Негромким хрипловатым голосом говорил батька Минай о том, что у него на душе, говорил от имени живых:
— Друзья мои, товарищи боевые… Сквозь пламя войны прошел я с вами… С честью сложили вы головы на ратном поле, не дожили до нашей победы… Не подняться вам, не увидеть это небо, эти цветы… Вы слышите меня, товарищи мои дорогие?.. Прислушайтесь: ваши сердца бьются в моем сердце, вашими глазами гляжу я на белый свет, на радостную явь, о которой мы вместе мечтали…
А потом Минай долго стоял молча, слушая девочку-пионерку, которая веселым звонким голосом читала:
Утро доброе, край знаменитый,
Я тебя в свое сердце беру.
Соловьиною песней овиты
Твои нивы, леса, Беларусь…
Праздник весны вывел на улицы Пудоти хороводы парней и девчат, вывел гармони и цимбалы, вывел партизанскую лесную песню:
Ой, бярозы ды сосны —
Партызанскiя сёстры,
Ой, шумлiвы ты лес малады,
Толькi сэрцам пачую
Тваю песню лясную —
Дык успомню былыя гады…
И катилась эта задушевная, негромкая песня по улицам и садам Пудоти, катилась по молодому житу, по сочным травам за околицей. Ее подхватывали березники и сосняки, подхватывали партизанские боры и дубравы.
Праздник весны вывел на улицы торжественным шествием и хозяев земли, и золотой дар ее — хлеб-соль. Поднесли этот дар — каравай — батьке Минаю. Губами притронулся он к караваю, на руках поднял его над головой золотым солнцем. И расчувствовался слегка, объятый радостным волнением.
— Земля советская, спасибо тебе за дары щедрые!.. Друзья, посмотрите, как весна катится к расцвету лета. Под листьями в садах яблоки, груши соками наливаются. На лугах травы в цвету, а в поле скоро зацветет, закрасуется жито. Как же не радоваться всему живому!..
Так говорил он в окружении дорогих ему людей, веселых, радостных детишек, и сам молодел душою.
Вечерело. Постепенно умолкали голоса гармоней, скрипок, цимбал. А за росистым березником на зеленой лужайке все еще слышались переливы жалейки.
И почувствовал в этот вечерний час Минай, что уловил он, понял голос жалейки. О самом светлом в жизни людей, об их извечной мечте ведет она свой мотив. И Минай уже различал слова: «Слушайте, сады и леса! Слушайте, цветы и травы! Слушай, земля! Слушайте, люди! Железом била, огнем палила вас война. Тоской сушила, горем душила вас война. А вы все же выдержали, выстояли, выжили, победили, обрели свое счастье!»
И еще были в песне жалейки слова, которых Минай, человек скромный, не мог слышать: «Плечом к плечу шли с тобой, батька Минай, Правда, Вера, Мужество. При жизни ты стал легендой, героический человек!»
Сад
Когда за лесами и реками, за рубежами нашей Отчизны уже отгремела, отлютовала война, когда стала залечивать раны земля, посадил на этой израненной земле в своем огороде Минай Филиппович маленькие, тоненькие яблоньки, груши, сливы и вишни. Своими руками посадил, сам ухаживал за ними. Как родных детей, пестовал деревца. Сад подрастал. Бывало, зацветет весною — словами не передать красы.
В розовой и белой кипени сад. А в этом саду, как рисунок из школьного учебника, стоит новый, светлый, под цвет неба, уютный домик. Здесь живут Минай, его приемный сын с женой и их сын — внук Миная. Внук еще мал, не понимает, конечно, что держит его на руках не просто дед, а известный заслуженный человек. Он, малыш, не понимает и того чувства, которое испытывает дед, когда на революционные праздники или в иные торжественные дни надевает свой темно-синий пиджак со Звездой Героя Советского Союза, с тремя орденами Ленина, орденами Красного Знамени и Отечественной войны I степени, с боевыми медалями. Откуда ему, малышу, знать, какой ценой достались деду эти награды, какой кровью они оплачены. Ничего не знает мальчонка.
Зато все это хорошо знают земляки и соседи, знает Витебщина, знают республика и вся Родина, которую он защищал, отстаивал от врага с оружием в руках.
И когда Минай Шмырев проходит по улицам Витебска, многие кланяются ему, каждый рад перекинуться словом с этим скромным, доброжелательным и мудрым человеком.
После войны Минай Филиппович работал заместителем председателя Витебского облисполкома и на других ответственных постах. Не раз избирался депутатом Верховного Совета Белорусской республики, членом Витебского обкома партии. Достойно нес он нелегкую ношу. Но годы и война дали себя знать батьке Минаю, слегка пригорбили немолодую спину, сказались на ногах, которые измерили столько дорог…
Минай Филиппович был уже на заслуженном отдыхе, когда из Минска приехали к нему работники документальной киностудии. На машине, со всей положенной техникой. Вышел Минай на крыльцо, спрашивает:
— А зачем вы, хлопцы, эту машинерию привезли?
— Хотим про вас, батька Минай, кинокартину сделать, — отвечает режиссер. — Документальный фильм.
— Еще чего! — нахмурился Минай. — Ну и придумают же. С какой стати я в ту картину полезу? Не полезу!
— Почему, Минай Филиппович? — забеспокоился режиссер. — Надо же вас показать народу. Широким массам надо показать ваш образ.
— Вот уж нашел образ, — усмехается Минай. — Старый, седой, сгорбленный… Показывайте молодых, здоровых, красивых. А я что?..
В это время вошли во двор Данила Райцев и Ричард Шкредо.
— Выручайте, в картину меня волокут, — не то в шутку, не то серьезно пожаловался друзьям Минай. — И к режиссеру: — Вот их, молодых орлов, снимай. Это будет образ!
— Тут дело такое: надо вас, батька, — начал Данила, — надо о вас людям рассказать. Показать, как вы воевали.
— Да брось ты, Данила! — рассердился Минай. — Показать, показать! Люди сами знают, что и как было…
И режиссер и кинооператор стояли в растерянности.
— Надо поехать, батька, — вмешался в разговор бывший комиссар минаевской бригады Ричард Шкредо. — Надо побывать с товарищами в памятных местах, на ратном партизанском поле.
— И ты с ними заодно, Ричард? Никуда я не поеду, никуда не пойду. Ноги у меня больные. Ревматизм заел…
Это была правда. Давно с палкой ходил Минай, совсем сдали у него ноги.
Тут уже почти взмолился режиссер:
— Батька Минай, миленький, выручайте! У нас уже сценарий готов. Он стоит в плане. Наш общий партийный долг сделать этот документальный фильм. Поймите, батька Минай…
— «Поймите», — уже сговорчивей улыбнулся Минай, расправил сутулые плечи. — Понял: партийный долг. Никогда от партийных обязанностей не уклонялся. Надо — стало быть, надо.
— Так поедем, батька? — облегченно вздохнул режиссер.
— Вот пообедаем и поедем…
И у него сразу будто прибыло сил, энергии. Он, человек старый, с больными ногами и множеством других недугов, готов был и теперь выполнить наказ родной партии, готов был отправиться в нелегкий путь по лесам, по полям минувшей войны.
Окинув взглядом стол, на котором стояли масло, творог, сметана, жареная колбаса, кувшин с душистой медовухой, собственного изготовления, Минай Филиппович сказал:
— Чего-то еще тут не хватает, хлопцы. Не полный букет.
— Не полный — дополним! — Данила Федотович достал из кармана бутылку вина и поставил ее на стол. — Теперь полный?
— Нет, не полный, — покачал головой Минай Филиппович. — Идите-ка, хлопцы, да зачерпните из моего прудка…
Гляжу на него: «Дурачит нас старый. Что там зачерпнешь, в той зеленой, заросшей ряской луже?» А Данила и Ричард (это они — хлопцы!) тотчас поняли батьку Миная. Взяли сачок и пошли к прудку. Зачерпнули и принесли полное ведро золотистых живых карасиков.
— Своего выкорма, — с гордостью говорил Минай. — Сыпанул их туда пригоршню, а теперь черпай, черпай — не вычерпаешь. Вот и выходит — золотой пруд.
И мне в который раз припомнилась та черная кузница в лесу, где Минай Филиппович крыл на чем свет глушителя рыбы. Хороший, толковый хозяин батька Минай!..
После обеда поехали к лесной речке Туровке, где минаевцы уничтожили отряд вражеской кавалерии. Затем — по деревням и селам, где в первые дни войны Минай Филиппович ходил от хаты к хате, звал людей на борьбу, закладывал основы партизанской бригады.
Радостно встречали своего комбрига бывшие партизаны и партизанки, каждый тянул к себе в хату, где уже заранее был накрыт стол. Минай многих помнил в лицо, знал по имени.
Увидев седого, белоусого, маленького, ссохшегося, как сморчок, старика, Минай Филиппович долго смотрел на него, качал головой:
— Михал?
— Михал, братка, Михал… Что, не узнать Михала? Постарел, братка, Михал, ничего не осталось от Михала.
— Постарел, это верно. С трудом узнал тебя, — согласился Минай. — И что ж это стряслось с тобой? Может, хворь какая?
— Хвораю, братка, крепко хвораю. Желудок ни к черту. Не варит.
— А барсука есть не пробовал?
— Не, не пробовал, братка.
— Съешь, Михал, барсука.
— Так его ж сперва поймать надо…
— Ладно, барсука мы тебе добудем. Есть у нас отменный охотник. Данила! — подозвал Минай Райцева. — Данила, убил бы ты барсука. Михала надо спасать. Видал как высох? Выручать надо человека.
— Попробуем, батька. Барсука добуду, — пообещал Данила.
И опять нельзя было не восхищаться батькой Минаем: сам еле ходит, душит его кашель, дышит с трудом, а вот заботится об этом ветхом больном человеке. Меня вообще удивляло, что батька Минай, как настоящий народный лекарь, знал много целебных трав, цветов, лесных ягод, которые, как он говорил, спасают людей от всякой хвори. Спасали они и его в сырых окопах на фронте, в холодных партизанских землянках и шалашах.
Спасали… Но не могли уже его спасти ни целебные травы, ни самые лучшие врачи. Догорело пламенное сердце. В сентябре 1964 года после продолжительной болезни скончался Минай Филиппович Шмырев.
Гляжу, чернеют уже проталины на буграх, словно там опустились стайки черных грачей. В борозды и канавы, в ручейки и реки сползает рыхлый серый снег, будто хочет избежать встречи с колесами тракторов, сеялок, которые вот-вот выйдут в поле. Под сосновой корой заходила нагретая смола, под корой белых берез уже бродят весенние соки. Скоро скворцы начнут войну с нахальными, бойкими воробьями за свои обжитые скворешни. На первые цветы, на белую черемуху сядет золотая пчела. Это — весна.