— Когда мы услышали, — рассказывали аборигены, — странный шум, то начали гадать, что это: грохот водопада, землетрясение или же крик большого казуара. Потом на небе появился огромный блестящий балус. Мы были уверены, что это смерть прилетела к нам, страшно перепугались, и все пали ниц. Было ясно, что тот, кто взглянет на возвращающихся из страны духов, вскоре умрет сам. Но любопытство взяло верх. Мы стали наблюдать. Из чрева птицы вышел белый великан. Сегодня мы знаем, что это был «маста, что принадлежать балус», в белом комбинезоне и больших зеленых очках…
Для нас, поляков, небезынтересен тот факт, что этого авиатора-Колумба, первого пилота, приземлившегося в затерянном мире долины Вагхи, звали… Ян Грабовский[28].
Наш самолет вновь начало немилосердно трясти. Я вопросительно взглянул на пилота.
— Вот так здесь приходится летать, — сказал он с улыбкой. Неожиданные завихрения воздуха. Немало хороших пилотов погибает у нас каждый год… Мы уже подлетаем к месту назначения, только что прошли над Нондуглом. Но поглядите вот туда…
Я посмотрел. Под нами у подножия высокого горного гребня простиралась бетонная полоса, на которую как раз садился самолет «Дакота».
— Именно здесь, в долине Вагхи, впервые приземлился самолет. Вы слышали, наверное, о Майкле Лики и его экспедиции…
— Да, слышал.
Итак, здесь посадил свой самолет Грабовский. Странными свойствами обладает польская кровь. Ян Нагурский, будучи на русской службе, стал пионером полетов в Арктике над Новой Землей, а Ян Грабовский первым приземлился на своем самолете в том районе Новой Гвинеи, который застыл на уровне каменного века.
С нетерпением ждал я конца этого полета, который сам по себе казался малоинтересным. Уж очень хотелось поскорее взглянуть на людей, которые еще недавно «не существовали» для мира и для которых не существовал мир. А ведь в этих горах шла борьба. Люди боролись за свое существование. У якобы первобытных жителей Вагхи были свои заботы и желания: еще одна раковина, еще одна жена! Не обходилось и без честолюбивых притязаний вождей, жажды отвоевать участок густых джунглей. Далеко ли ушли люди XX века от всего этого? Жители долины Вагхи вели полнокровную жизнь в стороне от быстротечного времени белых. У них были свои легенды, свои устные предания, своя история. Что же происходило там до 1933 года?
К несчастью, почти повсюду в мире авангардами исследователей выступали, обычно, авантюристы, гнавшиеся исключительно за наживой. Как жаль, что это не были социологи или этнографы! Быть может, сегодня мы знали бы больше о первобытных народностях? И может быть, последние не перенесли бы из-за нас стольких страданий?
У нас, европейцев, есть своя зафиксированная история, свои археологические раскопки, свои памятники старины и монументы. У аборигенов долины Вагхи ничего этого нет. Прожорливые джунгли и сырость уничтожают здесь все. Остаются лишь магические обряды, туманные свидетельства прошлого. Память местных жителей не простирается дальше, чем на два, три поколения назад. Всего этого никогда не наверстать, даже если юноша из племени кукукуку окончит открытый недавно в Порт-Морсби университет и пожелает посвятить себя изучению своего племени.
Самолет наклоняется на одно крыло. Вижу скопление крыш, серые полоски улиц. Колеса машины вздрагивают на неровностях бетонного аэродрома. Мотор замолкает. Я разочарован. Деревянное здание аэровокзала, яркие рекламы австралийских бюро путешествий… Вот тебе раз! Чудесная панорама гор, и голыш с зонтиком— я ожидал большего. Да еще эти современные такси перед зданием. На аэродроме тишина, несколько дремлющих машин, пустые конторы агентств воздушных сообщений. Стах куда-то отлучился. Ждем багаж.
Мое внимание привлекает мальчик лет, пожалуй, двенадцати. «Шныряет по аэровокзалу, очевидно, в поисках какого-нибудь заработка», — подумал я. Вид у мальчика потешный. На правой ноге — ботинок, огромный, словно предназначенный для великана, левая — босая. Мальчуган с тележкой, которую он тащит за собой, нерешительно вертится около меня и вдруг, набравшись храбрости, спрашивает по-английски, старательно акцентируя слова:
— Откуда вы?
— Издалека, — ответил я и добавил: — Из Польши.
— О-о-о-о?! — удивился малыш.
Любопытство теперь охватило и меня.
— Ты знаешь, где это? — спросил я недоверчиво.
— Знаю, — преспокойно ответил чудесный малыш, — Между Германией и Россией. Самая большая деревня в Польше называется Вар-ша-ва.
Я опешил. Когда вернулся Стах, я всё еще стоял с разинутым ртом.
— Что случилось?
— Погляди на этого парня.
— Вижу, у него чудесный ботинок.
— Да будет тебе известно: хозяин чудесного ботинка знает, что Варшава — самая большая деревня в Польше.
Теперь остолбенел Стах.
— Невозможно! Откуда?
— Надеюсь узнать.
В киоске, торгующем сладостями, мы купили мальчишке шоколад, конфеты и леденец на палочке в придачу. При этом узнали, что парнишку зовут Олулу.
— Скажи, Олулу, кто тебе рассказал о деревне Вар-ша-ва?
Мальчик, всецело занятый шоколадом, ответил весьма лаконично:
— Отец Павел.
— А откуда он, этот отец Павел?
— Из миссии.
Стало ясно. Сведения, которые дал нам священник в Каинанту, подтвердились. В Маунт-Хагене есть польские миссионеры.
Когда прибыл багаж, мы церемонно пожали руку «ученому» Олулу, и оставили ему на прощание несколько мелких монет. В город двинулись в прекрасном настроении.
Первый визит мы должны были нанести в банк, где следовало инкассировать наш, увы, скромный чек. Преодолевая несколько километров, которые отделяли нас от центра города, мы рассуждали о нашем мальчике-с-пальчике.
— Хорошее предзнаменование, — радовался Стах, — миссионеры — сведущие люди и обычно пребывают в самой глубине гор. Узнаем у них немало любопытных вещей.
Я толкнул никелированные двери банка и чуть не отпрянул в изумлении. В помещении стояли трое бородатых верзил с заткнутыми за пояс топорами. Рост каждого из них был не менее ста восьмидесяти сантиметров. Поражало их одеяние, состоявшее из черных поясов шириною в две ладони, надетых прямо на голое тело. Такие пояса носят у нас гонщики-мотоциклисты. При более тщательном рассмотрении оказалось, что пояса растительного происхождения, из древесной коры, стянутой лыковой тетивой, словно бочка с огурцами. С поясов спереди спускались густые плетенки, доходившие почти до земли. Зато сзади… не было ничего, если не считать пучков свежих листьев, только символически прикрывавших ягодицы.
Робея, я взглянул выше. На бицепсах мужчин красовались сплетенные из трав браслеты, также с заткнутыми за них листьями. На руке одного из них был изящный браслет из бисера. Несколько выше в их убранстве бросалась в глаза значительная разница. Один носил на шее кусок выпуклой раковины, вырезанной в виде капли и свисавшей более тонким концом вниз. У второго было некое подобие нагрудника, сделанного из бамбуковых палочек и спускавшегося до середины живота. У третьего — тоже нагрудник, но намного короче.
Голова мужчины с длинным нагрудником была покрыта чем-то вроде княжеской шапки из разноцветных обрезков материи, увенчанной снежно-белыми перьями попугая с оранжевым хвостом райской птицы. Владелец короткого нагрудника замотал голову меховой повязкой; кроме того, у него был головной убор, похожий на епископскую шапочку, к которому он изобретательно прикрепил птичьи крылья, тоже, кажется, попугая. У третьего мужчины, на мой взгляд самого статного, торчала в носу заостренная с обоих концов косточка, длиною в пятнадцать сантиметров, ко лбу он приладил раковину в форме эллипса, а на голову надел некое подобие треуголки, также украшенной мехом и пучком свежих трав.
За этими тремя молодцами я покорно стал в очередь к окошку кассира, внимательно наблюдая за тем, что произойдет дальше. Ничего особенного, однако, не случилось. Первый, с коротким нагрудником, высыпав перед кассиром из мешочка целую груду монет, подождал, пока их сосчитают, получил квитанцию и отошел. Следующий подал настоящий чек — я не заметил, как он был подписан, — получил деньги, поблагодарил и ушел. Наконец, последний снова высыпал груду монет, взял бумажку, воткнул ее в свой универсальный пояс и направился к выходу. Служащий, сидевший у окошка, обслуживал их так, как у нас обслуживают вкладчиков в сберегательной кассе. Он даже не удостоил посетителей взглядом.
Хотя моя очередь подошла, я не удержался и выбежал за последним молодцом на улицу. И не зря. Я увидел, как мой красавец с плюмажем откинул листья с ягодиц, сел в… стоявший поблизости пикап, запустил мотор и отъехал, ловко маневрируя рулем.
— Скажите, пожалуйста, спросил я служащего, возвращаясь к окошку, — много у вас таких клиентов?
— Мы обслуживаем почти исключительно местных жителей. Эти трое — члены правления кооператива. У них здесь свои личные текущие счета. Немного хлопотно только с мелкой монетой. В прошлом году аборигены держали у себя около ста тысяч долларов в одношиллинговых монетах.
Что ж, тридцать пять лет — это все-таки уйма времени. Немного маловато, чтобы заменить листья на ягодицах штанами, но вполне достаточно, чтобы добиться водительских прав и инкассировать чеки. Маунт-Хаген начинал мне нравиться.
В конторе окружного комиссара иностранных журналистов приняли весьма гостеприимно и сразу же снабдили массой разных сведений и цифр: двадцать пять аэродромов, свыше тысячи миль дорог, производство кофе и чая, добыча золота (на сумму свыше сорока тысяч долларов), более одиннадцати тысяч учащихся, шестнадцать больниц, органы местного самоуправления, кооперативы, автобусные линии, лесопильни… Хватит! Данные эти звучали достаточно внушительно, если учесть, что эта богом и людьми забытая долина осваивалась в течение всего только тридцати с небольшим лет (