Местные жители охотятся на рогоклювов главным образом в погоне за их мощными клювами, которые охотно используют в качестве оригинальных украшений.
Точно в назначенный (неимоверно ранний) час до нас донесся урчащий рокот авиационного мотора, и через мгновение приземлился небольшой самолет с опознавательным знаком VH-SHC. За штурвалом сидел мужчина в расцвете лет, ничем не напоминавший священнослужителя в европейском смысле этого слова. Комбинезон, задорная шапочка, очки, милая улыбка — одним словом, это был брат Джером, доставивший какой-то груз для местной миссии.
Полчаса спустя я сидел рядом с ним и наблюдал, как он готовится к перелету в Тимбунке, находящемся у самого берега реки Сепик, приблизительно в двухстах милях от места ее впадения в Новогвинейское море. В Тимбунке самолет должен был ожидать патрульный офицер Брезертон, которого известили по радио о нашей экспедиции. Он продлил срок своего патруля, чтобы проплыть с нами вниз по реке.
Взлет прошел гладко, хотя миссионер и не позаботился предварительно проверить мотор и рули, как это обычно практикуется при полетах с пассажирами. Брат Джером сразу запустил мотор, дал полный газ, разогнал и поднял машину.
Вскоре кончились поросшие мхом холмы, и мы очутились над болотами. Через мгновение под нами показалась река. С птичьего полета причудливые извилины Сепика выглядели как впрессованная в зелень блестящая лента. Илистые воды этой семьсотмильной водной артерии проникают, как говорят, на пятнадцать миль в глубь Новогвинейского моря. В мире еще нет исчерпывающих сведений о Сепике и жителях бассейна этой реки, особенно горных его районов. А ведь Сепик имеет такое значение для Новой Гвинеи, как Конго для Африки или Амазонка для Южной Америки.
Эта река была открыта лишь в конце XIX века, и немногие экспедиции немецких ученых в то время получили только весьма скудные данные об этой девственной стране. Первая экспедиция проникла, правда, на четыреста миль в глубь русла реки, однако вследствие враждебного отношения аборигенов смогла совершить лишь две короткие остановки на берегу. Экспедиция дала незначительные результаты. Влияние белого человека в районе реки Сепик начало утверждаться лишь после перехода в 1920 году немецких колоний под управление австралийцев. Однако во время второй мировой войны оно вновь ослабло. В настоящее время население этого района, за исключением небольшого участка близ границы с Западным Прианом, находится под контролем. Был достигнут также заметный прогресс в борьбе с малярией, значительно улучшилось состояние здоровья местного населения.
Во время полета мы болтали с братом Джеромом о разных вещах, пока наконец он не спросил о нашей национальности.
— Поляки? Это любопытно! — заметил летчик-миссионер.
— Видите ли, — начал пилот, энергично работая рулями, — я не знаю ни слова по-польски, но девичья фамилия моей матери — Бугала, а отец происходил из… ну, оттуда, где был этот гитлеровский лагерь смерти…
— Освенцима? — спросил я.
— Вот именно, оттуда!
Брат Джером не сказал мне больше ни слова, так как наш самолет уже стремительно шел на посадку, чтобы приземлиться на подмокшем аэродроме у строений затерянной в болотах миссии Тимбунке. Пилот даже не выключил мотор и не вышел из кабины. Он принял из рук местного священника какой-то сверток, пожал нам руки и сразу же улетел по направлению к Веваку. Долго глядел я вслед исчезавшему в новогвинейском небе самолету. Ведь за рулем его сидел чистокровный, хотя и родившийся в Америке, поляк.
Мои размышления прервал мистер Брезертон. Он с нетерпением ожидал нас, так как имел какое-то срочное дело на трассе. Несмотря на приглашение местного священника, мы бросили только беглый взгляд на миссию, где внимание привлекал стоящий у небольшой церкви украшенный резьбой столб, и направились к реке. Шаги наши оживили тучи комаров, которые сразу же бросились в атаку.
Плоскодонный открытый понтон с солидным подвесным мотором (путт-путт, как прозвали эту махину аборигены) оказался для нас, пользующихся попутными судами, чрезвычайно удобным средством передвижения по большой реке. Его быстрый ход не давал возможности комарам спокойно осуществлять свои гнусные замыслы. Если бы не кратковременные дожди, путешествие было бы, право, вполне приятным.
— Комары — это проклятие здешних мест, — рассказывал патрульный офицер. — Я лично предпочел бы встретиться с ягуаром на Амазонке, чем с этими местными тварями. У устья реки, в Ангораме, москиты еще крупнее.
— Ангорам — это место, куда мы направляемся? — кисло спросил я.
— Не беспокойтесь, — засмеялся офицер, — у меня есть запасные сетки от комаров. Здесь на Сепике мы обычно рассказываем новоприбывшим следующий анекдот о двух местных комарах. Однажды два комара похитили маленького мальчика и в воздухе размышляли о том, куда полететь, чтобы сожрать его. «Может быть, в Ангорам?» — спросил один. «Ты с ума сошел, — ответил другой, — ведь там водятся эти огромные комары, они могут отнять у нас мальчика».
Капризный фарватер реки вынуждал понтон петлять, что неимоверно удлиняло путь. Если идти по прямой, то расстояние составило бы около двухсот миль, но в действительности длина Сепика почти в четыре раза больше. Время от времени мы проплывали мимо столь характерных для него унесенных течением целых участков суши с цветами, деревьями и птицами. Низкие, болотистые берега, поросшие травой пит-пит, сахарным тростником, банановыми деревьями и саговыми пальмами, не представляли особо живописных ландшафтов. Однако здесь было далеко не столь мрачно, как у реки Кикори.
Берега Сепика довольно густо заселены. Свидетельствовали об этом селения, разбросанные на небольших возвышенностях, и множество сновавших по реке лодок-однодеревок. Как правило, они были украшены изображением головы крокодила. Встречались нам также большие плоты с продуктами.
Из рассказов Брезертона следовало, что население бассейна Сепика находится постоянно в движении в поисках пищи. В ближайших к селениям окрестностях уже давно нельзя найти достаточного количества съестных продуктов. Местные жители непрерывно занимаются поисками саговых пальм, создают новые делянки для возделывания ямса, выискивают подходящие места для ловли рыбы. Они ищут также лес для лодок и ритуальной резьбы.
Основной продукт питания жителей бассейна Сепика— сак-сак (саговая мука), кроме того — ямс, сахарный тростник, бананы, рыба и значительно реже — свиньи и крокодилы. В этих местах едят также некоторые корни кустарников и других растений, а также плоды определенного сорта водных лилий. Нелегка жизнь обитателей Сепика. В то же время их материальная культура и искусство стоят на высоком уровне.
Причаливаем к примитивной пристани на правом берегу реки. Деревня Тамбунум. Прямо на берегу — высокая, характерной формы хижина, увенчанная маленькой человеческой фигуркой на башенке. Несколько ниже— огромная, выразительная маска из коры, а сверху— полукруглый козырек. Весь фронтон этой хижины на сваях покрыт искусной фреской из выстриженной циновки. Красочные пучки трав и диковинная бахрома сделали бы честь любому этнографическому музею.
Лулуаи с достоинством приветствует гостей. Появляется также европеец — начальник медицинской службы. Это с ним мистеру Брезертону необходимо уладить какие-то дела. Однако деятельность администрации меня не очень интересует.
Все дома в деревне построены на сваях. Высокие воды Сепика не представляют для них опасности. Селение блещет чистотой. Тщательно подметенные тропинки, разветвляясь, ведут к многочисленным домам. По-видимому, здесь проживает по меньшей мере несколько сот человек. Окруженные детворой, мы следуем от хижины к хижине. Здесь никто не порывается нас угостить, предложить кокосовый орех. И не мудрено — продовольствие не так-то легко достать.
Сразу видно, что Тамбунум — селение истых художников. Почти у каждого дома лежат бревна, кое-где частично уже обработанные. На наших глазах один из жителей вырезает деревянный диск для овальной маски с очерченными по-сатанински глазницами. Художник не пользуется никакой моделью, работает по наитию. Удивляет уверенность движении. Быстрые удары примитивного резца не допускают никаких исправлений.
Следующие два дома — подлинная выставка произведений искусства. Десяток-другой готовых масок, изготовленных приблизительно в одном и том же стиле. Но что за творческая изобретательность! Какая находчивость! Сотни мелких раковин образуют брови, веки. Две более крупных удачно имитируют закрытые глаза. Почти на всех масках — характерные комбинации мелких раковин, изображающих скуловые кости. Нужно быть многоопытным этнографом, чтобы в этой сложной символике обнаружить следы старых мифов. Одни маски искусно покрыты фиолетовой или кирпично-красной краской. Другие, наполовину выкрашенные белой, напоминают лица цирковых клоунов.
Подходим ближе к берегу реки. Там строится новый тамбарвн. С недоверием гляжу на огромный столб, поддерживающий всю эту конструкцию. Он весь покрыт барельефами. Жалею, что не присутствовал, когда его вкапывали в землю. Бревно столь массивно, что ни один инженер не взялся бы установить его без помощи подъемного крана или полиспаста. И тем не менее столб стоит. Одни аборигены поддерживают огромную балку, подтягиваемую с помощью канатов. Другие — подпирают груз палками. Подмостки, лестницы — все сколочено без единого гвоздя, все связки сделаны из полосок коры. Изобретательность местных строителей поражает.
Какой-то пузатый малыш сует мне в руки предмет, похожий на орех. На нем вырезано лицо, украшенное инкрустацией и мелкими перьями казуара. Кладу монетку в ручку темнокожего мальчика. С этого момента у меня не было отбоя от мальчишек, предлагавших подобные орехи. Хотя ни одному из них, пожалуй, не больше пяти лет, все они умеют делать такую резьбу, причем лица на орехах разные, выражают то печаль, то радость. Значит, не погибнут традиции местного искусства, у него есть достойные преемники.