в Порт-Морсби, — реактивных лайнеров. Тем не менее Территорию можно безусловно считать своеобразным царством Икара: как показывают статистические данные, на каждого жителя приходится в среднем весьма значительный километраж полета, особенно если иметь в виду европейцев, которые летают чаще всех.
К концу 1966 года по воздуху здесь было перевезено около двухсот тысяч пассажиров и свыше пяти тысяч тонн грузов. Для страны, частично находящейся еще на уровне каменного века, эти цифры, несомненно, внушительны. Стальная птица, парящая среди гор, представляется здесь вполне нормальным явлением, не удивляющим ни одного новогвинейца.
Тем временем самолет, управляемый Джимом, ловко проскальзывал между перевалами, и передо мной то и дело открывались виды, которые тщетно было бы искать еще где-либо в мире.
Тут пилот вдруг безмятежно заявил:
— Тучи сегодня плывут низко, дальше мы, вероятно, попадем в туман.
Затем он перевел машину в крутой вираж и вновь втиснул ее в узкое ущелье между двумя грозными высотами.
В результате падения температуры даже пиво стало казаться мне каким-то чересчур горьким. Уже давно не было видно вершин окружающих гор. Над нами повисли густые облака, а впереди клубился пока еще слабый туман. Рассеянно слушал я пояснения Гэса, касавшиеся долины и реки, над которой мы пролетали, и с сожалением вспоминал жаркое, но зато прозрачное и чистое небо над аэродромом Порт-Морсби. А Джим тем временем продолжал свои мрачные прогнозы:
— Если в Тапини туман, приземлиться там сегодня не удастся. Одно из двух: или сядешь на уступ горы, или просто разобьешься о него.
Собака тем временем выла как одержимая.
«И чего он ухмыляется, этот чертов кенгуру, — не на шутку возмутился я. — Даже собака воет, видно, у нее дурное предчувствие».
К счастью, над Тапини не было тумана. Я мог поэтому трезво оценить обстановку. Аэродром действительно представлял собой своего рода скалистый уступ над крутым обрывом. Взлетно-посадочная полоса начиналась и кончалась над пропастью. На первый взгляд казалось, что наша воздушная «блоха» никоим образом не сумеет сесть на этой узкой и, по-видимому, единственной ровной полоске земли в радиусе нескольких десятков миль. Я допил остатки пива — как-никак жалко было бросать этот приятный напиток! — крепко пристегнулся ремнями к креслу и положился на волю судьбы.
Я определенно недооценивал мастерство нашего пилота. Проделав несколько причудливых глиссад, он прицелился и… сел легко, точно колибри. Самолет замер на месте. До пропасти было еще далеко. Собака сразу перестала выть. На земле она оказалась милой псиной, вернувшейся к своему хозяину после курса лечения у ветеринара.
Выкарабкавшись из кабины, я тут же увидел… маленький вездеход. Откуда же взялся этот автомобиль в самом сердце горных джунглей? Конечно с неба! именно с неба, прибыв на самолете, который доставил его по частям, как и трактор, булькавший подобно индюку на краю аэродрома.
Обо всем этом, как и о многих других местных диковинах мы узнали от Ф. Дж. Харди, который, как представитель австралийского правительства, осуществлял власть над десятком-другим строений в Тапини, а также над окрестными деревнями жителей Нагорья. Он и его подчиненные, а в особенности Норм Ричардсон, приняли нас как своих соотечественников и помогали чем могли.
Гэс, который более десяти лет назад был одним из первых европейцев, основавших пост в Тапини, с благоговением вспоминал шалаш и открытый всем ветрам сарай — единственные в то время строения, украшавшие эту местность. Не мудрено, что теперешнее здание администрации, маленькая гостиница и опытная растениеводческая станция производили на него большее впечатление, чем нью-йоркские небоскребы на выходца из польской провинции.
Мы с интересом слушали его рассказ о первых встречах с местными жителями, тем более что на стенах бара повсюду красовались убедительные экспонаты, иллюстрирующие его повествование, — большие луки, стрелы и крепкие палицы.
А рассказ шел о совсем недавних еще временах, когда племенные распри были значительно острее, чем сейчас. Родовая месть приводила к гибели многих людей. Чаще всего причиной тому были случаи похищений женщин и… даже свиней. В новогвинейских горах тогда легко можно было потерять голову из-за женщины. В буквальном смысле этого слова.
Во время одного из патрульных обходов Гэсу сообщили, что в его районе убили человека. Убийца был известен. Оставалось только отправиться в деревню и арестовать преступника. Этого требовал закон.
Впрочем, виновник и не пытался скрыться. Он оставался в деревне и даже не понимал, что же, собственно, совершил плохого. Он поступил так, как этого требовали извечные законы племени. Гэс задержал молодого убийцу, переночевал в деревне и на следующий день поутру отправился назад в Тапини. Но дорогу ему преградила мать юноши, пытаясь вручить одичавшую свинью. Женщина рассуждала по-своему логично. Если белый маста хочет отнять у нее сына, она в обмен предложит ему свинью, и чиновник совершит выгодную для себя сделку.
Сделка, естественно, не состоялась. Арестованный вместе с патрулем прибыл на полицейский пост. И тут, на его несчастье, в нем заговорила мужская гордость. Увидев новые лица, он начал похваляться «подвигом», прославляя свою смелость и отвагу, и заодно сообщил имя жертвы. Через мгновение его самого не стало. Один из местных полицейских оказался близким родственником убитого. Не помогли ни влияние цивилизации, ни знакомство с законами белого человека. Победил исконный обычай. Молниеносный удар отправил убийцу в «страну духов», а у Гэса появился другой арестант.
В канцелярии мистера Харди мы разговорились о проблемах его района. Тем временем любезные подчиненные начальника показывали нам разные экспонаты из собственных коллекций: оружие, которое применяют в здешних горах, украшения и даже наиболее интересные экземпляры местного травянистого растения ятрышника. Дождь перестал, и мы собирались было спуститься вниз, чтобы осмотреть висячий мост «кунда», построенный аборигенами, как кто-то произнес слово «Гуари». Это было название нового аэродрома, который сооружался высоко в горах, на отдаленном посту. Мы очень заинтересовались этим Гуари. Не считая представителей администрации, никто из белых еще не побывал там. Мистер Харди, как подобает австралийцу, сразу же изъявил готовность помочь нам в этом предприятии. В результате краткой радиопереклички выяснилось, что, хотя дорога и раскисла от дождей, при некотором везении можно добраться до Гуари.
— Дам вам свой «лендровер» и полицейского. Вы готовы рискнуть?
— А далеко ли до Гуари, — предусмотрительно осведомился я.
— Около тридцати миль.
— Всего? Ну, в случае необходимости можно добраться туда и пешком… Едем!
Я тогда еще не представлял, что такое новогвинейские мили.
На следующее утро мы отправились в путь. Сопровождали нас вооруженный новогвинеец в форме королевской полиции Папуа Новой Гвинеи и водитель Лазаро Кулона.
Другого такого водителя я, наверное, уже никогда в жизни не встречу. Лазаро ездит на машине более пяти лет, но не проехал еще ни одного километра по твердой поверхности, не говоря уж об асфальте. Его стихией был тракт вокруг Тапини, слишком громко величаемый дорогой.
Так начали мы свой альпинистский рейд в горах Папуа Новой Гвинеи. Вот как приблизительно выглядела эта трасса. Чтобы достигнуть цели — обособленной станции на горном хребте, предстояло сперва подняться более чем на четыреста пятьдесят метров, затем спуститься в долину и снова подняться еще на девятьсот с лишком метров. Писать об этом легко, но ехать — боже упаси!
Новогвинейская «автострада» оказалась попросту тропой, пробитой в склоне горы, шириной всего в один «лендровер». Мы все время ехали над пропастью. Сначала было немного страшновато, но через час мы уже привыкли к такой езде. Вид открывался прекрасный — ничто не заслоняло ландшафта. Однако то, что в Тапини называли дорогой, оказалось чертовски ухабистой колеей, предательски скользкой и ведущей чаще всего под гору. Наш вездеход с четырьмя ведущими колесами беспокойно раскачивался уже на первых метрах пути и, если бы мы крепко не держались за поручни, несомненно вытряхнул бы нас в пропасть не далее как на втором километре. Так, скорее всего, должен чувствовать себя новичок, впервые едущий па верблюде.
Лазаро оказался виртуозным водителем. Па коротких участках относительно хорошей дороги он «неистовствовал», развивая скорость свыше двадцати километров в час, а на плохой — выжимал из двигателя все, на что тот был способен. «Забавнее» всего казались нам приемы, которыми шофер преодолевал некоторые узкие повороты. Лазаро давал несколько раз задний ход, — причем колеса в этот момент буквально висели над пропастью, — пока наконец вся машина не оказывалась на узкой тропе.
Там, где с гор низвергались водопады, попадались «мосты» — несколько рядов уложенных бревен, имитировавших великое творение инженерного искусства. Когда мы проезжали по бревнам, они стучали, словно клавиши старого фортепьяно. Однако мы не роптали, понимая, что лучше ехать так, чем тащиться пешком, тем более что над горами появился туман.
Приблизительно через час я спросил Лазаро, сколько нам еще осталось ехать. Он ответил, что если не останавливаться в пути, чтобы «маста Стах делать снимки» (а мой друг рьяно этим занимался), то через восемь часов мы должны быть на месте. Так до меня дошло наконец, что означает здесь расстояние в тридцать миль.
Окружающие нас джунгли были великолепны. Огромные панданусы, каждая ветвь которых, все равно, большая или маленькая, делились всегда на три части; хлебные деревья, возбуждавшие воспоминания о прочитанных в детстве книгах; целые массы лиан, беспорядочно сплетенной зелени, в которой мог бы разобраться только ботаник. Все было усеяно цветами, пестрело ярко расцвеченными бабочками, дышало влагой, издавало специфический запах гнили, смешанный с ароматом цветов. Величавость гор и безмолвие джунглей были столь волнующими, что шум двигателя нашей машины казал