпросила у сына убийцу, и по ее приказу ему выкололи глаза, а затем залили в горло расплавленную медь.

В средневековой России до 1672 г. подобным образом казнили фальшивомонетчиков. Поскольку они подменяли в своих изделиях благородный металл суррогатами, то в горло им тоже лили не золото или серебро, а горячий свинец.

ПОСАЖЕНИЕ НА КОЛ

Эта казнь заключалась в надевании осужденного на заостренный кол через анус. Под тяжестью тела кол медленно проникал во внутренности казнимого и выходил наружу из груди либо между лопатками. Иногда, чтобы усилить мучения, недалеко от острого конца кола прибивали перекладину, которая предохраняла от пронзания тела насквозь и тем самым продляла агонию осужденного на день или два. Случалось, что во время сидения на колу проводился последний допрос казнимого, а священник давал ему предсмертное напутствие. Этот вид казни часто использовался в средневековой России. Майор Данилов, современник императриц Анны Иоанновны и Елизаветы (XVIII в.) пишет, что в его время был казнен на площади разбойник князь Лихутьев: «…голова его взогнута была на кол».

ПОДВЕШИВАНИЕ РЕБРОМ ЗА КРЮК

Это наказание не было столь распространено, как обезглавливание или повешение, но все-таки использовалось достаточно часто, особенно в России. Мучения осужденного в этом случае могли длиться очень долго; порой казнимые умирали от жажды.

К женщинам вместо этого вида казни нередко применяли иной, не менее страшный. В русских летописях начала XVII в. есть рассказы о том, как женщинам прорезывали груди, продев в раны веревки, подвешивали на перекладине. Отмечены случаи применения подобной казни в Ираке в 1980-х гг. в ходе массовых расправ над восставшими курдами. Очевидец рассказывает о посещении одной из тюрем под Киркуком: «Там было несколько сот людей. Когда мы вошли, многие уже оказались мертвы. Больше всего меня потрясло зрелище четырех мертвых женщин, подвешенных палачами за груди».

ПОЕДАНИЕ АКУЛАМИ

Устав английского флота в XVIII в. мерой наказания для взбунтовавшихся матросов предусматривал повешение на рее. Но в южных морях, кишевших акулами, сложилась иная практика: бунтарю давали в одну РУКУ нож, в другую — дубинку и, обвязав канатом, спускали за борт так, чтобы его ноги касались воды. В течение суток судьба матроса зависела от удачи и самообладания. Если за это время ему удавалось отбиться от акул, это объявляли Божьей волей и поднимали бедолагу на палубу, даруя прощение и жизнь. Разумеется, испытание было не из легких, и, если акулы приходили в неистовство, спасти моряка действительно мог только Бог.

ПОЕДАНИЕ КРЫСОЙ

Клетку без дна, в которой находится голодная крыса, ставили на живот связанному и зафиксированному в горизонтальном положении осужденному. Крыса начинала выедать внутренности человека. Такая казнь применялась в далекой древности в Китае, есть свидетельства, что ее «возродили» в так называемой «китайской» ЧК в Киеве: «Пытаемого привязывали к стене или столбу, потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины… Через другое отверстие в нее сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведенное жаром в отчаяние, животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва не умирала».

ЗАМОРАЖИВАНИЕ

Другим страшным видом казни, применявшимся в России во время гражданской войны, было обливание человека водой на открытом воздухе при сильном морозе. Центральное бюро партии эсеров выпустило заявление, где говорилось, что в Воронежской губернии, в селе Алексеевском и других селах сотрудники чрезвычайки (ЧК) выводят людей голыми на мороз и обливают холодной водой до превращения их в ледяные столбы. 29 декабря 1918 г. так был казнен Феофан (Ильменский), епископ Соликамский. Его раздели, заплели волосы в косы, связали их, продели в них жердь и на этой жерди опускали в прорубь на реке до тех пор, пока епископ не покрылся льдом толщиной в два пальца. Нацисты, постоянно занимавшиеся плагиатом у коммунистов, казнили похожим способом попавшего в плен во время второй мировой войны советского генерала Карбышева.

РАСТВОРЕНИЕ В КИСЛОТЕ

Подобная казнь, по свидетельству бывшего телохранителя Саддама Хусейна Карима (псевдоним, настоящее имя этот человек скрывает), осуществлялась в Ираке. Карим рассказывает, что узнал об этом, когда искал по тюрьмам Багдада одного человека, (как телохранитель Хусейна, он имел право входить в любую тюрьму). Поиски были безрезультатны, и однажды сопровождавший Карима офицер повернулся к нему и сказал:

— Может, твоего приятеля растворили в кислоте?

— Как это? — удивился Карим.

— Идем, покажу.

Они перешли в другое здание, где, как рассказывает Карим, «было помещение с бассейном 5x5 метров, окруженное оградой из кованого железа. Цемент в бассейне был темным. Над заполнявшей его прозрачной жидкостью стоял пар. Это была кислота. Я увидел останки, плавающие на поверхности, и офицер сказал: «Вот этого растворили два часа назад». Он объяснил мне, что сначала в кислоту погружали руки и ноги приговоренного, а потом уже его бросали туда целиком. Этот метод не был новинкой в регионе. Старые ливанцы вспоминают, что в 1958–1961 гг., во времена союза между Сирией и Египтом, сирийцы уничтожали таким образом оппозиционеров. Так погиб, например, Фарджалла аль-Хелу, Генеральный секретарь Ливанской коммунистической партии. Его жена тщетно требовала его тело целых 10 лет».

(А. Лаврин. Хроники Харона. Энциклопедия смерти. — М., «Московский рабочий», 1993.)

АУТОДАФЕ

Для своей благочестивой и верноподданной паствы католическая церковь устраивала инквизиционные празднества, аутодафе (праздник веры). Вот как протекало, например, одно из таких празднеств.

Торжественный день — день восшествия на престол короля. Перед балконом его дворца выстроен на площади помост. Справа от помоста ступенями расположены сиденья, покрытые коврами, — это места для инквизиторов, а на верхней ступени — балдахин для «великого инквизитора». Слева от помоста — простые скамьи для осужденных, а на самом помосте — ряд деревянных клеток для них же. О дне торжества объявлено за месяц, чтобы народ мог своевременно узнать об этом событии и собраться на площади.

Семь часов утра. Король и королева появляются на балконе, приветствуемые толпой. Звон колоколов возвещает о начале празднества и приближении процессии. Вот она уже на площади. Впереди движется сотня вооруженных пиками и мушкетами угольщиков, обслуживающих костры. За ними, на некотором расстоянии, монахи несут зеленый доминиканский крест и знамя инквизиции, за которыми сомкнутыми рядами идут гранды — представители аристократии и офицеры — участники инквизиционного трибунала. Но вот показывается толпа осужденных. В первых рядах, понуря обнаженные головы, босые, с трудом волоча ноги, идут «примирившиеся с церковью»: на них вместо одежды напялены льняные мешки с желтыми крестами спереди и сзади. Не легко досталось им это «примирение»: одни отделались хорошими кушами денег, другие обречены на долголетние посты и покаяния, третьи обязались совершить паломничество в «святые места». За «примиренными» идут, в таком же жалком одеянии, обреченные на бичевание или на пожизненное заключение в темнице. Самое мрачное зрелище представляют приговоренные к смерти. Они последние в толпе осужденных. Льняные мешки на них расписаны изображениями дьявола и пламени: у одним пламя смотрит вверх — это те, что сознались в грехах своих до пыток и будут сожжены на костре; у других пламя обращено вниз — это те, что сознались после пыток и будут сперва задушены, а потом сожжены. У каждого из смертников в руке свеча, а рот туго заткнут бычьим пузырем, чтобы обвиняемый не мог протестовать, богохульствовать, кричать…

Наконец, в хвосте процессии — должно быть, во исполнение завета «первые да будут последними» — движутся инквизиторы и советники верховного трибунала. Все они на конях, а среди них окруженный многочисленной стражей, в роскошном фиолетовом одеянии сам «великий инквизитор». Приблизившись к помосту, инквизиторы и осужденные занимают свои места. Вновь раздается колокольный звон. Начинается богослужение. По окончании его произносится приличествующая случаю проповедь.

Затем осужденные поочередно занимают предназначенные для них на помосте деревянные клетки и выслушивают приговор инквизиции. По прочтении приговора верховный трибунал обращается к светской власти с просьбой привести приговор в исполнение «милосердно», «без пролития крови». Зная по опыту, что означают эти слова, толпа как безумная срывается с места и несется за город, где ее ждет поучительное зрелище — десятки заранее сложенных костров, которые вот-вот запылают, оставляя после себя кучу пепла и обгорелых костей и «унося в ад» души сожженных грешников…

О ВЕДЬМАХ

Из теоретических трудов остановимся лишь на «Исследовании о ведьмах», принадлежащем перу Варфоломея де Спины. Имя автора пользовалось авторитетом и его сочинение получило в начале XVI в. широкое распространение.

Бесчисленное множество инквизиционных процессов и наказаний ведьм доказывает, говорит Спина, что ведовство и колдовство действительно существуют: в противном случае инквизиторы, приговаривавшие ведьм к смерти, были бы несправедливыми судьями. Так как церковь не только знает и принимает к сведению эти приговоры, но также санкционирует и одобряет их — следовательно, эти вещи действительны и истинны. Ведь каждому ясно, что «почти весь земной шар полон дьявольских преступлений». Сожительство дьявола с человеком уже доказано и не требует дальнейших доводов. На сходках ведьм жарятся и пожираются быки и другие животные; никто этого отрицать не может. Ни один здравомыслящий человек (nullussanae mentus) не может отрицать того, что ведьмы убивают малых детей; родители должны поэтому зорко следить, чтобы подозрительные субъекты не целовали их детей. Все эти вещи, однако, совместимы и попускаются мудростью и великодушием бога. Если улетевшая ведьма продолжает все-таки лежать у себя в кровати, то объясняется это совершенно естественным образом: черт, принявший ее образ, лежит в ее кровати. «И как можно, — восклицает де Спина, — сомневаться в реальности всего этого, когда в одном лишь округе инквизитора Бернарда Комо ежегодно берется в плен свыше 1000 ведьм, из коих свыше сотни сжигается?! Как можно еще колебаться, когда мне лишь очень недавно знакомый врач из Феррары рассказывал, что в его поместье один крестьянин собственными глазами видели шабаш из 6000 женщин и мужчин, предававшихся кощунственному разврату?! Еще в прошлом году Андрей Маньяни из Бергама рассказывал, как одна молодая девушка, проживавшая вместе со соей матерью в Бергаме, ночью очутилась голой в кровати своего родственника в Венеции. Проливая горькие слезы, девушка говорила: я ночью проснулась и увидела, что мать, снявши с себя рубаху, мажется какой-то мазью; потом она села верхом на палку и вылетела через окно. Я тоже поднялась, помазала тело мазью и очутилась в комнате, где моя мать готовилась убить ребенка. Я громко произнесла, в присутствии матери, имя Иисуса и Марии; мать исчезла, я же осталась в этой комнате совершенно голой. Во время инквизиционной пытки в Бергаме все это подтвердилось и было точно установлено… Я мог бы привести бесчисленное множество случаев, как демоны появлялись в образе кошек, какое множество детей было уничтожено ведьмами и сколько колдовской мази было сделано из их мертвых тел. Но разве есть нужда в приведении всех этих фактов?»

Да, уже давно факт существования дьявола церковью был точно установлен, и дело в конце XV в. шло не о теоретических доказательствах и не о приведении все новых и новых фактов, а о том, как лучше всего бороться со всемогуществом и вездесущностью дьявола, и папа Иннокентий VIII своей знаменитой буллой Summis desiderantes, так называемой «ведовской буллой», указал, что основной задачей германской инквизиции отныне является беспощадная борьба с ведовством и окончательное его истребление, так как зло это приняло слишком большие размеры, чтобы, инквизиция могла к нему относиться со снисхождением и с некоторым ослаблением. Против дьявола, в своей дерзости дошедшего до стремления овладеть всем человечеством, церковь обязана выступить во всеоружии своей мощи и энергии. Дьявольское упорство во что бы то ни стало должно быть уничтожено. И началась эра страшных, кровавых преследований всех, заподозренных в той или иной степени в сношениях с дьяволом и его сотрудниками.

Таково историческое значение той буллы, во имя которой В течение свыше двух столетий сжигали, мучили, терзали и уничтожали суеверных, больных, жалких и невежественных людей. Булла эта была поворотным пунктом в деятельности инквизиции, которая с этого момента сосредоточила главное свое внимание на ведовстве и не столько стремилась к установлению чистоты католической веры и правильности отдельных догматов, сколько к искоренению той страшной силы, которая дерзала овладеть человечеством, чтобы вырвать его из лона церкви и из ведения самого бога.

Сицилийский инквизитор Людвиг Парамо, восхищенный той энергией в борьбе с ведьмами, которую развила инквизиция благодаря булле о ведьмах Иннокентия VIII, писал: «Нельзя не указать, какую великую услугу инквизиция оказала человечеству тем, что она уничтожила огромное количество ведьм. В течение 150 лет были в Испании, Италии, Германии сожжены, по меньшей мере, 30 000 ведьм. Подумайте лишь! Если бы эти ведьмы не были истреблены, какое неимоверное зло они причинили бы всему миру».

Так как Парамо писал эти слова в 1598 г., то в число 30 000 не могли войти ни 900 ведьм, сожженных в Лотарингии в течение 15 лет Николаем Реми во второй половине XVII в., ни 700 погибших в Фульде от руки свирепствовавшего в XVII в. Балтазара Фосса, ни 600 сожженных в Бамберге в течение 1624–1630 гг., ни бесчисленное множество других, погибших в огне во исполнение буллы папы Иннокентия VIII.

Определить даже приблизительно количество жертв буллы Иннокентия VIII нет возможности: почти ежегодно публикуются различными провинциальными архивами протоколы процессов против ведьм, и жуткая картина бессмысленных жестокостей обогащается все новыми деталями. Вот небольшой город Роттенбург на Некаре. Ежегодно в нем десяток-другой ведьм сжигается на костре, и городской совет чувствует «усталость» от этих процессов и начинает печалиться, что вскоре в Роггенбурге не останется в живых ни одной женщины (XVII в.). В небольшом Оснабрюке за три месяца в 1588 г. была сожжена 121 ведьма, вокруг Оснабрюке пылают костры, и все женское население округа обречено на гибель.

По официальным данным, в 20 деревнях кругом Тира в 1587–1593 гг. было сожжено 306 человек; в двух деревнях осталось всего две женщины. В местечке Герольц-гофене в 1616 г. было сожжено 99 ведьм, в следующем году — 88. В местечке Эллингене за 8 месяцев 1590 г. было сожжено 71. В Эльвагене иезуиты возвели в 1612 г. на костер 167 человек, а в Вестерштетене за 2 года — 600 человек. В Кведлинбурге в 1589 г. в один день погибло 133 человека. В Нейссе магистрат построил для ведьм специальную печь огромных размеров; в Бамберге был особый дом для ведьм, где их держали до суда; их кормили страшно солеными селедками, не давали воды и купали в кипятке, куда бросали перец. В Брауншвейге было воздвигнуто столько костров на площади казни, что современники сравнивали эту площадь с сосновым лесом. В Нассау в 1628 г. вышло постановление, чтобы в каждой деревне были особенные выборные люди, которые должны были сообщать обо всех подозреваемых в колдовстве особым комиссарам, путешествовавшим для этого по стране. Вскоре тюрьмы наполнились сознавшимися под пыткой во всех ужасах сатанинских оргий. В народе господствовало такое возбуждение, что многие сами себя выдавали за ведьм. В Манке в 1583 г. иезуитам хитростью удалось изгнать из 16-летней девушки Анны Шлуттенбауер 12 655 чертенят; после этого была подвергнута пытке ее 70-летняя бабушка, которая созналась, что уже 50 лет она находится в связи с дьяволом, ездит на шабаш, насылает непогоду и т. д. Ее осудили, поволокли к месту казни, привязав к хвосту лошади, и сожгли заживо. В Женеве за короткий промежуток времени в 1542 г. было сожжено 500 ведьм. В 1546 г. тюремный смотритель донес городскому совету, что все тюрьмы переполнены ведьмами, и палач заявил, что сил одного человека недостаточно, чтобы справиться с палаческими обязанностями.

В Цукмантелле на постоянной службе у инквизиторов находилось не менее 8 палачей. Здесь в 1639 г. было предано огню 242 человека, через несколько лет было сожжено 102, в числе которых было двое детей, признанных детьми дьявола. В Берне в 1591–1600 гг. сжигалось в среднем ежегодно по 30 ведьм, а в Коломбье ежемесячно (в среднем) в период от 1602 г. до 1609 г. погибало 8 человек. В Эльзасе, Швабии и Брейсгау в XVII в. беспрерывно жгли людей: в 1620 г. сожжено 800 человек, и всем кажется, что чем больше будут сжигать людей, тем больше будет ведьм. «Словно из пепла, — говорит Штебер в своем описании Эльзаса, — появляются ведьмы».

(С. Лозинский. Роковая книга Средневековья.)

КОСТЕР

Когда собиралась толпа смотреть предсмертную агонию мучеников, то старались не высказывать никакой к ним жалости, чтобы не смягчить фанатизма зрителей. Виновного не удушали раньше, чем поджигали дрова, как это практиковалось в позднейшей испанской инквизиции; порох еще не был изобретен, и поэтому не прибегали еще к менее человечному приему, применявшемуся впоследствии, — обвязывать шею жертвы мешком с порохом, чтобы сократить ее мучения, когда пламя охватит ее. Несчастного привязывали живым к столбу, возвышающемуся над грудой дров настолько высоко, чтобы верные могли видеть все действия ужасной трагедии. Святые люди сопровождали его до последней минуты в надежде вырвать, если возможно, душу его из когтей дьявола; если он не был рецидивистом, он мог еще в последнюю минуту спасти свое тело. Но и в этих окончательных приготовлениях мы видим примеры той крайней непоследовательности, с которою Церковь пыталась сделать вид, что на нее не падает ответственность в этих убийствах. Монахам, сопровождавшим несчастную жертву, строго запрещалось убеждать ее умереть без сопротивления, или взойти твердым шагом по лестнице, ведущей на эшафот, или мужественно отдать себя руки палача, ибо, давая подобные советы, они могли ускорить ее конец и допустить, таким образом, «неправильность». Назидательное и уместное зарение совести людей, уже совершивших юридическое убийство. Обыкновенно казнь совершалась в праздничный день, чтобы могло собраться больше народа, и чтобы зрелище было поучительнее; из боязни, чтобы жертва не вызвала в собравшихся чувства жалости и симпатии, на нее накладывалось молчание.

Второстепенные подробности известны нам из отчета одного свидетеля казни Яна Гуса в Констанце в 1415 г. Несчастный должен был стать между дух вязанок хвороста, и его крепко привязали веревками к толстому столбу; веревки охватывали его вокруг лодыжек, коленей, паха, талии и подмышками; на шею ему надели цепь. Затем заметили, что он повернулся лицом к востоку, а так как это было неприлично для еретика, то его повернули лицом к западу. Он был обложен до самого подбородка связками хвороста и соломы. После этого граф палатин Людовик, наблюдавший за исполнением казни, подошел к эшафоту вместе с констанцским прево и в последний раз предложил Гусу отречься. Когда он отказался, они отошли и ударили в ладони, что было знаком для исполнителей казни поджечь костер. Когда огонь пожрал все, то приступили к возмутительному делу окончательного уничтожения обуглившегося трупа; его разорвали на части и перебили кости, а затем остатки и внутренности снова бросили в огонь.

Когда можно было опасаться, чтобы присутствовавшие не сохранили остатков мученика, при казнях Арнольда Брешианского, некоторых францисканцев-спиритуалов, Гуса, Савонаролы, то после того, как огонь погасал, тщательно собирали пепел и бросали его в проточную воду.

Есть что-то забавное и ужасное в контрасте между этими крайними проявлениями человеческой злобы и бесстрастным счетом издержек, который представлялся светской власти. В отчетах Арно Ассали мы находим подробную запись расходов по сожжению четырех еретиков в Каркассоне 24 апреля 1323 г.

Немного более двух ливров на каждого сожженного еретика.

Если еретик умирал до совершения над ним казни, и если делалось постановление о вырытии его тела и костей, то церемония сожжения их была, конечно, менее торжественна, но не упускали ничего, чтобы сделать ее ужасной. До нас дошел от 1237 г. рассказ одного современника, Гильема Пелиссона, о том, как было вырыто в Тулузе много трупов людей знатных и других покойников. Их кости и разложившиеся трупы тащили по улицам, причем впереди шел глашатай и кричал: «Qui aytal fara, aytal репа» («всякий, кто поступит так, так вот и погибнет»), затем они были сожжены «во славу Бога, Блаженной Девы Марии, Его Матери, и блаженного Доминика, их служителя». Эта процедура, несмотря на то, что была довольно дорога, сохранялась во все время существования Инквизиции. Из отчетов Арно Ассали от 1323 г. мы видим, что вырыть кости трех еретиков, купить для них мешок, купить веревки, чтобы завязать мешок, нанять двух лошадей дотащить мешок до площади и купить дрова для костра — стоило 5 ливров 19 су 6 денье.

(Генри Чарльз Ли. История инквизиции. — М., «Ладомир», 1994)

ДЖОРДАНО БРУНО

В скитаниях, диспутах, заботах о напечатании сочинений и проходит жизнь Бруно. Ему уже сорок четыре года. Давно покинул он свою родину. Истосковался по ней: так и тянет порой на юг Италии — к синему морю, лучистому небу… О, эти воспоминания детства и светлой юности — и у него она была! Так много в них поэтической прелести! Так властно влекут они туда, где были пережиты и веселые детские игры, и радостные встречи с друзьями юных дней, и первая чистая любовь! На перевале жизни это чувствуется подчас с исключительной остротой. Почувствовал это и Бруно. А тут еще подвернулся какой-то молодой и знатный венецианец, который объявил через посредника, что он горячий поклонник Бруно и предлагает ему приехать в Венецию. И Бруно, на собственную гибель, поехал…

Судьба смелого ученого не могла в ту эпоху не окончиться трагически. Его могучий ум, его глубокие мысли оказались страшными для господствующей идеологии.

Такие мысли и такие речи не прощались. Не простились они и Джордано Бруно. Вскоре по приезде в Венецию, при помощи предательства пригласившего его к себе «почитателя», Бруно был арестован. Когда об этом узнали в Риме, то стали требовать, чтобы Венеция передала узника в руки римской инквизиции. Бруно не простой еретик, говорили римские изуверы. Он вождь еретиков. Венеция сначала упиралась: не к лицу, мол, такой почтенной республике, как Венецианская, поступаться своей независимостью. Но ее уломали: в начале 1593 г. Бруно перевели в Рим.

Семь долгих, мучительных лет провел он в римской тюрьме. Его многократно терзали допросами и угрозами. Его пытали. Были минуты слабости, когда под гнетом угроз и пыток он заявлял, что готов примириться с церковью. Когда же «святейшая» потребовала, чтобы Бруно употребил весь ум, все знания и весь свой дивный талант оратора на то, чтобы публично опровергнуть свои идеи и восхвалять все, что бичевал он на протяжении целой жизни, беззаветная любовь к истине, гордость, кипучая энергия проявились в этом человеке во всем своем героическом величии, и Бруно, прямо смотря в глаза своим судьям: сказал: «Я не могу и не хочу отречься. Мне не от чего отрекаться».

Этот ответ решил его судьбу. «Святейшая» приговорила его к смерти… «без пролития крови». Выслушав приговор, Бруно обратился к судьям со словами: «Вы, как видно, произносите свой приговор с большим страхом, чем я выслушал его».

Дадим слово одному из историков философии: он расскажет нам о последних минутах жизни Бруно — прекрасного, благородного, пламенного.

«…Был солнечный день — 17 февраля 1600 г. В окрестностях Рима все дышало пробуждающейся жизнью. А в самом Риме, над Площадью цветов витала смерть.

В центре площади возвышалась огромная куча хвороста, среди которой поднимался столб. Вокруг кучи толпились люди с выражением нетерпения и ожидания на лицах, — люди всех возрастов и характеров, слившихся, однако, на этот раз в общем чувстве злобного торжества. Наступал час мести за религию: здесь, на этом костре, должен искупить свое преступление изверг, негодяй, богохульник!.. В толпе идет быстрый обмен вопросами. Люди солидные рассуждают о способности сатаны обращать ученость и таланты во зло: «О друзья, надо остерегаться науки, остерегаться всего!» Слушатели многозначительно кивают головой. Но вот в толпе водворяется тишина. Торжественно приближается процессия. Солдаты расчищают ей путь… «Смотрите, вот он, здесь, в середине! Как невозмутим он, как надменен и непреклонен!» «Как хорош!» — шепчут женщины… Его глаза обращены к народу, ясные и спокойные. Лицо кроткое, но слишком бледное. Ему подают распятие, но он отворачивает голову: он отказывается поцеловать его… «Еретик!» Крик негодования вырвался из толпы. Бруно привязывают к столбу. Он остается спокоен. Не попросит ли он помилования? Настает последняя минута: ужели он останется непреклонен и умрет, когда немного лицемерия — и он спасен от стольких мук? Но он все тот же: тверд и неизменен. Костер разжигается; слышится треск ветвей; пламя поднимается кверху; жертва судорожно вздрагивает — и ничего более не видно. Клубы дыма охватили жертву, но ни одной мольбы, ни одной жалобы, ни малейшего крика не вырвалось из груди его. Еще несколько минут — и ветер развеял пепел Джордано Бруно…

КАЗНЬ МАРИИ СТЮАРТ

…У морали и у политики свои различные пути. Событие оценивается по-разному, смотря по тому, судим мы о нем с точки зрения человечности или с точки зрения политических преимуществ. Морально казнь Марии Стюарт нельзя простить, и оправдать: противно всякому международному праву держать в мирное время в заточении королеву соседней страны, а потом тайно свить петлю и вероломно сунуть ей в руки… И все же нельзя отрицать, что с точки зрения государственно-политической устранение Марии Стюарт было для Англии благодетельной мерой. Ибо критерием в политике — увы! — служит не право, а успех. В случае с Марией Стюарт последующий успех оправдывает убийство, так как оно принесло Англии и ее королеве не беспокойство, а спокойствие. Сесил и Уолсингем правильно расценили реальное положение вещей. Они знали, что другие государства побоятся возвысить голос против подлинно сильного правительства и станут трусливо смотреть сквозь пальцы на его насильнические действия и даже преступления. Они верно рассчитали, что мир не придет в волнение из-за этой казни; и в самом деле: фанфары мести во Франции и Шотландии внезапно умолкают. Генрих III отнюдь не рвет, как грозился, дипломатических отношений с Англией; еще меньше, чем когда надо было спасать живую Марию Стюарт, собирается он отправить за море хотя бы одного солдата. Он, правда, велит отслужить в Нотр-Дам пышную траурную мессу, и его поэты пишут несколько элегических строф в честь погибшей королевы. На этом вопрос о Марии Стюарт для Франции исчерпан и предан забвению. В шотландском парламенте слегка пошумели, Иаков VI облекся в траур; но проходит немного времени, и он уже снова выезжает на охоту на подаренных ему Елизаветой лошадях; по-прежнему он самый уживчивый сосед, какого когда-либо знавала Англия. И только тяжелодум Филипп Испанский спохватывается, наконец, и снаряжает свою Армаду. Но он одинок, а против него — счастье Елизаветы, неотъемлемое, как это всегда бывает со славными властителями, от ее величия. Еще до того, как доходит до боя, Армаду вдребезги разбивает шторм, а вместе с ней терпит крушение и давно вынашиваемый план наступления контрреформации. Елизавета окончательно победила, да и Англия со смертью Марии Стюарт избавилась от величайшей угрозы. Времена обороны миновали, отныне ее флот будет бороздить океаны, направляясь к далеким землям и объединяя их в мировую империю. Множатся богатства Англии, последние годы царствования Елизаветы видят новый расцвет искусств. Никогда королевой так не восхищались, не любили ее и не преклонялись ей, как после этого позорнейшего ее деяния. Из гранита жестокости и несправедливости воздвигаются великие государственные сооружения, и неизменно фундаменты их скреплены кровью; в политике неправы только побежденные, неумолимой поступью шагает история через их трупы.

(Цвейг С. Мария Стюарт. — М., 1989, с. 322–394)

КАЗНЬ КАРЛА I, КОРОЛЯ АНГЛИИ

Когда полковник Уитчкот, губернатор Виндзора, объявил королю, что через несколько дней он будет переведен в Лондон, Карл ответил ему: «Бог вездесущ и везде равно благ и всесилен». Это известие не поразило его сильным беспокойством. Он прожил 3 недели в самой удивительной беспечности, не получая никаких известий о решениях палат и убаюкивая себя кое-какими вестями, приходившими из Ирландии и обещавшими ему скорую помощь. Уже давно не был он так самонадеян и весел. Только одно обстоятельство смутило его. Почти до последних дней пребывания в Виндзоре ему оказывали почет и служили по всем правилам придворного этикета: он обедал с большим обществом, в народной зале, с торжественными знаками почета. Вдруг было получено письмо из главной квартиры, и весь порядок изменился сразу. Подавать ему стали кушанья небрежно, уже почестей никто не воздавал и обычный этикет трона прекратился совершенно. Карл был глубоко огорчен этим.

В пятницу, 19 января, отряд конницы, под начальством Гаррисона, прибыл в Виндзор, чтобы увезти короля. На большом дворе замка его ожидала карета шестернею. Карл сел в нее и через несколько часов прибыл в Лондон. Со всех сторон его окружала стража; двое часовых стояли у дверей его комнаты; один Герберт был оставлен при короле и стал возле его постели. 20 января, около полудня, верховный суд, собравшись сначала на тайное заседание в расписной палате, готовился привести в порядок последние подробности возложенного на него поручения. Только что кончили молитву, как суду объявили, что тотчас явится король, которого принесут на закрытых носилках. Кромвель, бросился к окну, но сразу же воротился бледный, хотя и возбужденный.

— Вот он, вот он, господа! Наступил час великого дела. Решайте скорей! Прошу вас! Что вы станете ему отвечать, ибо он прежде всего спросит вас: чьим именем и какою властью уполномочены вы судить его?

— Именем нижней палаты и всего доброго английского народа, — сказал наконец Генри Мартин.

Никто не противоречил.

Суд торжественной процессией отправился в Вестминстер-Холл; впереди шел лорд-президент Брадшоу; перед ним несли меч и жезл; шестнадцать офицеров, вооруженных секирами, шли перед судьями.

Президент сел в кресло, обитое алым бархатом. У ног его расположился секретарь. Рядом поставили стол, покрытый богатым турецким ковром, на котором были положены жезл и меч. Как только члены суда заняли свои места, все двери были растворены. Толпа хлынула в залу. Когда же восстановилась тишина, прочитали акт нижней палаты, которым учреждался верховный суд, и приступили к перекличке; шестьдесят девять членов были налицо.

«Сержант, — сказал Брадшоу, — введите арестанта».

Король вошел в сопровождении полковника Геккера и тридцати двух офицеров. У решетки было для него приготовлено кресло. Он дошел до него и сел, не снимая шляпы, потом встал и, осмотрев свою стражу и толпу зрителей, снова сел среди всеобщей тишины. Вдруг поднялся Брадшоу:

— Карл Стюарт, король английский! — сказал он. — Нижняя палата английская, в качестве парламента, глубоко проникнутая чувством бедствий, которым подвергался народ, полагая, что вы были главным виновником их, решила преследовать преступление судом; с этим намерением она учредила этот верховный суд, перед которым вы ныне являетесь. Вы сейчас услышите обвинения, которые лежат на вас.

Генеральный консул Кок встал было, чтобы говорить.

— Молчите! — сказал король, дотронувшись тростью до его плеча.

Кок обратился с изумлением и гневом, а король сел спокойно в свое кресло.

Однако Кок стал читать обвинительный акт, который, возводя на короля вину за все бедствия, причиненные первоначально его тиранией, а потом войной, требовал, чтобы он был предан суду как тиран, как государственный преступник и убийца. Когда чтение кончилось, Брадшоу сказал королю: «Сэр, вы слышали акт, обвиняющий вас: суд ждет от вас ответа».

Король: — Я бы желал знать, какою властью призван я сюда. Недавно еще находился я на острове Уайт в переговорах с обеими палатами парламента, обеспеченный общим ко мне доверием. Мы почти решили все условия мира. Я бы желал знать, кто дал вам власть — я разумею законную власть, потому что на свете много незаконных властей, например власть воров и разбойников на больших дорогах, — я бы желал знать, говорю я, какою властью забрали меня оттуда и с каким намерением? Когда я узнаю эту законную власть, то буду отвечать.

Брадшоу: — Если бы вам угодно было обратить внимание на слова, сказанные судом при вашем появлении, вы бы знали, какая это власть: именем английского народа, избравшего вас в короли, эта власть требует, чтобы вы отвечали.

Король: — Нет, сэр, я отвергаю это.

Брадшоу: — Если вы и не признаете власти суда, он начнет против вас процесс.

Король: — Я говорю вам: никогда не была Англия избирательным королевством. Уже около тысячи лет она есть королевство наследственное. Скажите мне: какою властью призван я сюда? Вот подполковник Коббет. Спросите его, разве он не насильно взял меня с острова Уайт? Я готов поддерживать законные основания нижней палаты не меньше всякого другого. Где же лорды? Я не вижу здесь лордов, чтобы составился парламент. Потом нужен был бы также и король. Разве так приводят короля к парламенту?

Брадшоу: — Сэр, суд ожидает от вас определенного ответа. Если сказанное нами о полномочии нашем неудовлетворительно для вас, то оно удовлетворительно для нас. Мы знаем, что оно основывается на воле Бога и королевства.

Король: — Ни мое мнение, ни ваше не могут решить этого»

Брадшоу: — Суд слышал вас! С вами будет поступле-но по его приказаниям. Уведите арестанта! Суд откладывается до понедельника.

Члены суда разошлись; с тем же конвоем короля увели. Когда на другой день суд открыл заседание, то по личной перекличке оказалось только шестьдесят два члена. Суд строжайшим образом предписал публике молчание под угрозой тюрьмы. Тем не менее король при своем появлении был встречен громкими кличами сочувствия. Снова начался прежний спор, упрямый с обеих сторон. «Сэр, — сказал, наконец, Брадшоу, — мы не допустим ни вас, ни кого другого оспаривать судебную власть верховной комиссии».

Король: — Я отвергаю это, покажите мне пример!

Брадшоу встал и с гневом ответил: — Сэр, мы собрались здесь не для того, чтобы отвечать на ваши вопросы: отвечайте о том, что вас спрашивают, виноват или не виноват?

Король: — Вы еще не выслушали моих резонов!

Брадшоу: — Сэр, вы не можете представлять никаких резонов против высшего из всех судилищ.

Король: — Покажите пример, где не слушают резонов в судебном деле.

Брадшоу: — Сэр, вы забываете: это нижняя палата. Сержант, уведите арестанта.

В это время получались из-за границы представления и делались попытки, которые хотя и были недостаточно сильны и решительны, но тем не менее поддерживали негодование народа. Французский министр передал нижней палате письмо английской королевы Генриетты-Марии, просившей дозволения приехать к своему мужу, чтобы убедить его уступить их желаниям или утешить своими ласками. Принц Валлийский писал к Ферфаксу и к совету офицеров, стараясь пробудить в них хотя искру верноподданнического чувства. Шотландские комиссары протестовали против всего происходившего. Говорили о скором прибытии чрезвычайного посольства генеральных штатов, которые должны были заступиться за короля. Даже Джон Кромвель, брат Оливера, находясь в Лондоне, преследовал генерал-лейтенанта упреками, похожими на угрозу.

Открыли и остановили печатание рукописи под заглавием «Королевские вздохи». Приписывали это сочинение самому королю, который желал поднять восстание в пользу своего освобождения. Со всех сторон, наконец, возникали новые причины к брожению умов.

Ввиду этого республиканцы решили как можно скорее выйти из создавшегося положения, сократить свои прения и предоставить королю явиться перед судом только для того, чтобы выслушать приговор. Из некоторого уважения к законным формам или ради того, чтобы дать новые доказательства вероломства Карла при переговорах, верховный суд употребил 24 и 25 января на взятие показаний от тридцати двух свидетелей. 25 января король был осужден как тиран, государственный преступник, убийца и враг отечества. В этот день налицо было только сорок шесть членов. Двадцать шестого числа присутствовало шестьдесят два члена, и редакция приговора была в тайном заседании обсуждена и принята. Суд отложил объявление приговора королю до следующего дня. 27 января после двухчасового совещания публичное заседание открылось поименной перекличкой. Когда назвали Ферфакса, то женский голос из галереи отвечал: «Он слишком умен, чтобы быть здесь». Шестьдесят семь членов было налицо. Заседание началось.

Брадшоу начал говорить.

— Господа, — сказал он, — всем хорошо известно, что арестант, предстоящий перед вами, уже несколько раз был приводим в суд, чтоб отвечать на обвинение в государственной измене и других преступлениях, обвинение, выставленное против него именем английского народа…

«Половина народа не участвовала в этом! — закричал тот же голос из галереи. — Где народ? Где согласие? Оливер Кромвель изменник!» Все собрание вздрогнуло. Все обратили взоры на галерею. «К черту этих крикунов! — закричал Акстель, начальствовавший над стражею. — Солдаты! Стреляйте в них!» Узнали леди Ферфакс. Все зашумели в зале. Солдаты, расставленные грозным строем, едва могли остановить беспорядок. Когда, наконец, порядок водворился, Брадшоу упомянул об упорном сопротивлении короля отвечать на обвинения, о всеобщей известности его преступления и объявил, что верховный суд, уже постановивший приговор, тем не менее еще до его произнесения согласен выслушать защиту арестанта, если только король не будет оспаривать его судебной власти.

— Я желаю, — сказал король, — чтобы лорды и члены нижней палаты выслушали меня. Я хочу говорить об одном предложении, которое гораздо важнее для мира королевства и для свободы моих подданных, нежели для моего собственного спасения.

Сильное волнение распространилось в зале. Друзья и враги короля старались угадать, с какою целью он требует этой конференции с палатами и что он может им предложить. Но как бы то ни было, члены суда сильно взволновались. Чтоб отразить опасность, Брадшоу уверял, что просьба короля не что иное, как уловка, чтобы еще раз избегнуть судебной власти комиссии. Завязался долгий и мелочный спор, но Карл все сильнее и настойчивее просил, чтобы его выслушали. С каждым словом солдаты, окружавшие его, становились все шумнее и начали позволять даже грубые выходки по отношению к королю. Акстель громко смеялся и острил. Несколько раз король обращался к ним и старался то движениями, то словами-заставить их быть внимательнее и выслушать его. Между тем новое и неожиданное волнение обнаружилось между членами суда. Один из них, полковник Доунс, настаивал, что нужно выслушать короля, но Кромвель горячо возражал ему. У Кромвеля образовалось сторонников больше, и полковнику Доунсу и некоторым другим скоро пришлось замолчать.

Через полчаса суд уже продолжил свое заседание, и Брадшоу объявил королю, что его предложение отвергнуто. Карл почувствовал, что его дело проиграно; он настаивал на своем решении, но слабо. Не отвечая на это, Брадшоу объявил королю, что ему сейчас прочтется приговор. Прежде чем читать, он произнес большую речь, в которой торжественно оправдывал решение парламента и припоминал все несправедливости короля. Когда Брадшоу кончил, король опять что-то хотел возразить, но Брадшоу не дал ему говорить, а велел секретарю читать приговор. Верховный суд приговорил короля к смертной казни.

После прочтения приговора Брадшоу сказал:

— Вот мнение, акт и единогласный приговор верховного суда, — и все члены встали в знак согласия.

— Сэр, — сказал король, — не угодно ли выслушать меня?

Брадшоу ответил: — Сэр, вы не можете говорить после объявления акта.

Король ещё хотел что-то возразить, но Брадшоу велел увести его солдатам, которые чуть ли не силою увели его из-за решетки.

Уходя из зала суда, Карл увидел на столе раскрытый меч и, обратясь к Брадшоу, сказал: «Я этого меча не боюсь, ибо правосудие Бога выше его!»

Из зала суда короля отправили в замок Уайтхолл. Там он просил, чтобы к нему разрешили пропустить жену и детей, а также лондонского епископа Джаксона. И то и другое ему было дозволено. В этот самый день верховный суд собрался и определил, что казнь должна быть исполнена во вторник, 30 января, между десятым и пятым часами дня.

Когда нужно было подписать роковой приговор, с трудом смогли собрать комиссаров; двое или трое самых ревностных стояли у дверей, останавливая тех из своих товарищей, которые проходили мимо них в залу нижней палаты, и требовали, чтобы они подписывались. Один Кромвель был весел, шумел и кричал и предавался самым грубым выходкам своей шутливости: подписавшись третьим под приговором, он вымазал чернилами лицо Генри Томсону, который ответил ему тем же. Было собрано пятьдесят девять подписей; некоторые подписи от волнения совершенно нельзя было разобрать. На полковника Геккера, полковника Ганска и подполковника Фейра было возложено исполнение приговора.

Чрезвычайные посланники генеральных штатов Альберт Иоахим и Адриан Фак-Пау, уже за пять дней до того прибывшие в Лондон, напрасно просили палату об аудиенции; ни официальная просьба их, ни визиты, сделанные Ферфаксу, Кромвелю и некоторым другим офицерам, не помогли. Вдруг их известили, около часу дня, что в два часа они будут приняты лордами, а в три — нижней палатой. Они поспешно оделись и сообщили возложенное на них поручение; лорды и нижняя палата обещали дать им ответ.

Возвращаясь в свою квартиру, они увидели перед Уайтхоллом приготовления к казни. Посланники французский и испанский были у них с визитом, но не хотели принять участие в их представлениях. Первый объявил им только, что уже давно предвидел этот удар и что сделал все, чтобы отвратить его; второй объявил, что не получал еще от своего двора никаких повелений касательно вмешательства, хотя и ожидал их с минуты на минуту.

Рано утром 30 января 1649 г., в одной из комнат Уайтхолла собрались: Кромвель, Геккер, Ганке, Акстелл» и Фейр, чтобы заготовить и отправить документ этого страшного процесса, а именно — приказ палачу.

— Полковник, — сказал Кромвель Ганксу, — вам следует написать и подписать.

Ганке упорно отказывался, несмотря на все уговоры. Тогда Кромвель хотя и рассердился, но сам взял и написал приказ, а подписаться отдал Геккеру, который подписал его без возражений.

…Почти в то же время, после четырехчасового глубокого сна, Карл вставал с постели.

— Нужно скорее вставать, — сказал он Герберту.

Он начал одеваться. В своем смущении Герберт причесывал его не так тщательно, как обыкновенно.

— Причешите меня так же тщательно, я вас прошу, — сказал ему король, — хотя голове моей и недолго оставаться на плечах. Я хочу нарядиться, как жених.

Одеваясь, он велел подать другую рубашку.

— Время теперь такое холодное, — прибавил он, — что я, пожалуй, задрожу: люди подумают — от страха; а я не хочу, чтобы про меня могли сделать такое предположение.

Еще не рассвело совсем, когда прибыл епископ и начал читать молитвы. Король был глубоко тронут и стал молиться еще усерднее. Около 10 часов кто-то постучался в дверь, Карл велел Герберту узнать.

— Это подполковник Геккер, — сказал Герберт.

— Впустите его.

— Ваше величество, — сказал, входя, Геккер, — пора.

Через несколько минут они поднялись на лестницу, и король пошел через большую галерею к себе в спальню; здесь его оставили наедине с епископом Джэксоном, который собирался причастить короля Святых Тайн.

Несколько индепендентских священников хотели добиться с ним свидания, но Карл их не принял. Ему приготовили обед, но он не хотел кушать. Герберт указал на то, что он ничего не кушал за весь день и может ослабеть.

— Ваша правда, — сказал король и выпил стакан вина, закусив пирогом.

Был первый час ночи. Геккер постучался.

— Идите, — сказал король полковнику, — я следую за вами.

Он пошел через пиршественную залу, где стояли солдаты в два ряда с каждой стороны; толпа мужчин и женщин протеснилась туда и стояла неподвижно за солдатами, молясь за короля. В конце зала накануне был пробит стене выход к эшафоту, обитому черным сукном; два человека в матросском платье, с масками на лицах стояли у топора.

Король вышел, гордо подняв голову и осматриваясь по сторонам; он искал глазами народ, чтобы обратиться к нему с прощальной речью, но куда только ни проникал взор, везде стояло войско. Тогда он обратился к епископу Джэксону и Томлисону с короткой речью, которой между прочим сказал, что единственной причиной народных бедствий было неуважение прав государя и что народу не нужно вмешиваться в государственное правление. После этого он спокойно подобрал волосы под шапочку и, прочитав краткую молитву, положил голову под секиру. Голова упала с одного удара.

— Вот голова государственного изменника, — сказал палач, показывая ее народу.

Глубокий и глухой стон пронесся вокруг Уайтхолла; многие бросились во дворец к подножию эшафота, чтобы омочить платки в крови короля, но вновь прибывшая конница медленно разгоняла толпу. Когда никого не осталось около эшафота, тело подняли и уложили в гроб. Гроб стоял 5 дней в Уайтхолле. Несметная толпа теснилась у дверей, но немногие получали позволение войти. 6 февраля по приказанию нижней палаты гроб был передан Гербертуи Мельдмею, которым было разрешено предать его земле в виндзорском дворце, в капелле Св. Георгия, где был уже похоронен Генрих VIII. Перенесение тела совершилось без пышности, но пристойно. На следующий день, 8 февраля, гроб прибыл в Виндзор. На погребении присутствовали: герцог Ричмонд, маркиз Гертфорд, графы Линдсей и Соутгэмпон и епископ Джаксон.

На гробе было вырезано только: «Король Карл 1649 г.».

Когда тело перенесли из дворца в капеллу, небо, бывшее до тех пор ясным и чистым, внезапно переменилось, пошел густой снег, и черный бархатный покров был засыпан совершенно. Слуги короля находили в этой неожиданной белизне покрова символ невинности своего господина. Епископ Джаксон хотел хоронить по обрядам английской церкви, но губернатор замка воспротивился этому, и гроб опустили без всякой церковной церемонии. Когда гроб был опущен в склеп, все вышли из капеллы, и губернатор запер двери. Нижняя палата уплатила 500 фунтов на издержки похорон.

В самый день смерти короля, когда еще не успел выехать из Лондона ни один курьер, нижняя палата объявила изменниками всех тех, кто станет провозглашать наследником престола сына Карла I. 7 февраля палата приняла следующий акт: «Опытом доказано и вследствие того палатою объявляется, что королевское звание на этой земле бесполезно, тягостно и опасно для свободы и поэтому отныне оно уничтожается». Вырезали новую государственную печать, на которой с одной стороны была изображена карта Англии и Ирландии с гербами этих стран, а на обороте — заседание нижней палаты, с надписью, предложенной Генри Мартином: «Первый год свободы, восстановленной благословением Божиим в 1649 г.»

Властвовать теперь стала крайняя партия — индепенденты. Кромвель носил титул Протектора английской республики. Он управлял с помощью 10 военных начальников (по числу округов). Кромвель умер в 1658 г. После него наступила контрреволюция. Страна, измученная жестоким управлением Кромвеля, бурно приветствовала переворот, совершенный одним полководцем, в результате которого на престол был возведен сын казненного Карла король Карл П. После него на престол вступил его брат Яков II. Царствование его было трагично. Будучи недальновидным, он хотел восстановить католицизм, за что и был свергнут с престола и изгнан из пределов Англии. Так кончилась династия Стюартов…

(Сахаров Ив. Казнь королей. Живые исторические картины из времен мировых революций и переворотов. С. 39–54.)

КАЗНЬ ЛЮДОВИКА XVI

…Между тем в Конвент продолжали прибывать петиции с жалобами на медленность процесса. Комиссары Конвента при армиях, Мерлен из Тионвилля, Гаусман и Ревбель, писали с границ: «Мы окружены ранеными и убитыми; во имя Людовика Капета тираны убивают наших братьев, а нам говорят, что Людовик все еще жив!» Наконец 14 января Конвент решил приступить к поименной подаче голосов. Но вопрос о порядке голосования вызвал бурные прения. Было предложено множество различных проектов, из которых некоторые явно имели целью затянуть дело, требуя отмены декрета 3 декабря, вторичной постановки вопроса о том, берет ли на себя Конвент роль судебной палаты, и т. п. Дебаты продолжались несколько часов среди общего шума; все попытки президента восстановить спокойствие были безуспешны. Вмешательство Кутона положило конец этой неурядице.

«Как прискорбно, — вскричал он, — видеть беспорядок, царящий в собрании! Вот уже целых три часа, как мы теряем время из-за короля. Какие мы республиканцы! Мы — жалкие рабы! Ведь все мы, без исключения, убеждены в виновности Людовика; следовательно, ничто не мешает нам прежде всего поставить вопрос о виновности Людовика, а затем внести приговор поименным голосованием!»

Крики одобрения покрыли голос Кутона. По предложению Буайе-Фонфреда Конвент немедленно решил произвести поименную подачу голосов по следующим трем вопросам: 1) Виновен ли Людовик? 2) Будет ли приговор Конвента предложен на утверждение народа? 3) Какому наказанию будет подвергнут Людовик?

15 января были поставлены на голосование первые два вопроса. По первому из 715 голосовавших депутатов 32 ответили утвердительно с различными оговорками, остальные 683 признали виновность Людовика безусловно. По второму вопросу 423 человека ответили отрицательно, 281 — утвердительно и 11 депутатов прибавили к своему мнению различные оговорки. Таким образом, жирондисты потерпели полную неудачу. Оставалось решить последний вопрос: о мере наказания. Вся Франция с трепетом и напряжением ждала следующего дня, 16 января.

Дантон, до сих пор отсутствовавший (он находился в качестве комиссара при бельгийской армии), теперь решил выступить. Заседание началось дебатами по поводу распоряжения исполнительного совета закрыть театры, ставившие контрреволюционные пьесы. «Признаюсь вам, граждане, — сказал Дантон, — я думал, что нас должны занимать другие предметы, кроме комедии!» «Речь идет о свободе!» — возразили несколько депутатов. «Да, речь идет о свободе! — повторил Дантон. — Речь идет о трагедии, которую вам предстоит разыграть перед всеми нациями. Речь идет о том, что под мечом закона пала голова тирана, а не о жалких комедиях! Предлагаю Конвенту безотлагательно высказаться об участи Людовика!»

Это предложение было принято единогласно. Затем Ланжюине предложил, чтобы вопрос о наказании решался не простым большинством голосов, как обыкновенно, а двумя третями. Дантон энергично выступил против этого предложения жирондистов.

«Спрашивается, почему в то время, как судьба целой нации была решена простым большинством голосов, в то время как при отмене королевской власти никому даже в голову не приходило возбуждать этого вопроса, почему решение участи отдельного лица — заговорщика хотят обставить с особой торжественностью? Мы постановляем приговор как представители верховной власти. Спрашиваю вас, апеллируете ли вы к народу, когда кто-нибудь подпадет под уголовный закон, колеблетесь ли вы привести его в исполнение? Спрашиваю вас, не простым ли большинством голосов учредили вы республику, объявили войну? Спрашиваю, наконец, разве не безапелляционно проливается кровь в сражениях? Разве сообщники Людовика не понесли наказание без всякого обращения к народу, на основании лишь приговора экстраординарного трибунала? Неужели исключения заслуживает только тот, кто был душою всех этих заговоров?»

Конвент согласился с Дантоном и решил голосовать простым большинством. Заседание было объявлено непрерывным до вынесения приговора. Началась поименная подача голосов.

361 депутат высказались категорически за смертную казнь. В числе их была почти вся партия Горы, жирондисты Дюко, Фонфред, Карра, Иснар, Ребекки, Барбару и часть Болота, 26 видных представителей Жиронды также подали голос за казнь, но при этом, по примеру Меля, потребовали предварительного обсуждения вопроса об отсрочке ее выполнения. Однако они объявили свой вотум независимым от этого требования. Наконец, 334 депутат высказались за тюремное заключение, изгнание или работы на галерах.

Не лишена интереса мотивировка, которой некоторые депутаты сопровождали свое мнение. «Я неумолим по отношению к угнетателям, — сказал Робеспьер, — так как чувствую сострадание к угнетенным; мне чужда гуманность, которая свирепствует над народами и прощает деспотам. То же самое чувство, которое в Учредительном собрании побуждало меня требовать, хотя и безуспешно, отмены смертной казни, заставляет меня теперь требовать ее применения к тирану моей родины и к самой королевской власти в его лице. Я не умею предсказывать или выдумывать будущих, пока неизвестных тиранов, чтобы избавиться от необходимости поразить того, который уже изобличен для меня, как и для всего почти собрания, и которого я обязан судить по поручению народа. Не могут побудить меня к пощаде и действительные или воображаемые факции, ибо я убежден, что для уничтожения факций надо не размножать их, а разрушить все разом подавляющей силой разума и национальных интересов. Я советую вам не беречь королевскую партию, в противовес тем, которые могут явиться впоследствии, а начать с ее низвержения, чтобы затем основать общее счастье на развалинах всех антинародных партий. Не ищу я также, как иные, предлогов для спасения бывшего короля в угрозах и усилиях европейских деспотов. Ибо я презираю их всех и вовсе не намерен склонять народных представителей к переговорам с ними. Я знаю, что единственный способ победить их состоит в том, чтобы поднять национальный характер на высоту республиканских принципов и действовать на королей и королевских прислужников так, как действуют на высокомерные и рабские душонки свободные и гордые души. Еще менее я склонен думать, что эти щеспоты щедро сыплют золотом, чтобы привести на эшафот своего собрата, — как полагаю некоторые; если уж быть подозрительным, то я считал бы более вероятной противоположную гипотезу. Я не хочу жертвовать логикой, чтобы уклониться от исполнения своего долга; и особенно далек я от того, чтобы оскорблять великодушный народ, беспрестанно повторяя, что мы несвободны в решении дела, что мы окружены врагами, ибо я отнюдь не желаю ни заранее протестовать против осуждения «Людовика Калета, ни апеллировать к иностранным дворам. Мне было бы слишком неприятно, если бы моя аргументация походила на манифесты Вильгельма Питта. Словом, я не умею двигать бессмысленные слова и пустые измышления против твердо установленных принципов и очевидных требований долга. Я подаю голос за смертную казнь».

Для Марата и Сен-Жюста достаточно нескольких слов, чтобы мотивировать свой суровый приговор. «Глубоко убежденный, что Людовик является главным виновником преступлений, вызвавших кровопролитие 10 августа, и всех зверских избиений, осквернивших почву Франции с начала революции, я вотирую за казнь тирана в 24 часа», — сказал «Друг народа». «Ввиду того, что Людовик XVI был врагом народа, его свободы и счастья, я подаю голос за смертную казнь», — лаконически заявил Сен-Жюст.

Мнение Анахарсиса Клотца отражало космополитические взгляды этого философа: «Людовик виновен в оскорблении человечества. Какого наказания он заслуживает за свои преступления? От имени человеческого рода я отвечаю — смертной казни».

Хитрый и осторожный Филипп Эгалите, заботясь прежде всего об упрочении своего двусмысленного положения, также вотировал за смерть, хотя его родственные связи с Людовиком давали ему полное право воздержаться. «Всецело преданный своему долгу, убежденный в том, что всякий, кто посягал или посягнет впоследствии на самодержавие народа, заслуживает смерти, я высказываюсь за смертную казнь». Эти слова вызвали в собрании глухой ропот.

Дантон, подавая свой голос, не удержался от иронического кивка в сторону жирондистов. «Я не принадлежу к числу тех государственных людей, которые не понимают, что с тиранами не вступают в сделку, не понимают, что европейских деспотов можно покорить только силой оружия. Я высказываюсь за смерть тирана».

Неукротимый Жансонне поднял перчатку, брошенную Дантоном. Он потребовал, чтобы Конвент после вынесения смертного приговора Людовику предал суду «убийц и разбойников 2–3 сентября» — в доказательство того, что он не допускает никаких привилегий.

Красноречивый Иснар не упустил случая блеснуть своим ораторским искусством. «Я уже объявил на этой трибуне в Законодательном собрании, — воскликнул он, — что, если бы в моих руках были громы и молнии, я поразил бы ими всякого, кто дерзнет посягнуть на самодержавие народа! Верный своим принципам, я подаю голос за казнь».

Бриссо, вотируя за смертную казнь с отсрочкой до утверждения народом конституции раскрывал смысл этой меры следующими словами: «Эта отсрочка ставит ваш приговор под охрану нации, она придает ему оттенок бескорыстия и великодушия, который желательно ему сообщить; наконец, она приобщает к вашему приговору всю нацию». Последняя фраза свидетельствовала о том, что жирондисты еще не отказались от намерения провести апелляцию к народу в той или иной форме. Действительно, они возлагали большие надежды на отсрочку казни, предложенную Мелем и поддержанную его единомышленниками.

То обстоятельство, что из 712 голосовавших депутатов за смертную казнь безотлагательно высказались 361, подало повод к невольному или умышленному искажению фактов. В Париже разнесся слух, что смерть короля решена большинством в один голос, — слух, под влиянием которого больной, умирающий Дюшатель велел принести себя на носилках в Конвент, чтобы подать свой голос против казни. Но в действительности, как мы видели выше, приговор был вынесен большинством в 53 голоса, так как 26 жирондистов, поддерживавших предложение Меля, также безусловно голосовали за казнь.

В 8 часов вечера 17 января после 36-часового заседания президент Национального Конвента — по иронии судьбы это был Верньо — со скорбью объявил, что народные представители приговорили Людовика XVI к смертной казни.

Испанский двор сделал последнюю попытку спасти осужденного короля. Он снова обратился к Конвенту через посредство своего посла. Но собрание единогласно постановило перейти к очередному порядку, даже не прочтя ноты мадридского кабинета, чтобы устранить всякое подозрение в возможности иностранного влияния. После этого в залу Конвента были введены три защитника Людовика, Десез, Тронше и Мальзерб. Глубоко потрясенные, голосами, прерывающимися от волнения, они ходатайствовали о передаче приговора на утверждение народа и об отмене изданного накануне декрета, в силу которого он был вынесен простым большинством голосов. В подтверясдение последнего требования Тронше ссылался на некоторые статьи закона.

Конвент отнесся к защитникам с полным вниманием и отдал должное мужеству этих людей, не покидавших до последней минуты своего опасного поста. Но об апелляции к народу, отвергнутой после столь долгой и упорной борьбы между двумя партиями, разумеется, не могло быть и речи. Что касается возражения Тронше, то депутат Мерлен, юрист из Дуе, заявил, что закон требует большинства двух третей только по вопросу о виновности, между тем как по вопросу о мере наказания достаточно простого большинства голосов.

Победа Горы, по-видимому, была полная. Но жирондисты все еще не считали своего дела окончательно проигранным. Возбудив предложение об отсрочке казни, они надеялись снова затянуть процесс и косвенным путем добиться апелляции к народу. Борьба длилась еще два дня. На заседаниях 18 и 19 января Бюзо, Бриссо, Кондорсе, Казенав, сменяя друг друга на трибуне, с жаром доказывали, что поспешность в выполнении приговора вооружит против Франции всю Европу и навлечет на голову французов неслыханные бедствия; что эта поспешность восстановит против них не только королей, но и нации, которые припишут ее жажде мести и давлению кучки интриганов; что она выгодна лишь одной «орлеанской факции», которая, подобно партии Кромвеля, хочет смерти одного тирана только для того, чтобы возвести на трон другого. Исходя из таких соображений, жирондисты требовали отсрочки казни, дни — до изгнания всех Бурбонов, другие — до утверждения народом конституции в первичных собраниях. Против этих требований с обычной своей энергией восстал Робеспьер:

«Приговор выносится не для того, чтобы остаться мертвой буквой; не для того осуждают тирана, врага нации, чтобы произнести пустую формулу, бесплодную для общества и тяжелую для индивидуума. Цель всякого осуждения есть исполнение; этой цели должны служить и строгость закона, и верность судьи; ее же преследует и ваш декрет. Как нелепы, как тщетны те уловки, при помощи которых пытаются отдалить момент осуждения от момента выполнения приговора! Поддавшись на эту удочку, в собственными руками задушили бы свободу, вы оживили бы чувство малодушной жалости и разбудили бы столь же преступные, как и гибельные надежды.

Если интересы народа действительно требуют отсрочки казни, то почему вы так торопились с судом? Почему вы посвящали сои заседания исключительно прениям по делу Людовика? Или, может быть, нам станут приводить политические соображения? Но их нет, как по отношению к внешнему положению, так и по отношению к внутреннему. Внутри страны будет тем больше поводов к волнениям, чем дольше мы будем откладывать исполнение приговора. Что же касается внешней политики, тут надо безусловно отбросить всякие соображения, которыми хотят заставить нас отложить казнь: подобного рода мотивы также нечисты, как и кабинетная политика. Неужели мы должны сохранить жизнь Людовика XVI для сделок с тиранией, чтобы в его лице иметь залог против неприятельского вторжения? Неужели таким путем думают добиться выгодного мира? Какой истинный француз не содрогнется при мысли, что этот план может быть осуществлен? Уже одно намерение пойти на компромисс с тиранией было бы для нас поражением; наша свобода была бы поколеблена или разрушена таким позорным проявлением рабства и малодушия. Если же Людовик не предназначается для этой роли, то какое отношение имеет его казнь к иностранным державам? Разве письмо испанского посла не показывает, что его кабинет хотел бы вмешаться в наши дебаты? Разве не свидетельствует оно о том, какой огромный интерес принимают тираны в судьбе своих собратьев? Сохраните Людовика в качестве заложника — и это будет принято за уступку перед их угрозами, и вы подадите им самые преступные, но вполне правдоподобные надежды на ваше порабощение».

Речь Барера, как и в прениях по поводу апелляции к народу, скрепила аргументацию Робеспьера. Выслушав обоих ораторов, Конвент решил приступить к поименному голосованию. Из 690 голосовавших депутатов 310 высказались за отсрочку, 380 — против. В 3 часа ночи 20 января процесс Людовика XVI был закончен. Исполнительному совету было поручено сообщить Людовику декрет Национального Конвента и привести его в исполнение в 24 часа:

В два часа дня министр юстиции Гара, мэр Шамбон и прокурор Коммуны Шометт явились в Тампль для объявления приговора Людовику XVI. Последний выслушал его спокойно: он знал уже о своей участи от Маль-зерба. По прочтении приговора Людовик передал Гара письмо Конвенту, в котором просил дать ему трехдневную отсрочку, ослабить надзор, разрешить свидание с семьей без свидетелей и призвать священника, по его выбору. Конвент решительно отказал в отсрочке, но удовлетворил остальные просьбы Людовика; по его желанию был немедленно разыскан и привезен в Тампль один из отвергавших гражданскую присягу священников, Эджеворт де Фермой.

Вечером Людовик простился с женой, сестрой и детьми; в этом долгом и трогательном свидании он обнаружил всю глубину своих семейных привязанностей. После тяжелой сцены прощания осужденный король остался наедине со своим духовником. До двух часов ночи время прошло в молитве и размышлениях. Людовик, казалось, покорился неизбежному. В эти минуты самоуглубления он очищался душой и готовился встретить смерть с тем мужеством, которого не отрицает за ним ни один из историков. От двух до пяти часов Людовик спокойно проспал. Около пяти он был разбужен своим преданным камердинером Клери. Набожный до конца, Людовик пожелал выслушать обедню, исповедаться и причаститься. Затем он простился с верным Клери и передал ему серебряную печать с государственным гербом для своего сына, венчальное кольцо и связку волос жены и детей для Марии Антуанетты. «Скажите ей, — прибавил он, — что мне больно расставаться с нею; пусть она простит мне, что я не посылаю за ней, как обещал вчера: я хочу избавить ее от жестокой минуты разлуки».

В девять часов утра Сантерр с двумя комиссарами Коммуны явился за осужденным. Людовик подал одному из муниципален, бывшему священнику Жаку Ру, сложенную бумагу, прося передать ее в совет Коммуны; это было его завещание. «Это не мое дело, — сказал то, отступая, — я пришел сюда, чтобы отвезти вас на эшафот!» Этот варварский ответ был справедливо заклеймен всей современной прессой. Передачу завещания взял на себя другой муниципальный чиновник.

Внизу Людовика ждала та самая карета, в которой он ехал на допрос в Конвент. Он поместился туда с духовником и двумя жандармами. Карета медленно двинулась вперед среди длинных шпалер национальной гвардии, размещенной от Тампля до места казни. Людовик читал молитвы на отход души. Глубокое молчание царило вокруг; все магазины были закрыты; город был запружен войсками. Накануне носились слухи, что роялисты готовятся освободить короля на пути к эшафоту, да циркулировал памфлет какого-то полоумного каноника, призывавшего парижских женщин «вырвать из плена своего монарха». «Один Бог знает, — простодушно прибавлял автор, — сколько расходов и трудов потратил это добрый государь, чтобы задержать и остановить развитие республиканского духа». Однако во время следования Людовика к эшафоту не было сделано никакой серьезной попытки освободить его, если не считать безуспешных усилий горсти роялистов собрать народ. Но народ оставался совершенно спокойным.

В десять с четвертью Людовик прибыл на площадь Революции, где должна была совершиться казнь. Эшафот был воздвигнут у самого подножия пьедестала, на котором некогда возвышалась статуя Людовика XV. Вокруг эшафота были расставлены войска, а кругом необозримое пространство было покрыто толпами народа. Людовик мужественно взошел на эшафот и сам снял с себя воротник и сюртук. По справедливому замечанию «Patriote Français» он на эшафоте обнаружил гораздо больше твердости, чем на троне. Хладнокровие изменило ему лишь в ту минуту, когда палач хотел остричь ему волосы и связать руки. «Я не позволю этого!» — раздраженно воскликнул Людовик, покраснев от гнева. Но несколько слов Эджеворта было достаточно, чтобы успокоить его. Подойдя затем к краю эшафота, осужденный громким голосом произнес — по одной версии: «Я прощаю своим врагам», по другой: «Я умираю невинным; я прощаю своим врагам и желаю, чтобы моя кровь спаяла счастье французов и усмирила гнев Божий!»

В 10 часов 20 минут Людовика XVI не стало. Палач высоко поднял его голову и показал ее народу. Единодушный крик: «Да здравствует республика! Да здравствует нация!» — огласил огромную площадь. Момент казни предполагалось ознаменовать пушечным выстрелом; но этого не было сделано, ибо, по замечанию «Revolutions de Paris», «голова короля не должна при падении делать больше шума, чем голова всякого другого преступника». Это образное выражение характеризует эпоху.

Масса солдат и граждан из различных классов общества спешила обмочить платки или оружие в крови казненного. Это акт часто изображается как проявление невежества и суеверия. Чтобы показать истинные побуждения людей, совершивших его, мы приведем свидетельство очевидца: «Один гражданин взошел на эшафот и, погрузив свою обнаженную руку в кровь Калета, которая накопилась целыми лужами, зачерпнул ее в горсть и бросил ею толпу людей, теснившихся внизу и старавшихся, чтобы капля крови брызнула им на лоб. «Братья, — говорил этот гражданин, — братья, нам угрожали, что кровь Людовика Капета падет на наши головы. Пусть же исполнится это пророчество; ведь Людовик Калет столько раз обагрял руки в нашей крови!.. Республиканцы, кровь короля приносит счастье!»

Другой гражданин, бывший свидетелем этой сцены, достойной Тацита, воскликнул: «Друзья мои, что мы делаем? Все это будет разглашено; нас расславят за границей как дикую и кровожадную чернь!» Он услышал ответ: «Да, мы жаждем крови деспота; пусть об этом расскажут хоть всему миру! Французский народ слишком долго терпел. Терпение — слабость нации, придающая смелость тиранам; мы не дошли бы до такого положения: если бы на этой самой площади вместо статуи мы воздвигали эшафот Людовику XV. Скольких преступлений не успели бы тогда совершить Бурбоны! Настал наконец день воздаяния; оно должно быть также грозно, как ужасны были злодеяния, оно должно глубоко запечатлеться в умах. Пусть соседние народы, устремляющие на нас свои взоры, видят, как нужно карать короля-клятвопреступника; пусть узнают они, что кровь тирана — наилучшая жертва, какую можно принести на алтарь божества свободных людей!» («Revolutions de Paris», № CLXXXV).

Останки Людовика были погребены на кладбище Магдалины. Это место было связано с печальными событиями, ознаменовавшими его бракосочетание 23 года тому назад, во время пышных празднеств, происходивших по этому случаю, более тысячи граждан благодаря небрежности администрации были раздавлены в толпе или растоптаны под копытами лошадей; они были похоронены на кладбище Магдалины. В глазах современников это несчастье было своего рода предзнаменованием. Зловещая тень, казалось, легла на союз Людовика с Марией Антуанеттой… Теперь предзнаменование сбылось. Костям казненного короля суждено было покоиться рядом с костями людей, погибших жертвами его былого величия.

Во время перевозки тела казненного народ по-прежнему хранил спокойствие. На приглашение властей не нарушать порядка из толпы послышался голос: «Пусть его везут куда угодно! Что нам до этого? Мы всегда были не прочь — от него, он постоянно норовил прочь от нас».

(Беркова К. Н. Процесс Людовика XVI. — Пб., 1920.)

КАЗНЬ МАРИИ АНТУАНЕТТЫ

Громадная площадь Революции, теперешняя площадь Согласия, черна от народа. Десятки тысяч людей на ногах с самого раннего утра, чтобы не пропустить редчайшее зрелище, увидеть, как королеву — в соответствии с циничными и жестокими словами Эбера — «отбреет национальная бритва». Толпа любопытных ждет уже много часов. Болтают с хорошенькой соседкой, смеются, обмениваются новостями, покупают у разносчиков газеты и листки с карикатурами, перелистывают только что появившиеся брошюры: «Lts Adeiux de la Rein a ses mignonnes» («Последнее «прости» королевы своим любовникам и любовницам») или «Grandes fureurs de la ci-devant Reine» («Неистовая страстность бывшей королевы»). Загадывают, шепчутся, чья голова завтра или послезавтра упадет здесь в корзину, пьют лимонад, жуют бутерброды, грызут сухари, щелкают орехи. Представление стоит того, чтобы подождать его.

Над этой сутолокой волнующейся черной массы любопытствующих, среди тысяч и тысяч живых людей, недвижно возвышаются два безжизненных силуэта. Тонкий силуэт гильотины, этого деревянного мостика, перекинутого из земного мира в мир потусторонний; на ее перекладине в свете скупого октябрьского солнца блестит провожатый — остро отточенное лезвие. Легко и свободно рассекает оно серое небо, забытая игрушка зловещего божества, и птицы, не подозревающие о мрачном назначении этого жестокого сооружения, беззаботно летают вокруг него.

Но сурово и гордо рядом с этими вратами смерти на постаменте, ранее служившем для памятника Людовику XV, возвышается гигантская статуя Свободы. Невозмутимо сидит она, неприступная богиня с фригийским колпаком на голове, грезящая, с мечом в руке; вот сидит она, каменная, в застывшей неподвижности, богиня Свободы, погруженная в глубокую задумчивость. Невидящими глазами смотрит она поверх толпы, вечно волнующейся у ее ног, смотрит за стоящую рядом с ней машину смерти, вглядываясь в далекое, невидимое. Ничто человеческое не тревожит ее, ни жизни, ни смерти не замечает она вокруг себя, непостижимая, вечно любимая каменная богиня с грезящими о чем-то глазами. Не слышит она криков тех, кто взывает к ней, не чувствует тяжести венков, которые кладут ей на каменные колени; кровь, пропитавшая землю у ее ног, безразличная ей. Чужая среди людей, сидит она немая и смотрит вдаль, поглощенная извечной мыслью о соей никому не ведомой цели. Ничего не спрашивает она и ничего не знает о том, что вершится с ее именем.

Внезапно в толпе возникает движение, на площади сразу же становится тихо. И в этой тишине слышны дикие крики, несущиеся с улицы Сент-Оноре; появляется отряд кавалерии, из-за угла крайнего дома выезжает трагическая телега со связанной женщиной, некогда бывшей владычицей Франции; сзади нее с веревкой в одной руке и шляпой в другой стоит Сансон, палач, исполненный гордости и смиренно-подобострастный одновременно. На громадной площади мертвая тишина, слышно лишь тяжелое цоканье копыт и скрип колес. Десятки тысяч, только что непринужденно болтавшие и смеявшиеся, потрясены чувством ужаса, охватившего их при виде бледной связанной женщины, не замечающей никого из них. Она знает: осталось одно последнее испытание! Только пять минут смерти, а потом — бессмертие.

Телега останавливается у эшафота. Спокойно, без посторонней помощи, «с лицом еще более каменным, чем при выходе из тюрьмы», отклоняя любую помощь, поднимается королева по деревянным ступеням эшафота; поднимается так же легко и окрыленно в своих черных атласных туфлях на высоких каблуках по этим последним ступеням, как некогда — по мраморной лестнице Версаля. Еще один невидящий взгляд в небо, поверх отвратительной сутолоки, окружающей ее. Различает ли она там, в осеннем тумане, Тюильри, в котором жила и невыносимо страдала? Вспоминает ли эту последнюю минуту день, когда те же самые толпы на площадях, подобных этой, приветствовали ее как престолонаследницу? Неизвестно. Никому не дано знать последних мыслей умирающего. Все кончено. Палачи хватают ее сзади, быстрый бросок на доску, голову под лезвие, молния падающего со свистом ножа, глухой удар — и Сансон, схватив за волосы кровоточащую голову, высоко поднимает ее над площадью. И десятки тысяч людей, минуту назад затаивших в ужасе дыхание, сейчас в едином порыве, словно избавившись от страшных колдовских чар, разражаются ликующим воплем. «Да здравствует Республика!» — гремит, словно из глотки, освобожденной от неистового душителя. Затем люди поспешно расходятся. Parbleu! (Черт возьми!) Действительно, уже четверть первого, пора обедать; скорее домой. Что торчать тут! Завтра, все эти недели и месяцы, почти каждый день на этой самой площади можно еще и еще раз увидеть подобное зрелище.

Полдень. Толпа расходится. В маленькой тачке палач увозит труп с окровавленной головой в ногах. Двое жандармов остались охранять эшафот. Никого не заботит кровь, медленно капающая на землю. Площадь опустела.

Лишь богиня Свободы, силой какого-то волшебства превращения в белый камень, остается неподвижной на своем месте и смотрит, смотрит вдаль, поглощенная извечной мыслью о своей никому не ведомой цели. Ничего не видела она, ничего не слышала. Сурово смотрит она в бесконечную даль, поверх диких и безрассудных деяний людей. Ничего не знает она и ничего не хочет знать о том, что вершится ее именем.

(Цвейг С. Мария Антуанетта. — М., 1989)

РАССТРЕЛ ЦАРСКОЙ СЕМЬИ РОМАНОВЫХ

Ночь с 16 на 17 июля 1918 г. стала для последних Романовых роковой. В эту ночь бывший царь Николай II, его жена — бывшая императрица Александра Федоровна, их дети — четырнадцатилетний Алексей, дочери — Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия, и находящиеся при них врач Боткин, горничная Демидова, повар Харитонов и лакей Трупп были расстреляны в подвале Дома особого назначения в Екатеринбурге. Тогда же тела расстрелянных на автомобиле были отвезены за город и недалеко от деревни Коптяки сброшены в старую шахту.

Но опасение, что подходившие к Екатеринбургу белые обнаружат трупы и превратят их в «святые мощи», заставило произвести перезахоронение. На другой день расстрелянные были извлечены из шахты, вновь погружены на автомобиль, который двинулся по глухой дороге в лес. В болотистом месте машина забуксовала, и тогда после попыток сжечь трупы захоронение решили произвести прямо на дороге. Могила была засыпана и разровнена.

Екатеринбург был взят белыми через неделю — 25 июля. Вскоре началось следствие. Вначале его вели Наметкин и Сергеев, затем они были отстранены по подозрение в «левизне» и следствие повел монархист Н. Соколов, назначенный лично Верховным правителем А. Колчаком. (18 ноября 1918 г. кадетско-эсеровская Директория, претендовавшая на «всероссийскую власть», была свергнута омским монархическим офицерством. «Верховным правителем» был объявлен адмирал А. Колчак). Он и установил факт расстрела. При каких же обстоятельствах произошел этот страшный расстрел в Екатеринбурге, кто решил применить к Романовым эту крайнюю меру?

Существуют две версии ответа на этот, пожалуй главный, вопрос. Одну выдвинул следователь Н. Соколов, вслед за которым она повторялась и повторяется во многих зарубежных изданиях. Суть ее сводится к следующему: Романовы были расстреляны по секретной директиве Москвы. Чтобы доказать это, Соколов проделал гигантскую работу. Ее юридический, следовательских характер был, однако, пронизан политической тенденциозностью. Соколов стремился скомпрометировать революцию, большевизм. Все, кто был так или иначе причастен к Дому особого назначения, представлялись им монстрами, криминальными типами, подвергавшими узников издевательствам и оскорблениям. Но есть и другие свидетельства. Павел Медведев, состоявший в охране Ипатьевского особняка, а позднее попавший в плен к белым под Пермью, поплатился жизнью за попытку восстановить правду. Неопознанный, он лежал в госпитале и, слыша, как медицинская сестра рассказывала солдатам об ужасах, творившихся в доме Ипатьева, не выдержал. «Это неправда, сестра, — сказал он. — Я был там, к ним относились хорошо». В соответствии с проскрипционным списком, составленным Соколовым, П. Медведев был доставлен к нему, допрошен «с пристрастием» и позднее умер в омской тюрьме.

Дневник Николая П, а также письма Романовых, Боткина и др. отнюдь не свидетельствуют о кошмаре их екатеринбургской жизни до расстрела. Боткин, например, в начале июля 1918 г. писал родным, что обстоятельства жизни заключенных «при настоящих условиях в общем благоприятны». Все это, конечно, не исключало возможных инцидентов… Однако главная, конечная цель Соколова состояла в том, чтобы доказать, что за спиной екатеринбургских убийц стояли иные, «ненациональные» силы, главным образом евреи. Антисемитизм вообще был идеологическим оружием наиболее правых кругов белого движения; с ним были связаны расчеты на раскол сил, поддерживающих большевиков и Советскую власть. Особенно на «жидо-масонской» версии революции и гибели Романовых настаивал колчаковский генерал М. Дитерихс, по поручению Колчака «курировавший» следствие Соколова и поспешивший ранее него опубликовать некоторые следственные материалы, что вызвало острую неприязнь между ними. Версии Соколова и Дитерихса впоследствии охотно муссировались черносотенными и фашиствующими элементами, которых даже в эмиграции считали «позором русского имени».

На чем же держалась версия Соколова о «руке Москвы» в расстреле Романовых? Соколов, в частности, утверждал, что обнаружил копию шифрованной телеграммы председателя исполкома Уралоблсовета А. Белобородова в Москву, датированной 21 часом 17 июля. Расшифровать ее, правда, удалось только в сентябре 1920 г., уже в эмиграции.

В ней сообщалось о том, что семью Романова постигла «та же участь, что и главу». Это, по мнению Соколова, несомненно, доказывало, что в Москве заранее знали о том, что должно было произойти в доме Ипатьева. Но если даже признать, что в руках Соколова действительно оказалась подлинная телеграмма, а не фальшивка (а такие предположения высказывались некоторыми авторами), то и в этом случае, как нам кажется, из нее следует только одно: о расстреле семьи бывшего царя в Москве стало известно позже, чем о расстреле Николая II. Это вполне подтверждается подлинным сообщением исполкома Уралоблсовета, которое было отправлено в Москву в 12-м часу того же 17 июля и которое Соколов не знал.

Вот текст этого сообщения:

«Председателю Совнаркома тов. Ленину. Председателю ВЦИК тов. Свердлову. У аппарата Президиум Областного Совета рабоче-крестьянского правительства. Ввиду приближения неприятеля к Екатеринбургу и раскрытия Чрезвычайной комиссией большого белогвардейского заговора, имевшего целью похищение бывшего царя и его семьи (документы в наших руках), по постановлению Президиума Областного Совета в ночь на 16 июля (так в тексте. — Авт.) расстрелян Николай Романов. Семья его эвакуирована в надежное место. По этому поводу нами выпускается следующее извещение: «Ввиду приближения контрреволюционных банд к красной столице Урала и возможности того, что коронованный палач избежит народного суда (раскрыт заговор белогвардейцев, пытавшихся похитить его, и найдены компрометирующие документы), Президиум Областного Совета, исполняя волю революции, постановил расстрелять бывшего царя Н. Романова, виновного в бесчисленных кровавых насилиях против русского народа. В ночь на 16 июля 1918 г. приговор приведен в исполнение. Семья Романовых, содержавшаяся вместе с ним под стражей, в интересах общественной безопасности эвакуирована из города Екатеринбурга. Президиум Областного Совета». Просим ваших санкций на редакцию этого документа. Документы о заговоре высылаются срочно курьером Совнаркому и ЦИК. Просим ответ экстренно. Ждем у аппарата».

Как уже говорилось, про эту телеграмму Соколов не знал (в своей книге, вышедшей в 1925 г., он о ней не упоминает), и потому, вероятно, столь сенсационной показалась ему телеграмма А. Белобородова, сообщавшая о том, что «семью постигла та же участь, что и ее главу» и (далее) что «официально она погибнет при попытке к бегству». «Соколовская» телеграмма шла (если шла) как бы вдогонку первой, сообщая со значительным опозданием и о расстреле семьи. Таким образом, она, по нашему мнению, не может служить несомненным аргументом в пользу версии Соколова.

Но первая телеграмма (выше полностью процитированная нами) содержала в себе две неправды.

Первая неправда — утверждение, что семья Н. Романова «эвакуирована в надежное место». Вторая — утверждение, что в руках Уралоблсовета имеются документы, свидетельствующие о наличии большого белогвардейского заговора с целью похищения Романовых.

На наш взгляд, они как раз могут свидетельствовать в пользу второй распространенной версии — версии, согласно которой решение о расстреле Романовых было принято исполкомом Уралоблсовета.

Расстреляны были все Романовы, доктор Е. Боткин и трое слуг одновременно, но уральцы, как можно думать, только вечером 17 июля решились дополнительно сообщить в Москву о расстреле жены и детей Николая. Это, между прочим, подтверждается и фразой «Соколовской» телеграммы о том, что «официально семья погибнет при попытке к бегству». Мы помним, что в утренней телеграмме Уралоблсовета В. И. Ленину и Я. М. Свердлову сообщалось, что «семья отправлена в надежное место». Теперь, говоря всю правду, уральцы вынуждены были предложить и правдоподобную версию расстрела жены Николая и его детей: при отправлении в «надежное место» они могли предпринять попытку к бегству и погибли.

Поначалу, как следует из имеющихся материалов, уральцы опасались отрицательной реакции Москвы. Воспоминания лиц, так или иначе причастных к решению о расстреле и к самому расстрелу, прямо говорят об этом. Например, редактор «Уральского рабочего» В. Воробьев писал, что ему и его товарищам «было очень не по себе», когда они по аппарату сообщали в Москву о расстреле, т. к. «бывший царь был расстрелян постановлением Президиума облсовета, и было неизвестно, как на это «самоуправство» будет реагировать центральная власть, Я. М. Свердлов, сам Ильич…».

Документов о «большом белогвардейском заговоре» в руках уральцев не было, так как не было сколько-нибудь значительных монархических организаций, готовивших такой заговор.

Русские монархисты, к стыду своему, впоследствии должны были признать, что они свой долг перед монархом не выполнили. Но тогда призраки заговоров, по-видимому, терзали уральских чекистов. Как следует из имеющихся неопубликованных воспоминаний некоторых из них, они переправили в Дом особого назначения несколько написанных по-французски писем, оповещавших бывшего царя о готовящемся освобождении «верными друзьями», офицерами. Письма дошли до адресата, о чем, между прочим, есть запись в дневнике Николая II. Он, по всей вероятности, нашел способ ответить своим мнимым «освободителям», и его письмо с описанием дома попало в руки охраны. Для чего потребовалась такая «операция»? Только для зондажа настроений арестованных и их готовности бежать? Совершенно очевидно: и для обоснования возможных репрессивных мер против обитателей Ипатьевского дома, а также последующего оправдания в случае принятия этих мер. Цитированная нами телеграмма Президиума Уралоблсовета, как представляется, подтверждает эти предположения.

Есть еще одно свидетельство, которое, кажется, работает на версию Н. Соколова. В 1920 г. комендант Дома особого назначения и начальник команды, расстрелявшей Романовых, Я. Юровский написал довольно пространную записку о том, что произошло в доме Ипатьева в ночь на 17 июля. Она начинается фразой: «16 июля была получена телеграмма из Перми… об истреблении Романовых» (На основании этой записки М. Н. Покровский сделал свой набросок событий доме Ипатьева. В нем говорится не о телеграмме, а о телефонограмме, полученной из Перми). Почему из Перми? Не было прямой связи с Екатеринбургом? А может быть, он чем-то руководствовался спустя четыре года после расстрела? Была уже совершенно иная обстановка, иные политические намерения. Может быть, он уже не хотел возлагать ответственность за содеянное только на уральцев, только на себя? Впоследствии в своих неизданных воспоминаниях о расстреле Романовых Юровский никогда не упоминал «пермской телеграммы». Так или иначе, одна «записка Юровского», не подкрепленная более достоверными документами, вряд ли может рассматриваться как прямое свидетельство того, что судьба Романовых была окончательно решена не в Екатеринбурге. Между прочим, в воспоминаниях других участников расстрела, например помощника Юровского Г. Никулина, прямо утверждается, что постановление о расстреле было принято Уралоблсоветом самостоятельно, на «свой страх и риск».

Возникает вполне законный вопрос: могли ли уральцы решить судьбу Романовых самостоятельно, взяв всю ответственность за столь важную политическую акцию на себя? Чтобы попытаться ответить на этот трудный вопрос, надо принять во внимание ряд факторов. Прежде всего довольно сильный сепаратизм ряда местных Советов по отношению к Центральной власти. Существовавший с 1918 г. Уралоблсовет занимал в этом отношении, пожалуй, одно из первых мест. В Москву не раз поступали жалобы на «сепаратистско-централистские действия» Екатеринбурга, совершенно не согласованные с Москвой (там начали было печатать даже собственные деньги). Совнаркому и ВЦИКу еще только предстояло создать единую систему Советов, подконтрольную центру. Другим обстоятельством, бесспорно способным повлиять на решение Уралоблсовета относительно судьбы Романовых, было наличие нем сильного левоэсеровского и анархистского влияния, толкавшего и уральских большевиков на некоторые поступки левацкого характера. Член Уральского областного комитета партии И. Акулов еще зимой 1918 г. писал в Москву Е. Стасовой, что левые эсеры просто «озадачивают» большевиков «своим неожиданным радикализмом». Большевики, конечно, не могли и не хотели давать свои политическим конкурентам возможность упрекать их в «сползании вправо», в либерализме, в утрате революционности. А такого рода обвинения раздавались не раз. Особенно усердствовали лидер анархистов в Екатеринбурге — Петр Жебенев и его шумное окружение.

Впрочем (и это третий фактор, который необходимо учитывать), многие большевики — члены Уралоблсовета и сами исповедовали ультралевые взгляды (например, в вопросе о Брестском мире). Уральский чекист И. Радзинский в своих воспоминаниях писал: «Засилье в головке было левое, лево-коммунистическое… Александр Белобородов, Николай Толмачев, Евгений Преображенский — все это были леваки». Сегодня нам непросто понять психологию этих людей. В большинстве своем это были еще молодые люди, уже прошедшие через царские тюрьмы и ссылки. Всю вою жизнь они посвятили борьбе с царизмом. Николай II и все Романовы были для них «коронованными палачами», врагами трудового народа. В их казни они видели только проявление исторической справедливости. А в обстановке, когда страна все более и более погружалась в пучину гражданской войны, когда в их представлении судьба революции висела на волоске, когда, как они считали, решался вопрос, быть или не быть власти Советов, смерть бывшего царя и его детей не могла казаться им чем-то невыносимо ужасным. Пожалуй, напротив, вынося смертный приговор Романовым, они, не колеблясь, считали, что выполняют тяжелый, но высший революционный долг. Сомнений у них не было…

Председатель исполкома Уралоблсовета Александр Белобородов был человеком, не знавшим пощады в борьбе с тем, что он считал контрреволюцией. Позднее, весной 1919 г., находясь на Дону, где вспыхнуло тогда Вешенское восстание, он требовал: «Основное правило при расправе с контрреволюционерами: захваченных не судят, а с ними производят массовую расправу…» Немногим отличались от Белобородова Е. Преображенский, Ф. Голощекин и другие. Узнав о покушении на В. И. Ленина в конце августа 1918 г., они телеграфировали в Москву: «Массовый террор против политических виновников и вдохновителей покушения в тылу, беспощадный натиск и кровавая расправа над подлыми белогвардейскими бандами на фронтах…» Таковы мысли и язык эпохи… Суровое время гражданской войны выдвигало людей с крепкими нервами, готовых на самые суровые меры в борьбе за то, что они считали правым делом.

И все-таки можно, пожалуй, считать: если бы не угроза Екатеринбургу со стороны подходивших к нему белочешских частей и частей армии Временного сибирского правительства, Романовы могли бы избежать страшной участи, постигшей их в ночь с 16 на 17 июля. Главком Восточного фронта Вацетис и находившиеся на этом фронте Кобозев, Мехоношин и Данишевский в середине июля сообщали Ленину, Свердлову и Троцкому: «Реввоенсовет считает своим долгом поставить в известность, что под Симбирском и Екатеринбургом положение критическое. Наши войска бегут, не сражаясь», тяжелая обстановка сложилась не только под Екатеринбургом и вообще на Урале. Белочехи и части «народной армии» Комуча подходили уже к Казани. Ее падение фактически открывало им путь на Москву. Ощущение возможного падения Советской власти росло. «Как раз в июле 1918 г. — говорил В. И. Ленин, — тучи, казалось бы, самые грозные, и беды, казалось бы, совершенно непоправимые скопились вокруг Советской республики». Такая обстановка могла только крайне обострить ожесточение…

Имеются свидетельства о том, что исполком Уралоблсо-вета и местная партийная организация ввиду сложившегося положения не раз обсуждали вопрос о Романовых с Москвой. Так, например, известно, что в конце июня — начале июля в Москве находился военный комиссар Урала Ф. Голощекин, но мы все-таки точно не знаем, какие переговоры он там вел. Есть, правда, свидетельства в воспоминаниях уральского чекиста М. Медведева (Кудрина), в соответствии с которыми Голощекин не получил в Москве официальной санкции на расстрел Романовых. Но есть и противоречивые свидетельства. Например, Л. Троцкий у поминавшихся дневниках 1935 г. записал, что, когда в августе он приехал в Москву с Восточного фронта, Свердлов сообщил ему о расстреле Романовых и на вопрос: «Кто решал?» — ответил: «Мы здесь решали. Ильич считал, что нельзя оставлять нам им живого знамени, особенно в наших трудных условиях». Конечно, это серьезное свидетельство, однако ценность его, на наш взгляд, несколько снижается другой записью, сделанной Л. Троцким несколько позднее. В тридцатых годах в Париже вышла книга бывшего советского дипломата Беседовского (перебежавшего на Запад) «На путях термидора». Касаясь расстрела Романовых, он, по вполне понятным для него причинам, утверждал, что к этому делу были причастны Свердлов и… Сталин. О характере своих литературных трудов сам Беседовский отзывался пренебрежительно, говорил, что просто «издевается над читателем». Несмотря на легковесность «откровений» Беседовского, Троцкий обратил внимание на его версию и сделал такую запись: «По словам Беседовского, цареубийство было делом рук Сталина…» Это, конечно, может породить некоторое сомнение в точности дневниковых воспоминаний Троцкого, относящихся к казни Романовых: в них все же чувствуется некий налет политической тенденциозности.

Можно, по-видимому, считать, что вопрос о Романовых действительно обсуждался в Москве (скорее всего и в приезд Голощекина), но в таком случае наиболее вероятной позицией «центра» могло было быть предоставление всей ответственности за решение этого вопроса самим уральцам. Ведь в апреле они решительно настояли на переводе Романовых в Екатеринбург: они лучше знали обстановку, они и должны были решать. Надо, вероятно, согласиться с одним из крупнейших эмигрантских историков, С. П. Мельгуновым, который в фундаментальной книге «Судьба императора Николая II после отречения» (вышла в 1951 г. в Париже) писал: «Все другие толкования пока приходится признать еще малообоснованными с фактической стороны». С еще большей уверенностью Мельгунов относит это к убийству брата бывшего царя — Михаила, в июне 1918 г. похищенного в Перми группой анархически настроенных мотовилихинских рабочих во главе с Г. Мясниковым.

Опасаясь, что Романовы окажутся в руках антисоветских и антибольшевистских войск, подходивших в Екатеринбургу, и станут политическим фактором, консолидирующим контрреволюционный лагерь, Уралоблсовет принял самое крайнее решение. Есть свидетельства (например, И. Радзинского), что доктору Боткину и слугам предлагали уйти из дома Ипатьева, но они якобы отказались. Накануне расстрела увели лишь поваренка Седнева.

Могли ли действительно Романовы стать знаменем контрреволюционного лагеря? Трудно однозначно ответить на этот вопрос. Белое движение исповедовало принцип «непредрешения» будущего государственного строя. Но это скорее был тактический лозунг, рассчитанный на консолидацию различных антибольшевистских сил в ходе борьбы с Советской властью. В случае же победы над ней правые, монархические элементы контрреволюции скорее всего взяли бы верх, и тогда отрекшийся царь мог сыграть определенную роль в восстановлении принципа легитимной монархии. Но это яснее сегодня, чем тогда.

Другой вопрос: могли ли Романовы быть вывезенными из Екатеринбурга (он был сдан 25 июля)? Возможно, что и могли. Имеются данные, что эвакуация Екатеринбурга в целом прошла организованно: из города в полном порядке ушло около 900 вагонов с различными грузами. Но драматизм перевозки Романовых из Тобольска в Екатеринбург (миссия Яковлева) в несравненно более спокойных условиях (апрель 1918 г.), по-видимому, был хорошо памятен. Мысль о том, что Николай может оказаться в руках противника, конечно, страшила уральцев.

До сих пор точно неизвестно, кто персонально составил команду, расстрелявшую бывшего царя и его семью. Я. Юровский, указав, что в команде было двенадцать человек, из которых двое затем «отказались», не оставил в своей записке ни одной фамилии; даже себя он именует в ней словом «комендант». В других воспоминаниях участников событий упоминается шесть-семь фамилий: кроме Юровского и Никулина — Михаил Медведев, Павел Медведев, Петр Ермаков, Иван Кабанов и другие. Некоторые зарубежные авторы склонны подчеркивать преимущественно «нерусский элемент» в «расстрельной команде»: называются немецкие, еврейские и мадьярские фамилии. Следователь Н. Соколов ответственным («интеллектуально» и «физически») за смерть царя считал 164 человека (от председателя ВЦИКа до исполкомовских шоферов), проскрипционный список которых был передан в белые войска для сведения: задержанные по этому списку должны были быть живыми доставлены в распоряжение следователя… (Несколько слов о судьбе Н. Соколова. После разгрома колчаковщины он эмигрировал (через Харбин) на Запад, продолжал там расследование, опрашивал разных лиц. Однако черносотенный характер его работы отталкивал широкие крути эмиграции. Соколов по приглашению Г. Форда, который в начале 20-х гг. в вел активную антисемитскую кампанию, приехал в США, но не преуспел и там. Мало кто хотел субсидировать издание его книги. Соколов умер во Франции в бедности и одиночестве).

18 июля Президиум ВЦИК (Присутствовали: Свердлов, Аванесов, Сосновский, Теодорович, Владимирский, Максимов, Смидович, Розенгольц, Митрофанов, Розин) на своем заседании признал постановление Уралоблсо-вета о расстреле Николая Романова правильным. Официального сообщения о расстреле его семьи не последовало. Позднее в печати появились сообщения о том, что жена и дети Николая были якобы убиты бандитами на станции Горноблагодатской при приближении к ней белых. Но это был чистый вымысел. Расстреляны были все, и, как писал один из современников, это было сделано «с чисто пролетарской решительностью. Ответственность за этот акт революционной целесообразности несет революционный русский пролетариат и крестьянство в лице Президиума ВЦИК, признавшего на заседании 18 июля 1918 г. постановление Уралоблсовета правильным».

Некоторые антибольшевистские газеты высказывали надежду, что расстрел царя «всколыхнет народную совесть, пробудит ее от оцепенения, от гипноза». Но ничего подобного не произошло. Известие о расстреле бывшего царя, по свидетельствам многих современников (иностранных и русских), прошло почти незамеченным. Россия все глубже погружалась в кромешную пучину гражданской войны, человеческие жертвы становились привычными…

Существует поговорка: судьба никогда не дает мат королю, не сказавши ему прежде шах. Судьба не раз объявляла Николаю II шах, предупреждая грозе народной революции.

Тринадцатилетним мальчиком стоял он возле умирающего деда — императора Александра II, которому бомба народовольца Гриневецкого раздробила ноги. Не с этого ли времени в душе его одновременно поселился ужас, страх перед революцией и ненависть к ней? У него недоставало силы характера отца — Александра III, — чтобы бесповоротно встать на путь жестокой реакции. Да и разгромить «Народную волю» было несравненно проще, чем сокрушить массовое революционное движение. Но у него не хватило решимости и желания пойти по пути реформ, по пути перемен. Пытаясь отстоять «самодержавный принцип», он маневрировал: то шел на небольшие уступки, то отказывался от них. Удивительным образом натура последнего царя соответствовала сущности режима, все более становившегося анахронизмом: избегать изменений, сохранять статус-кво. В результате режим загнивал, отравляя миазмами гниения страну. В марте 1920 г. В. И. Ленин, вспоминая политику меньшевиков и эсеров в 1917 г. и обращаясь к ним, говорил: «Нашелся ли бы на свете хоть один дурак, который пошел бы на революцию, если бы вы действительно начали социальную реформу?» (Ленин В. И. ПСС, т. 40, с. 179). Это же в полной мере можно отнести и к правительству, к политике Николая II. Отвергая и тормозя социальные реформы, он вызвал социальную революцию, которая не могла бы не нести в себе всего того, что накопилось в российской жизни за многие десятилетия ее попрания и унижения. Прислушаемся еще раз к Н. Бердяеву. «Эта революция, — писал он, — произошла со мной, хотя я относился к ней очень критически и негодовал против злых ее проявлений. Мне глубоко антипатична точка зрения многих эмигрантов, согласно которой большевистская революция сделана какими-то злодейскими силами, чуть ли не кучкой преступников…»

Народ, сделавший революцию, не был святым. Как писал Н. Заболоцкий,

«Но перед сомкнутым народом —

Иная движется река:

Один сапог несет на блюде,

Другой поет хвалу Иуде,

А третий, грозен и румян,

В кастрюлю бьет, как в барабан…»

В критическую минуту февральского переворота генералы изменили присяге и принудили царя к отречению.

Потом Временное правительство по расчетам «реальной политики» попрало «принципы гуманизма», оставив отрекшегося царя в революционной России, свергнувшей царизм. И, наконец, классовые интересы, как они понимались в разгоравшейся гражданской войне, взяли верх над нравственными соображениями. Итогом всего этого и стал кошмар в Ипатьевском особняке жаркой июльской ночью 1918 г.

(Г. Иоффе. Дом особого назначения. — Родина. 1989. № 5)

ВОСПОМИНАНИЯ КОМЕНДАНТА ДОМА ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ В г. ЕКАТЕРИНБУРГЕ ЮРОВСКОГО ЯКОВА МИХАЙЛОВИЧА, ЧЛЕНА ПАРТИИ С 1905 Г., О РАССТРЕЛЕ НИКОЛАЯ II И ЕГО СЕМЬИ

«16.7 была получена телеграмма из Перми на условном языке, содержащая приказ об истреблении Р-ых (Романовых) [Слева на полях надпись рукой: «Николая сначала (в мае) предполагалось судить — этому помешало наступление белых».]

16-го в шесть часов вечера Филип Г-н (Голощекин) (И. Голощекин, член Президиума исполкома Уральского совета, областной военный комиссар) предписал привести приказ в исполнение. В 12 часов должна была приехать машина для отвоза трупов.

В шесть часов увезли мальчика (поваренка Л. Седнева)…, что очень обеспокоило Р-ых и их людей. Приходил д-р Боткин спросить, чем это вызвано? Было объяснено, что дядя мальчика, который был арестован, потом сбежал, теперь опять вернулся и хочет увидеть племянника. Мальчик на след<ующий> день был отправлен на родину (кажется, в Тульскую губернию). Грузовик в 12 часов не пришел, пришел только в 1/2 второго. Тем временем были сделаны все приготовления, отобрано 12 человек (в т. ч. семь [исправлено на «шесть» чернилами] латышей) с наганами, которые должны были привести приговор в исполнение. 2 из латышей отказались стрелять в девиц.

Когда приехал автомобиль, все спали. Разбудили Боткина, а он всех остальных. Объяснение было дано такое: «Ввиду того, что в городе неспокойно, необходимо перевести семью Р-ых из верхнего этажа в нижний». Одевались 1/2 часа. Внизу была выбрана комната с деревянной оштукатуренной перегородкой (чтоб избежать рикошетов), из нее была вынесена вся мебель. Команда была наготове в соседней комнате. Р-вы ни о чем не догадывались. Ком. (Комендант — комендантом именуется Я. Юровский) отправился за ними лично один и свел их по лестнице в нижнюю комнату. Ник<олай> нес на руках А-я (Алексея), остальные несли с собой подушечки и разные мелкие вещи. Войдя в пустую комнату, А<лександра> Ф<едоровна> спросила: «Что же, и стула нет? Разве и сесть нельзя?» Ком. велел внести два стула. Ник. посадил на один А-я, на другой села А. Ф. Остальным ком. велел встать в ряд. Когда стали — позвали команду. Когда вошла команда, ком. сказал Р-ым, что ввиду того, что их родственники в Европе продолжают наступление на Советскую Россию, Уралиспол-ком постановил расстрелять их. Николай повернулся спиной к команде, лицом к семье, потом как бы опомнившись, обернулся к ком. с вопросом: «Что? Что?» Ком. наскоро повторил и приказал команде готовиться. Команде заранее было указано, кому в кого стрелять, и приказано целить прямо в сердце, чтоб избежать большого количества крови и покончить скорее. Николай больше ничего не произнес, опять обернувшись к семье, другие произнесли несколько несвязных восклицаний, все это длилось несколько секунд. Затем началась стрельба, продолжавшаяся две-три минуты. Ник. был убит самим ком-ом наповал. Затем сразу же умерли А. Ф. и люди Р-ых (всего было расстреляно 12 человек): Н-й, А. Ф., 4 дочери — Татьяна, Ольга, Мария и Анастасия, д-р Боткин, лакей Трупп, повар Тихомиров (повар Харитонов), еще повар (ошибка — на самом деле поваренка Седнева, как он сам писал, пощадили: отсюда у него получилось 12 человек) и фрейлина, фамилию которой ком. забыл, (имеется в виду Демидова, комнатная девушка царицы).

А-й, три из его сестер, фрейлина и Боткин были еще живы. Их пришлось пристреливать. Это удивило ком-та, т. к. целили прямо в сердце. Удивительно было и то, что пули от наганов отскакивали от чего-то рикошетом и, как град, прыгали по комнате. Когда одну и девиц пытались доколоть штыком, то штык не мог пробить корсаж. Благодаря этому вся процедура, считая проверку (щупанье пульса и т. д.), заняла минут двадцать. Потом стали выносить трупы и укладывать в автомобиль, выстлан<ный> сукном, чтоб не протекла кровь. Тут начались кражи: пришлось поставить трех надежных товарищей для охраны трупов, пока продолжалась переноска (трупы выносили по одному). Под угрозой расстрела все похищенное было возвращено (золотые часы, портсигар с бриллиантами и т. д.). Кому-то было поручено только привести в исполнение приговор, удаление трупов и перевозка лежала на обязанности тов. Ермакова (рабочий Верхне-Исетского завода, партийный товарищ, б<ывший> каторжанин). Он должен был приехать с автомобилем и был впущен по условному паролю «трубочист». Опоздание автомобиля внушило коменданту сомнения в аккуратности Ермакова, и ком. решил проверить сам свою операцию до конца. Около трех часов выехали на место, к-е <которое> должен был приготовить Ермаков за Верхне-Исетским заводом. Сначала предполагалось везти на автомобиле, а после известного места на лошадях (т. к. автомобиль дальше проехать не мог, местом выбранным была брошенная шахта). Проехав Верхне-Исетский завод в верстах 5, наткнулись на целый табор — человек 25 верховых, в пролетках и т. д. Это были рабочие (члены Совета, исполкома и т. д.), к-ых приготовил Ермаков. Первое, что они закричали: «Что ж вы нам их неживыми привезли?!» Они думали, что казнь Романовых будет поручена им. Начали перегружать трупы на пролетки, тогда как нужны были телеги. Сейчас же начали очищать карманы — пришлось и тут пригрозить расстрелом и поставить часовых. Тут и обнаружилось, что на Татьяне, Ольге, Анастасии были надеты какие-то особые корсеты. Решено было раздеть трупы догола, но не здесь, а на месте погребения. Но выяснилось, что никто не знает, где намеченная для этого шахта. Светало. Ком. послал верховых разыскивать место, но никто ничего не нашел. Выяснилось, что вообще ничего приготовлено не было: не было лопат и т. д. Так как машина застряла между двух деревьев, то ее бросили и двинулись на пролетках, закрыв трупы сукном. Отвезли от Екатеринбурга на шестнадцать с половиной верст и остановились в полутора верстах от деревни Коптяки. Это было в 6–7 утра. В лесу отыскали заброшенную старательскую шахту (добывали когда-то золото) глубиной три с 1/2 аршина. В шахте было на аршин воды. Ком. распорядился раздеть трупы и разложить костер, чтоб все сжечь. Кругом были расставлены верховые, чтоб отгонять всех проезжающих. Когда стали раздевать одну из девиц, увидали корсет, местами разорванный пулями, — в отверстии видны были бриллианты. У публики явно разгорелись глаза. Ком. решил сейчас же распустить всю артель, оставив на охране нескольких человек часовых и 5 человек команды.

Остальные разъехались. Команда приступила к раздеванию и сжиганию. На А. Ф. оказался целый жемчужный пояс, сделанный из нескольких ожерелий, зашитых в полотно [вставка на полях: «На шее у каждой из девиц оказался портрет Распутина с текстом его молитвы, зашитые в ладанки»]. Бриллианты тут же переписывались, их набралось около полупуда. Это было похоронено на Алапаевском заводе в одном из домиков в подполье. В 19-м г. откопано и привезено в Москву. Сложив все ценное в сумки, остальное найденное на трупах сожгли, а сами трупы опустили в шахту. При этом кое-что из ценных вещей (чья-то брошь, вставная челюсть Боткина) было обронено, а при попытке завалить шахту при помощи ручных гранат трупы были повреждены и от них оторваны некоторые части — этим ком. объясняет нахождение на этом месте белыми (к-рые потом его открыли) оторванного пальца и т. д. Но Р-ых не предполагалось оставлять здесь — шахта заранее была предназначена стать лишь временным местом их погребения. Кончив операцию и оставив охрану, ком. часов в 10—1 утра (17 уже июля) поехал с докладом в Уралисполком, где нашел Сафарова (товарищ Председателя Совета) и Белобородова. Ком. рассказал, что найдено, и выразил сожаление, что ему не позволили в свое время произвести у Р-ых обыск. От Чуцкаева (пред, горисполкома) ком. узнал, что на 9-й версте по Московскому тракту имеются очень глубокие шахты, подходящие для погребения Р-ых. Ком. отправился туда, но до места не сразу доехал из-за поломки машины. Добрался до шахт уже пешком, нашел действительно три шахты, очень глубокие, заполненные водою, где и решил утопить трупы, привязав к ним камни. Так как там были сторожа, являвшиеся неудобными свидетелями, то решено было, что одновременно с грузовиком, который привезет трупы, придет автомобиль с чекистами, который под предлогом обыска арестует всю публику. Обратно ком. пришлось добираться на случайно захваченной по дороге паре.

Задержавшие случайности продолжались и дальше. Отправившись с одним из чекистов на место верхом, чтобы организовать все дело, ком. упал с лошади и сильно расшибся (а после также упал и чекист). На случай, если бы не удался план с шахтами, решено было трупы сжечь и похоронить в глинистых ямах, наполненных водой, предварительно обезобразив трупы до неузнаваемости серной кислотой.

Вернувшись наконец в город уже к 8 часам утра (17), начали добывать все необходимое — керосин, серную кислоту. Телеги с лошадью без кучеров были взяты из тюрьмы. Рассчитывали выехать в 11 вечера, но инцидент с чекистом задержал, и к шахте с веревками, чтобы вытаскивать трупы и т. д., отправились только в двенадцать с половиной ночью с 17-го на 18-е. Чтоб изолировать шахты (первую старательскую) на время операции, объявили в деревне Коптяки, что в лесу скрываются чехи, лес будут обыскивать, чтоб никто из деревни не выезжал ни под каким видом. Было приказано, если кто ворвется в район оцепления, расстрелять на месте. Между тем рассвело (это был уже третий день, 18-го). Возникла мысль: часть трупов похоронить тут же у шахты. Стали копать яму, почти выкопали, но тут к Ермакову подъехал его знакомый крестьянин и выяснилось, что он мог видеть яму.

Пришлось бросить дело. Решено было везти трупы на глубокие шахты. Так как телеги оказались непрочными, разваливались, ком. отправился в город за машинами — грузовик и две легковых, одна для чекистов… Смогли отправиться в путь только в 9 вечера, пересекли линию ж. д. в полуверсте, перегрузили трупы на грузовик. Ехали с трудом, вымащивая опасные места шпалами, и все-таки застревали несколько раз. Около четырех с половиной утра 19-го машина застряла окончательно. Оставалось, не доезжая до шахт, хоронить или жечь. Последнее обещал на себя взять один товарищ, фамилию ком. забыл, но он уехал, не исполнив обещания. Хотели сжечь А-я и А. Ф., но по ошибке вместо последней с А-ем сожгли фрейлину. Потом похоронили тут же под костром останки и снова разложили костер, что совершенно закрыло следы копанья. Тем временем вырыли братскую могилу для остальных. Часам к семи утра яма аршина в два с половиной глубины и три с половиной в квадрате была готова. Трупы сложили в яму, облив лица и вообще все тела серной кислотой — как для неузнаваемости, так и для того, чтобы предотвратить смрад от разложения (яма была неглубокой). Забросав землей и хворостом, сверху наложили шпалы и несколько раз проехали — следов ямы и здесь не осталось. Секрет был сохранен вполне — этого места погребения белые не нашли».

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ В АНГЛИИ

«Основное наказание» английской карательной системы все еще стоит первым в списке уголовных репрессий. Применение смертной казни резко сократилось с принятием в 1957 г. Закона об убийстве (Закон сократил список преступлений, подлежащих наказанию смертной казнью: а) убийство, сопровождающее кражу; б) убийство посредством применения огнестрельного оружия либо путем причинения взрыва; в) убийство, совершенное с целью избежать ареста либо при попытке бегства из мест заключения; г) убийство полицейского, находящегося при исполнении служебных обязанностей; д) убийство тюремного служащего заключенным; е) повторное убийство. Закон ограничил число лиц, караемых смертной казнью, только прямым исполнителем преступления. Ранее также карались и некоторые категории соучастников умышленного убийства и прекратилось 7 лет спустя. В последний раз смертный приговор был приведен в исполнение 13 августа 1964 г. в ливерпульской тюрьме Уолтон Джейл. 8 ноября 1965 г. после многочисленных и долгих дебатов, длившихся не одно десятилетие, лейбористскому большинству в палате общин удалось провести закон «Об отмене смертной казни за умышленное убийство», проект которого был представлен в парламент еще в 1948 г.

Уголовная статистика показывает приблизительно один и тот же средний уровень умышленных убийств, совершаемых ежегодно. В течение последних 100 с лишним лет — 1,17—1,29 в год на каждые 100 000 человек взрослого населения Англии и Уэльса, что значительно меньше среднего уровня таких преступлений в большинстве других капиталистических государств. (Так, в США ежегодно совершается убийств в 25 раз больше, чем в Англии и Уэльсе. Например, в Филадельфии (население 2 млн. человек) в течение года регистрируется столько же убийств, сколько во всей Великобритании).

Исторические особенности развития страны, ограниченные возможности обладания огнестрельным оружием и другие обстоятельства определяют сравнительно небольшое число преступлений подобного рода. <… >

Характерен пример Соединенных Штатов, где с конца прошлого десятилетия развернулась общенациональная кампания за отмену смертной казни. Ряд штатов, в том числе Нью-Йорк и Калифорния, приняли законы, упразднявшие это наказание. В 1972 г. Верховный суд страны объявил смертную казнь (как считают американские авторы, в результате давления общественного мнения) неконституционной и постановил, что узаконенное лишение жизни является необыкновенно жестоким наказанием, не совместимым с «естественными правами» личности. Но спустя всего 2 года конгресс восстановил в США смертную казнь, мотивируя свое решение необходимостью сдерживать преступность в существующих рамках («в соответствии с общественным мнением»). Новый Закон 1974 г., подписанный президентом Никсоном, предусматривает возможность вынесения смертного приговора за преднамеренное или политическое убийство, угон самолетов, похищение людей, если это привело к смертному исходу, за измену и шпионаж. <… >

Закон «Об отмене смертной казни» принимался как временный, сроком на 5 лет. Согласно Закону, лица, осужденные за тяжкое убийство, приговаривались к пожизненному тюремному заключению вместо смертной казни. Закон 1965 г. внес соответствующие изменения в действующее законодательство, в частности в Закон об армии 1955 г., Закон о военно-воздушных силах 1955 г., Военно-морской дисциплинарный акт 1957 г. и в Закон об убийстве 1957 г. Новый закон имеет обратную силу. Лица, приговоренные к смертной казни за убийство к моменту вступления этого акта в силу, подлежали наказанию в виде пожизненного тюремного заключения.

В октябре 1969 г. ежегодная партийная конференция консервативной партии приняла резолюцию в пользу введения смертной казни за умышленные убийства, т. е. предлагала вернуться к действию Закона 1957 г. Это решение исходило из того, что в 1967–1968 гг. количество умышленных убийств несколько возросло.

В докладе министерства внутренних дел Великобритании, опубликованном непосредственно перед парламентскими дебатами в ноябре-декабре 1969 г., подчеркивалось, что приведенные данные о числе умышленных убийств нельзя считать во всех отношениях показательными, поскольку в те или иные периоды в государстве действовали факторы, сформировавшиеся еще до того, как смертная казнь применялась в больших или меньших размерах либо вообще не применялась.

19 декабря 1969 г. за признание Закона постоянно действующим проголосовало в палате общин 343 депутата, против — 185, в палате лордов было подано 220 голосов «за», «против» — 174.

Закон распространяет свое действие также на Шотландию (в 1973 г. смертная казнь как вид наказания отменена в Северной Ирландии). Смертная казнь за некоторые виды умышленного убийства остается наказанием на островах Английского канала (пролив Ла-Манш) и о. Мэн. Эти области Королевства наряду с Шотландией и Северной Ирландией также сохраняют автономию в сфере законодательной власти.

С 14 октября 1971 г. в соответствии с Законом о причинении ущерба отменена смертная казнь как предельная санкция за «умышленный поджог военных кораблей королевского флота, арсеналов, доков, складов и других портовых сооружений». В случае совершения таких действий, предусмотренных законом «О защите портовых сооружений» 1792 г. и караемых ранее смертной казнью, суд может вынести приговор о пожизненном заключении.

В Англии зачастую говорят об отмене смертной казни в стране. Речь, однако, может идти об ограничении применения «основного наказания», поскольку уголовные статуты предусматривают смертную казнь в качестве чрезвычайного наказания в мирное время за такие серьезные преступления (весьма расплывчатые в своей формулировке), как государственная измена, а также морской разбой (пиратство), соединенный с насилием или намерением совершить убийство.

ГОСУДАРСТВЕННАЯ ИЗМЕНА.

Общего состава преступления не существует, а имеются определенные группы деяний, наказуемых как государственная измена. Эти преступления регулируются законами об измене 1351, 1795 и 1940 гг. К ним относятся:

1. Посягательство на жизнь короля, королевы или их старшего сына, наследника престола, на их телесную неприкосновенность или свободу, а равно намерение совершить эти преступления, если только такое намерение проявилось в каком-либо «открытом действии» (слова, только произнесенные, но не написанные, не рассматриваются как «открытое действие»). В последний раз в государственной измене по такой формулировке было обвинено лицо, совершившее в 1840 г. покушение на жизнь королевы Виктории: в нее было сделано два выстрела, когда королева ехала в открытой карете.

2. Изнасилование супруги короля (но не вдовы его), его незамужней старшей дочери или жены его старшего сына и наследника.

3. Ведение войны против королевы в ее королевстве. Термин «война» формулируется крайне неопределенно и подразумевает всякое связанное с насилием возмущение, проведенное «значительным числом» людей, которое направлено к достижению цели не частного, но «общего» характера. Не важно, чтобы преступники действовали в военном порядке или имели воинское вооружение. Вполне достаточно, если собралась большая группа людей, которые намереваются воспрепятствовать правительству свободно осуществлять его «законные полномочия» и готовы насильственно сопротивляться какому-либо противодействию. «Этот вид измены можно поэтому отличить от простых беспорядков только по признаку «всеобщности» цели, преследуемой лицами, принявшими участие в этом деянии».

4. Переход на сторону врагов королевы в ее королевстве путем оказания им помощи и содействия в королевстве или ином месте. Слово «враги» обозначает лиц, принадлежащих к воюющим государствам.

5. Убийство канцлера, главного казначея или кого-либо из королевских судей при исполнении своих обязанностей, а также посягательство на порядок престолонаследования.

Законом о конфискации имущества 1970 г. все исключительные особенности казни за измену были отменены. Последний случай осуждения по данному виду преступлений имел место в 1946 г., когда был осужден и казнен некий Джойс, англичанин, диктор берлинского радио во время второй мировой войны.

МОРСКОЙ РАЗБОЙ ИЛИ ПИРАТСТВО.

Пиратство заключается в «захвате судна в открытом море у лиц, в распоряжении которых оно законно находится, с намерением отнять само судно или его груз способом, который квалифицировался бы как разбой, если бы был осуществлен на суше». Согласно Закону о пиратстве 1837 г., всякое лицо, которое с указанным намерением или непосредственно после осуществления такого намерения совершит нападение, причинит ранение или произведет любое другое действие, которое может подвергнуть опасности жизнь какого-либо лица на судне, считается виновным в совершении тяжкого преступления и в случае осуждения приговаривается к смертной казни через повешение. Другие виды пиратства, предусмотренные положениями разных законов, предусматривают максимальное наказание в виде пожизненного тюремного заключения.

Имеющаяся практика рассмотрения дел о морском разбое с применением насилия свидетельствует, как это констатирует Джайлз и Стюарт, что если приговор о смертной казни и выносится, то «лишь в протокольных целях», а фактически осужденный отбывает пожизненное тюремное заключение.

Уголовное законодательство Англии определяет категории лиц, которые не могут быть приговорены к смертной казни. К ним относятся лица, не достигшие 18 лет к моменту совершения преступления, либо женщина, находившаяся в состоянии беременности.

Отмена смертной казни, как и предсказывалось аболиционистами (так называют в Англии противников применения «основного наказания»), не привела к росту умышленных убийств в стране — число совершаемых ежегодно такого рода преступлений остается на прежнем уровне. Вместе с тем в настоящее время в парламенте и печати усилились выступления в пользу восстановления смертной казни. В 1972–1974 гг. палата общин четырежды становилась местом оживленных дебатов по этому вопросу: отдельные депутаты вносили на обсуждение предложения о применении смертной казни за отдельные преступления, не находившие до недавнего времени многочисленных сторонников в парламенте.

В конце 1974 — начале 1975 гг. вопрос о смертной казни принял новую окраску. События 1974 г., связанные с увеличением числа террористических актов, приведших к многочисленным жертвам, и совершение которых приписывают левоэкетремистским организациям типа Ирландской республиканской армии, вызвали в стране волну, вследствие которой уже принят Закон о предотвращении терроризма, значительно усиливающий власть полиции. Кроме того, антиирландская кампания усилила позиции тех, кто выступает за восстановление смертной казни. Предполагается, что уже в ближайшем будущем вынесение смертных приговоров будет возможно в случаях убийств лиц, осуществляющих охрану порядка, и политических убийств.

(В. В. Оксамытный. Система уголовных наказаний в Англии. — Киев, «Навукова думка», 1977)

СМЕРТНАЯ КАЗНЬ В США

Смертная казнь как вид наказания предусматривается федеральным законодательством и, по состоянию на 1985 г., УК 37 штатов. Причем, если в штате Нью-Йорк она была отменена, то в Нью-Джерси и Огайо — восстановлена.

Изменяется в штатах и круг деяний, которые влекут смертную казнь. Например, если в 1980 г. эта мера касалась семи преступлений (тяжкое убийство I степени; измена; нападение заключенного, приговоренного пожизненно, повлекшее смерть потерпевшего, лжесвидетельство, повлекшее смертный приговор, и др.) — в Калифорнии и двух (тяжкое убийство и избиение в связи с половым актом) — во Флориде, то к 1985 г. оба штата оставили ее лишь за тяжкое убийство.

Однако условия, в силу которых это преступление может повлечь смертную казнь, в разных штатах разные. Например, в Южной Каролине — за тяжкое убийство в тюрьме, а в Неваде — за любое тяжкое убийство I степени. Более того: различие между тяжким убийством I и II степени настолько неопределенно, что, по признанию члена Верховного суда США Б. Кардозо, присяжные поначалу не могут его уловить. «Да и сам я, — говорит он, — не уверен, что понимаю его, хотя пытался применять эти понятия в течение многих лет и тщательно изучить написанное о нем в книгах».

По законодательству Техаса суд может приговорить лицо к смертной казни, если есть вероятность того, что оно будет и в дальнейшем совершать насильственные преступления. Некто Д. Скиллерн — пособник в убийстве, с учетом предшествующей преступной деятельности был признан «представляющим опасность для общества» и приговорен к смертной казни. Друг Скиллер-на, совершивший убийство, связанное с наркотиками, был приговорен к пожизненному лишению свободы.

По федеральному законодательству (только на основании разд. 18 Свода законов) смертный приговор может выноситься примерно в 15 случаях (за совершение тяжкого убийства — § 1111, изнасилование — § 2031, измену — § 2381, воздушное пиратство со смертельным исходом — § 34 и другие преступления). Причем нередко санкции таких статей поражают своей неопределенностью. Так, в соответствии с § 794 сбор или передача информации оборонного значения иностранному правительству карается смертной казнью, либо тюрьмой пожизненно или на любой срок.

Вопрос о целесообразности смертной казни и пределах ее применения с различной степенью активности дискутируется в США на протяжении многих лет.

В начале 70-х гг. эта дискуссия затронула Верховный суд страны. В 1972 г., рассматривая апелляцию по делу Фурмэна и еще двух лиц, осужденных к смертной казни, Верховный суд пятью голосами против четырех постановил, что «смертный приговор по этим делам представляет собой жестокое и необычное наказание, противоречит восьмой и четырнадцатой поправкам к Конституции».

Решение Верховного суда, хотя и представляло собой явную уступку аболиционистам, было небесспорным, так как сравнительный анализ трех (V, VIII и XIV) поправок к Конституции показывает, что её «творцы» ставили перед собой цель упразднить не смертную казнь, а только ее квалифицированные виды. Осознавая это, законодатели штатов тем не менее вынуждены были отреагировать. Более чем в 30 штатах были приняты законы, где четче определялись факторы, которые должны учитываться при вынесении смертного приговора. Тем самым были несколько ограничены пределы судейского усмотрения. Например, закон штата Флорида дал перечень как отягчающих, так и смягчающих обстоятельств и указал, что «смертный приговор может быть вынесен при отягчающем, если только не установлено «перевешивающее» смягчающее обстоятельство». Ясно, что подобные новации мало способствовали решению проблемы четкой регламентации.

Ситуация еще более усугубилась последующими решениями Верховного суда. Так, в 1976 г. он по делу Грегга постановил, что «смертная казнь сама по себе не нарушает Конституции», а по делу Вудсона указал, что она как обязательное наказание противоречит Конституции; в 1977 г. — по делу Кокераон посчитал неправомерной смертную казнь за изнасилование без убийства потерпевшей, по делу Эберхита — за похищение человека, по делу Робертса — за убийство полицейского, даже если смертная казнь — обязательное наказание.

Кроме того, на позицию судей, законодателей и политических деятелей влияет общественное мнение. Оно же, по данным опросов, свидетельствует о том, что с 1972 г. большинство, а в последние годы — подавляющее большинство американцев являются сторонниками смертной казни.

Способ и порядок исполнения смертных приговоров решается законодательством штатов. Наиболее распространена казнь на электрическом стуле — в 17 штатах (Алабама, Арканзас, Коннектикут, Флорида, Джорджия, Иллинойс и др.). В десяти штатах применяют газовые камеры (Аризона, Калифорния, Колорадо, Невада и др.); в четырех (Делавэр, Монтана, Нью-Гэмпшир и Вашингтон), а также за воинские преступления по федеральному законодательству — повешение, в четырех других штатах (Айдахо, Нью-Мексико, Оклахома и Техас) — инъекции и в одном (Юта) — расстрел. Приговоры, вынесенные гражданским лицам по федеральным законам, исполняются способом, определенным в том штате, где совершается казнь.

В 80-е г. в США выносилось 250–300 смертных приговоров в год. Исполнялось их сравнительно мало, например, в 1984 г. — 12, в 1985 и 1986 гг. — по 18, в 1987 г. — 25, в 1988 г. — 11. Характерно, что смертники годами находятся в «одиночках» (семь, десять и более лет — не редкость), ожидая решения своей судьбы. Так, Джон Харрис в силу вынесенного ему (на основе сфабрикованных обвинений) приговора провел в камере смертника 13 лет, пока в 1987 г. окружной суд не отменил приговор.

Наиболее часто (50 процентов от общего числа) к смертной казни прибегают в южных штатах — Флориде, Техасе, Калифорнии и Джорджии.

Особенностью американского законодательства является то, что оно нередко позволяет подвергать этому наказанию несовершеннолетних. Например, в Миссисипи — с 13, Миссури и Юта — с 14, Арканзас — с 15 лет. В 13 штатах (Алабама, Флорида, Нью-Мексико и др.) возраст в законе вообще не указан, т. е. вопрос, по существу, решается судом. Но, кажется, какую-то ясность внес Верховный суд США, который недавно в связи с делом Томпсона постановил, что антиконституционно назначать смертную казнь лицу, не достигшему 16 лет к моменту совершения преступного акта. За последнее десятилетие в США было казнено четыре человека в возрасте до 18 лет. Один из последних случаев был в 1988 г., когда в тюрьме города Старк во Флориде на электрическом стуле был казнен 14-летний У. Дарден. Верхних возрастных пределов для смертной казни в США нет.

Из 1000 лиц, совершивших убийство, смертная казнь назначается одному. Таким образом, превентивная роль этой санкции весьма незначительна. Более того, в период моратория на смертную казнь сколько-нибудь значительного роста числа убийств не отмечалось. Таким образом, смертная казнь может быть «оправдана» только с точки зрения возмездия.

(И. С. Власов и др. Преступление и наказание в Англии, США, Франции, ФРГ, Японии. Общая часть уголовного права. — М., Юрид. лит., 1991)

КАЗНЬ НА КОСТРЕДЖИРОЛАМО САВОНАРОЛЫ (1452–1498)

На другой день, после обедни, к монастырю Сан-Марко пришла какая-то старушка, согбенная фигура которой и бледное лицо красноречиво говорили о пережитых страданиях. Она хотела видеть приора.

Приор принял ее в саду. При виде Джироламо, постаревшего на несколько лет за один вчерашний день, старая синьора задрожала всем телом, но сейчас же овладела собой и сказала почти спокойно:

— Сын мой Джироламо, я пришла проститься с тобой. Становлюсь стара и боюсь умереть на чужбине. Хочется мне еще раз увидеть места, где протекли лучшие годы моей жизни.

В последнее время мадонна Елена жила во Флоренции и стала горячей последовательницей учений своего сына.

— Благослови меня, Джироламо.

Савонарола подошел к матери, протянул руки и взглянул вверх, где бесконечной синевой сияло итальянское небо. При свете солнца лицо его казалось прозрачным. Он опустил руку на голову матери и прошептал благословение… Оба они, — и мать, и сын, — знали, что сегодня прощаются навсегда, и оба подавили свои страдания.

У синьоры Елены была сильная воля, сильный, почти мужской характер. Впрочем, ей довелось еще раз увидеть сына, но при каком торжестве!

Благословив мать, Савонарола беззвучно спросил:

— Скоро едешь?

— Скоро, сын мой.

— Ты будешь там одна.

— Меня поддержит вера… И Беатриче всю жизнь останется со мной. Ты знаешь, она меня не покидает…

Они помолчали. На повороте дорожки показался Марко-Аврелий. Он спешил тоже повидаться с матерью.

— Прощай, — прервал тягостное молчание Джироламо, — братия ждет меня. У меня сегодня много дела. Да благословит тебя Господь!

Мадонна Елена, не отрываясь, смотрела на сына, точно хотела навсегда запечатлеть в душе его образ.

— Прощай, — сказал он глухо.

Савонарола скорыми шагами пошел по направлению к обители.

Мадонна Елена осталась вдвоем с Марко. Как только Джироламо скрылся за кустами боярышника, она взяла сына за руку и прошептала, озираясь:

— Я никуда не еду, мой Марко. Я пришла проститься с твоим братом. Часы его сочтены. Я пришла предупредить об опасности. Отстаивайте своего приора, пока хватит сил, даже если это грозит вашей жизни! Вы получите венцы мучеников. Ты знаешь, что творится во Флоренции? «Кампаньяцци» и «беснующиеся» соединились… Они бродят по улицам, кричат, бушуют; ничто не может укрыться от их гнева… Они ищут наших сторонников, Марко; они всюду кричат: «Где пианьони? Где трусливые псы Савонаролы?» О, что творится на улицах, если бы ты знал! В вашей обители не слышно рева толпы. Скажи это все, Марко, не Джироламо, а вашей братии, — Джироламо ищет венца мученика. Пусть братия готовится к отчаянной обороне!

Мадонна Елена, закрыв лицо руками, изнемогала от горя; потом перекрестила Марко, как делала это в детстве, и поднялась со скамьи.

— Сохрани тебя Владычица, Матерь Единого нашего Бога! — прошептала она. — А теперь прощай.

Марко-Аврелий доложил братии о словах матери. В тот же день обитель достала оружие, и все монастырские ходы были крепко заперты. Сан-Марко приготовился к осаде.

Прошла тревожная ночь, в которую никто из братии не сомкнул глаз.

Настал рассвет следующего дня. На флорентийских улицах творилось что-то неладное. Всю ночь «беснующиеся» и «кампаньяцци» толпами бродили по городу и науськивали молодежь на Савонаролу.

— Эй, вы, пианьони. — кричала толпа приверженцам Савонаролы, — выходите с нами на бой и докажите, что ваш лжепророк прав!

— Он струсил!

— Отчего доминиканцы не пошли в огонь?

— Пророк должен был вызвать чудо!

— Это правда. — соглашались с грустью плакальщики.

Толпа рыскала по всем кварталам Флоренции. После обеда, проникнув в собор, она бросилась на молящихся плакальщиков, громко кричала: «Выходите на бой, плаксы!»

Через минуту все смешалось в отчаянной схватке. Разъяренная толпа била приверженцев Савонаролы. Те защищались.

И вдруг в толпе раздались крики:

— К оружию! В С ан-Марко!

Толпа хлынула из собора к доминиканской обители. Все ворота оказались запертыми. Толпа поджигала двери, делала попытки перелезать через высокие стены. В некоторых местах ограда облупилась, и по выпирающим камням отчаянным «кампаньяцци» удалось достигнуть монастырского сада.

— Где лжепророк? Савонаролу! Савонаролу! — кричали «беснующиеся».

Приор стоял у алтаря, спокойный, величественный и кроткий. Монахи поверх белых ряс надели латы, шлемы и, держась за оружие, приготовились к осаде.

— К чему это, братия? — грустно и коротко спросил Савонарола. — Идет ли вооружение слуге Божьему? Предоставьте все воле Господа и позвольте мне отдаться в руки врагам без пролития крови.

— Никогда, учитель! — закричал Руффоли. — До последней капли крови я буду защищать тебя от врагов!

Приора окружили теперь самые преданные монахи; тут был и Доминико Буонвиччини, и Маруффи, и Донато Руффоли, и Марко-Аврелий.

Сад бесстрашно и неутомимо отстаивал молодой немец Генрих, живший при монастыре и давно принадлежавший к партии «пианьони».

Его лицо сияло, волосы развевались при каждом движении. Он один в этом пункте защищал монастырь.

Церковь охранял Джироламо Джини, молодой флорентиец, член народной партии. Спокойно, с нечеловеческим мужеством он отбивал удары врагов. Когда натиск становился слабее, губы Джини с детской радостью шептали:

— О Господи! Слава, слава Тебе!

Когда юноша чувствовал слабость, он тихо, благоговейно повторял:

— Благодарю тебя, Господи! Я рад смерти за Иисуса Христа!

Джини давно уже со слезами на глазах просил приора Сан-Марко посвятить его в монахи, но Савонарола откладывал пострижение ввиду его молодости. Теперь он увидит, что Джини годится в монахи.

Но вот что-то больно ударяет в груд Джини. Его тонкая, почти детская фигура колеблется и валится на каменные плиты…

Напрягая последние силы, юноша полз на коленях к алтарю.

— Учитель, — прошептал он, смотря на Савонаролу глазами, полными слез, — я умираю… Теперь ты видишь, достоен ли я монашеского сана? Благослови меня, отче…

Савонарола наклонился над окровавленным юношей, глаза которого тускнели, положил ему руку на голову и благословил… Наскоро произошел обряд пострижения…

И когда Савонарола произнес последнее слово, Джини благодарно взглянул на него, улыбнулся и вытянулся…

А толпа в это время ворвалась на хоры. Там молились монахи. Братия встретила необузданных «кампаньяцци» и «беснующихся» с распятиями в руках и сала наносить им удары направо и налево… Вместо оружия бросали в лицо нападающим горящие свечи… Все смешалось в беспорядочной свалке…

Толпа требовала выдачи приора.

Донато Руффоли, обхватив колени Савонаролы обеими руками, отчаянно молил:

— Учитель, беги! Ради пользы Флоренции, беги! Ты еще можешь спастись задними ходами… За ризницей есть дверь; там никто не встретится тебе… Я приготовил платье, какое носят ученые…

На минуту Савонарола задумался над словами Донато, но только на одну минуту. Его остановила фраза «ради блага Флоренции».

К нему подошел монах Малатетса. Он давно уже добивался должности приора и завидовал славе Джироламо. На губах Малатетсы играла странная, недобрая улыбка.

— Разве пастырь, — прошептал он на ухо приору, — не должен предать свою жизнь за овец своих?

Савонарола вздрогнул, улыбнулся и обнял предателя.

— Да, да, ты прав, — сказал он просто. — Я слышал, что народ хочет поджечь обитель. К чему? Я и так отдамся им в руки! Прощайте, братья!

Малатетса обвел монахов торжествующими глазами. Марко-Аврелий и Донато Руффоли плакали навзрыд, закрыв лицо руками.

Монахи по очереди подходили прощаться с Джироламо.

Когда приблизилась к приору стража, Донато сделал попытку не допустить солдат до Савонаролы, но его прикончили прикладом ружья…

Савонаролу арестовали.

В сопровождении монастырской братии он сошел вниз. Его отвели в тюрьму вместе с двумя самыми горячими и деятельными его приверженцами: Доминико и Силь-вестро.

Мрачна была темница Джироламо. Сюда сажали за самые тяжкие преступления. Над тремя доминиканцами назначили следствие. От папы явился генерал доминиканского ордена для ведения процесса.

Причина народного возмущения была устранена, — Савонарола заточен в тюрьму. Казалось бы, что хотя с наступлением ночи должны были прекратиться уличные беспорядки, но на самом деле они приняли еще большие размеры и распространились по всему городу. Дома многих ревностных «пианьони» были разграблены. Разрушили и тот дом, где находила себе радушный приют мать Джироламо, а хозяин этого дома был убит. Приверженцы Савонаролы должны были вытерпеть всевозможные оскорбления от народа, который называл их лицемерными грешниками и кричал, что они должны радоваться, если переживут ночь.

Немногие приверженцы проповедника знали, что участь его решена. Ему не у кого было искать поддержки. Единственный сильный защитник его — Карл VIII — только что умер.

Потянулись томительные, ужасные дни заключения…

Наступил день допроса. Ключи загремели в замке темницы, где помещался Джироламо; тяжелая дверь распахнулась, и на пороге показался тюремщик. За ним виднелась мрачная фигура монаха, одетого с ног до головы во все черное, с надвинутым на глаза куколем.

Проповедника поели длинными тюремными коридорами. Тюремщик проводил его долгим грустным взглядом.

Савонаролу ввели в большую, темную и мрачную комнату — подземелье. Она освещалась только темными факелами. По стенам висели клещи, веревки, блоки, крючья, колеса и еще много каких-то странных орудий. За. черным столом восседал ареопаг судей. При слабом красноватом свете факелов Савонарола разглядел на полу две распростертые фигуры. Они лежали неподвижно и только по временам слабо стонали. Приглядевшись, Джироламо вздрогнул: это были Сильвестро Маруффи и Доминико Буонвиччини. Доминико лежал с закрытыми глазами, и руки его повисли, как плети, по бокам обнаженного тела. Сильвестро смотрел прямо в глаза бывшему приору своим ясным взглядом, и на бледном лице его, у самых губ, запеклась кровь. Юродивый прошептал чуть слышно:

— И я с тобой, братец… довелось…

Эти слова звучали такой трогательной простотой и любовью, что Савонарола не мог удержаться от слез…

Начался допрос. У Джироламо старались вырвать «добровольные» признания:

— Сознайся, что ты служил сатане и хотел ввести в соблазн народ своими проповедями?

Савонарола молчал.

— Ты не признаешь этих обвинений?

— Не признаю.

Судья сделал знак, и два палача скрутили за спиной руки Джироламо и связали их сзади концом веревки, перекинутой через перекладину; другой конец ее был прикреплен к мотовилу. С помощью колеса узника подняли кверху до сводов потолка и затем прижигали Савонароле снизу подошвы горячими угольями. Эта пытка называлась дыбой. От одной встряски во время дыбы можно было сойти с ума. При падении у мученика хрустнули суставы, и из груди вырвался подавленный крик.

Когда Савонарола очнулся, ему прочли показания. Голос фискала (стряпчий, доносчик, следящий за исполнением закона) Франческо Ароне тянул длинную историю, в которой не было ни слова правды.

— Теперь подпиши.

Савонарола отрицательно покачал головой.

Пытку повторяли четырнадцать раз, и показания Савонаролы приходилось подделывать и искажать: он не мог признать за собой еретических мнений в религии, греха в желании блага стране, и только относительно пророческого дара мог поколебаться на минуту. И, подписывая в момент пытки ложные показания, он по окончании ее снова твердо стоял за свою правоту.

Истерзанного, измученного, чуть живого Савонаролу снесли в тюрьму.

Когда Джироламо проносили по коридорам, солдаты, стоявшие на часах у его темницы, глумились:

— Вот едет на колеснице пророк! — говорили они друг другу. — Какое чудо: вместо крови из ран у него течет мед!

Тюремщик вошел к узнику, крепко запер дверь и подошел к ложу Савонаролы. Доминиканец открыл глаза и встретил мягкий взгляд старческих глаз, в которых блестели слезы.

— Святой отец, — прошептал тюремщик, становясь на колени перед Савонаролой, — я думал, что у меня разорвется сердце в то время, как вас водили на пытку… Я принес мазь, — мне дал ее аптекарь из Прато; может быть, она хоть немного облегчит ваши страдания…

Савонарола благодарно взглянул на тюремщика, хотел его благословить, но руки его не слушались, и он мог только прошептать:

— Откуда ты, друг?

— Вы не узнали меня, святой отец? Я не пропускал ни одной обедни, ни одной вашей цроповеди, разве если не мог встать с постели по нездоровью. Но тогда ходила моя жена, мой сын. Они передавали мне все от слова до слова. Вся семья моя теперь плачет о вас… А я благодарю Господа моего только за одну милость: он послал мне счастье быть вашим сторожем и тем хоть немного облегчить ваше заточение. Дайте же теперь я помажу вам больные места моей мазью.

— Спасибо, — прошептал Савонарола, — а я думал, что у меня не осталось больше друзей во Флоренции.

— Остались, святой отец, — возразил убежденно тюремщик, — а отец Доминико и Сильвестро? Они ведь тоже мучаются телом и духом, но еще больше жалеют вас. Они молятся, чтобы Господь подкрепил ваш дух.

Тюремщик смазал больные места заключенному. Савонароле стало легче, и он с мольбой обратился к старику:

— Спасибо, друг… Но духовное лекарство мне полезнее. Я хочу высказать свои мысли перед смертью. Мне не на чем писать.

— О, святой отец, — прошептал тюремщик, — я тотчас же принесу вам книгу и прошу вас на ней оставить ваши мысли, последние мысли, как память старику о днях, проведенных с вами. Я сохраню книгу у себя до последнего моего часа, как святыню, а когда умру, накажу беречь моим детям и внукам…

Старик принес Савонароле обещанную книгу. Джироламо, как только немножко стал владеть рукой, написал на переплете ее и полях несколько небольших заметок.

22-го мая 1498 г. в темницу Савонаролы явились несколько монахов, а с ними Франческо Ароне, и прочитали смертный приговор.

Сильвестро Маруффи, Доминико Буонвиччини и Джироламо Савонарола приговорены были сначала к повешению, а потом к сожжению на костре. Казнь назначена на 23-е мая.

Савонарола спокойно выслушал приговор, и даже постарался улыбнуться тюремщику, который, не стесняясь, плакал навзрыд.

Когда судьи ушли, он прошептал коротко:

— Скажи, друг, моим товарищам, что я благодарю Бога за посланную мне смерть. Скажи еще, что я прошу их не терять бодрости, что я благословляю ослепленный народ… Мы живем, — повторил он свои излюбленные слова, — чтобы научиться искусству хорошо умирать.

Этот последний день перед казнью Савонарола провел спокойно. Он уже умер, — умер тогда, когда перед огненным испытанием чернь бросила ему в лицо: «Трус!»

Что же теперь ему было за дело до смерти этой бренной, жалкой оболочки?

Всю ночь он горячо молился.

Рано утром, чуть только забрезжил свет, дверь темницы распахнулась, и в ней появилась стража.

Савонаролу повели в капеллу, туда же явились и Силь-вестро с Доминико. Юродивый все улыбался своей неземной детской улыбкой. Осужденные причастили друг друга и пошли на площадь, на место казни.

По принятому обычаю, они были лишены духовного сана, и инквизитор снял с них монашеское облачение. Они остались босиком, в одном нижнем платье.

Савонарола попросил, чтобы ему возвратили на минуту его белоснежную рясу, благоговейно приложился к ней и громко воскликнул:

— Святая одежда, с каким трепетом я когда-то стремился к тебе!

Епископ, уполномоченный папой, дал приговоренным полное отпущение грехов.

Площадь Гран-Дука — место казни — кишела народом. Сюда шли точно на праздник. Ко дню казни были воздвигнуты три трибуны для важных лиц. Широкие подмостки вели от золотого льва, перед дворцом синьории, до центра площади. В конце их на возвышении был устроен костер из дерева и соломы, облитых маслом. Посередине костра возвышалась виселица с поперечной перекладиной в виде креста.

В доски подмостков народ, из-за которого Савонарола теперь умирал, втыкал гвозди на пути мучеников, шедших к костру босыми ногами.

Монах, сопровождавший Савонаролу, спросил:

— Не желаешь ли ты что-нибудь сказать перед смертью?

— Я хотел только заявить, — отвечал Савонарола, — что не чувствую злобы против моих врагов и от всей души прощаю им. 'Молю Бога, чтобы флорентийцам не пришлось раскаяться в моей смерти.

Этот голос прозвучал среди общего безмолвия.

На платформе приговоренные простились друг с другом.

— Добровольно ли ты принимаешь смерть? — спросил Савонаролу епископ.

— Господь столько страдал за нас!.. — сказал Савонарола.

Впереди Джироламо шли, высоко подняв головы, Доми-нико и Сильвестро.

Савонарола громко читал символ веры. Его голос был слышен в самых задних рядах. Он спокойно поднялся по лестнице и окинул взглядом свой народ.

Колокол Сан-Марко звонил непрерывно… Это был погребальный звон по приоре…

Народ нетерпеливо ждал с факелами в руках, когда можно будет поджечь костер.

Палач надел на шею Савонаролы веревку. Вдруг кто-то насмешливо крикнул из толпы:

— Пророк, сотвори чудо!

Савонарола посмотрел на толпу грустными глазами.

— Флоренция! — в последний раз прозвучал его голос.

— О, Флоренция! Что ты делаешь?

Но вот поднесли к костру факелы, и пламя ярко вспыхнуло…

Казнь свершилась. Костер стал тухнуть. Разносился только тяжелый смрад обуглившихся трупов.

«Пианьони» через ряды войск бросились к эшафоту. Завязалась борьба. Страже было поручено синьорией бросить останки казненных в реку Арно. «Пианьони» вытаскивали, несмотря на сопротивление, обгоревшие кости. Все брали себе на память хоть кусочек дров, обагренных кровью мучеников.

Кости сгоревших тайно унесли с места казни в монастырь Сан-Марко.

Наступила ночь. При трепетном свете факелов по монастырскому саду двигалась торжественно мрачная процессия. На этот раз среди монахов были три женские фигуры.

Согбенная старческая фигура Елены склонилась над гробом, где покоились останки ее сына. Заливаясь слезами, она целовала гроб. Ее поддерживали Беатриче и Марко-Аврелий.

Еще одна женщина наклонилась над вырытой могилой и, когда гроб опустили в яму, полной горстью бросила туда ком черной рыхлой земли. На минуту длинное черное покрывало, откинувшись, открыло ее бледное страдальческое лицо с большими глазами, и Елена вскрикнула, узнав Бианку Строцци.

Бианка пришла отдать последний долг любимому человеку.

Она, казалось, не заметила матери Савонаролы, медленно поднялась с колен и без слез пошла прочь от дорогой могилы.

(Ал. Алтаев. Костры покаяния. — М., «Композитор», 1993)