У черноморских твердынь. Отдельная Приморская армия в обороне Одессы и Севастополя. Воспоминания — страница 18 из 32

Минометы — батальонные и полковые — ударили разом. В наступающей цепи и за нею замелькали черные клубы разрывов. Строй дрогнул, сломался было, но первое замешательство быстро прошло. Шагая через убитых, солдаты снова сомкнули ряды и двинулись дальше. Разрывы мин и снарядов передвигались вместе с ними, вырывая из строя солдата за солдатом. А остальные все шли и шли…

Да, такую атаку мы видели раньше только в кино. Но у бойцов не возникло чувство страха. Они воспринимали все это как отчаяние врага, который не может нас одолеть.

Отчетливо доносится барабанная дробь. Над головами офицеров блеснули обнаженные шашки, засверкали лезвия примкнутых штыков. Уже можно различить перекошенные лица солдат, — очевидно, пьяных.

— А что ж музыки‑то больше не слышно? — спохватился все тот же молодой боец.

— Минометчики сыграли оркестру последний марш, — ответил Савченко. — Сейчас мы сыграем остальным, так и быть!

Один пулемет дал длинную очередь — сигнал, по которому открыли огонь все…

Кажется, с каждой секундой солдат в цепи становилось все меньше. Но они, как очумелые, шагали навстречу смерти, вряд ли отдавая себе отчет, что до наших окопов им уже не дойти.

Когда до них осталось метров шестьдесят, разинцы поднялись в контратаку. Цепи сомкнулись и смешались в рукопашной схватке. Несколько минут спустя разинцы уже преследовали бегущего врага.

«Психическая» атака принесла противнику лишь новые потери.

20 августа в командование Чапаевской дивизией вступил генерал–майор Иван Ефимович Петров. Высокий, худощавый, лицо выразительное и часто кажется суровым, движения резкие, отчетливые.

В это время напряженная обстановка создалась на участке 287–го стрелкового полка, и следующим утром, еще на рассвете, генерал Петров был уже там.

Командир второй роты старший лейтенант Иван Федорович Ромашкин знал, что в дивизию назначен новый командир, но никак не ожидал так скоро встретиться с ним на переднем крае. Рота готовилась к отражению очередной вражеской атаки (она, как по расписанию, каждый день начиналась ровно в восемь). Генерал, положив руки на бруствер, рассматривал оборону противника, разговаривая с кем‑то из бойцов. Старший лейтенант представился.

— У вас трудный участок, — сказал ему генерал. Дав несколько советов, он ушел на КП первого батальона.

Противник начал артподготовку. Как только огонь был перенесен в глубину обороны, к нашим окопам двинулась вражеская пехота. В ее цепях виднелись легкие орудия, минометы. Раньше этого не бывало.

— Смотри, командир, так уверены в победе, что даже пушки и минометы с собой тащат, — промолвил политрук роты Прокофий Небрат.

— Да, назад, видно, не собираются возвращаться, — отвечал Ромашкин. — Но ничего.' Пушки нам пригодятся…

Наблюдая за боем с КП батальона, генерал Петров заметно волновался. Враг упорно шел вперед. Остановить его огнем не удавалось.

— Надо контратаковать! — сказал командир дивизии комбату.

Из окопов уже поднимались наши бойцы. Впереди всех — политрук Небрат. В одно мгновение перед цепью противника выросла наша. Грозно сверкнули штыки. И, как бывало не раз, враг не выдержал, повернул назад, а потом и побежал.

Пять противотанковых пушек с запасом снарядов, два миномета, станковый пулемет и много винтовок стали трофеями одной только второй роты.

Разинский полк оставался в Восточном секторе. Здесь появилась свежая неприятельская дивизия — 13–я пехотная. Ее поддерживали пять артиллерийских полков.

Очередная вражеская атака застала меня на КП первого батальона. Комбат Иван Иванович Сергиенко, наблюдавший за полем боя из щели, вдруг грозно прокричал в телефонную трубку:

— Почему молчит пулемет на левом фланге? Немедленно проверьте. Если надо — сами стреляйте!

Это было адресовано командиру роты лейтенанту Ивану Гринцову. Тот побежал по траншее на левый фланг. Положение действительно было опасным. Заметив, очевидно, что огонь там слабее, атакующие фашисты начали сдвигаться к тому краю. А пулеметный расчет был новый, только что прибыл в батальон, и командир роты не успел познакомиться с людьми перед боем.

Добежав до окопа пулеметчиков, Гринцов увидел: первый номер наклонился вперед и не двигается, а второй номер как ни в чем не бывало стоит сзади.

— Далеко еще. Немного поближе пусть подойдут… — сказал пулеметчик не оборачиваясь, совершенно спокойным тоном.

А до вражеской цепи каких‑нибудь семьдесят метров!..

Гринцов не выдержал, закричал:

— Да что ты делаешь? Они же сейчас забросают тебя гранатами! — И готов был оттолкнуть пулеметчика, чтобы самому открыть огонь.

Но в это мгновение пулемет заговорил. Солдаты противника скопились на узком участке. И первая же очередь скосила чуть не половину. Они были так близко, что и спрятаться уже некуда. Последние повалились метрах в тридцати от пулемета. В наших окопах кричали «ура». Такого действия пулеметного огня, кажется, еще никто в роте не видел.

— Молодчина! — воскликнул Гринцов. — Ты только посмотри, сколько там лежит фашистов! Ордена тебе мало!

Пулеметчик наконец повернулся к командиру роты, и тот увидел, что перед ним девушка—загорелая, с круглым веселым лицом, по–мальчишески коротко остриженная.

— Орден это хорошо, товарищ командир, — ответила она улыбаясь. — Только я пришла сюда не ради этого. За спиной — моя Одесса!..

— Как же вы не побоялись так близко их подпустить? — спросил Гринцов, невольно переходя на «вы».

— Верю в своего «максимчика», — сказала пулеметчица и, тряхнув головой, сбросила со лба крупные капли пота.

А капитан Сергиенко был уверен, что это Гринцов, добежав до пулемета на левом фланге, открыл огонь в самую последнюю минуту.

— Не подоспей вы, ворвались бы в окопы, — сказал он Гринцову после боя.

— Нет, товарищ капитан, это не я, это все Нина Онилова — наш новый боец. А я чуть не отшвырнул ее от пулемета — и все бы испортил. У меня бы так не получилось! — откровенно признался Гринцов. И стал восхищаться пулеметчицей: — Понимаете, глаза горят, а сама совершенно спокойна, будто перед ней не фашисты, а картонные мишени… Прямо как чапаевская Анка в фильме!

Сергиенко выслушал лейтенанта несколько недоверчиво и пошел к окопу Ониловой.

— Вы смелая, — сказал он пулеметчице после того, как с ней познакомился. — Но все‑таки запомните: так близко подпускать врага нельзя. Может случиться, что после первой очереди пулемет будет разбит гранатой, а фашисты окажутся у нас в окопах.

— Слушаюсь, товарищ капитан! — отчеканила Нина.

Скоро о пулеметчице Ониловой— «второй чапаевской Анке» — знал весь полк, а затем и вся дивизия.

В конце августа — начале сентября перед фронтом Пугачевского и 287–го полков противник сосредоточил до восьми полков пехоты и много артиллерии. Ее огонь по нашей обороне достиг, казалось, всех мыслимых пределов. Доставалось нам и от неприятельской авиации.

Удар, нанесенный затем шестью пехотными полками на 3–километровом фронте, означал новую попытку врага прорваться к городу. Подразделения 287–го полка начали отходить. Положение создалось угрожающее. Но командир дивизии успел перегруппировать свои силы. При всем численном превосходстве противника его застала врасплох дерзкая ночная контратака чапаевцев. Было захвачено много оружия и боеприпасов, взято 600 пленных. Подразделения 287–го полка вернулись на позиции, которые вынуждены были перед этим оставить.

Однако вражеские атаки не прекращались, и оборона 287–го полка опять оказалась прорванной. Трое суток шли бои на высотах западнее Дальника. На передний край вышли штаб и политотдел дивизии, в строй встали все бойцы тыловых подразделений. И враг еще раз был остановлен.

А 17 сентября он вновь начал наступать. Через четыре дня противнику удалось выйти на окраину Дальника. До Одессы оставались считанные километры.

В это время вернулся в Чапаевскую дивизию один батальон Разинского полка, а затем и остальные. Дивизию усилили также запасным стрелковым полком. И 2 октября чапаевцы смогли атаковать врага, решительным ударом отбросить его назад. Были уничтожены три батальона неприятельской пехоты, захвачено 30 орудий, в том числе 4 дальнобойных, которые давно обстреливали город.

9 октября первый батальон разинцев выбивал врага из пригородного селения Татарка. Противник сопротивлялся отчаянно, но рукопашный бой решил дело в нашу пользу. Остатки выбитых из Татарки подразделений начали отходить к Болгарским хуторам, однако путь им был уже отрезан, и 60 вражеских солдат подняли руки.

А между Татаркой и Сухим Лиманом оказался окруженным в этот день 33–й пехотный полк румын. Два часа продолжались жестокие схватки, атаки и контратаки. 1300 человек оставил противник на поле боя убитыми и ранеными, 200 сдались в плен. Мы захватили полковое знамя, оперативные документы и печать, много вооружения. Позиции чапаевцев значительно улучшились.

Все это происходило за несколько дней до того, как Приморская армия по приказу Ставки оставила Одессу. Противник еще несколько раз пытался прорвать оборону чапаевцев, но отбрасывался назад с большими потерями. 14 октября он прекратил атаки на этом участке фронта и, как установила наша разведка, приступил к укреплению своих позиций…

Взять осажденную Одессу с боя фашисты так и не смогли. Последние дни обороны убедительно подтверждали: мы уходим непобежденными.

Генерал–полковник артиллерии Н. К. РЫЖИНА СЕВАСТОПОЛЬСКИХ РУБЕЖАХ

Добрый опыт Одессы

Встречи со старыми сослуживцами часто бывают неожиданными, особенно на войне. В первых числах августа 1941 года, когда бои шли на дальних подступах к Одессе, я был на оборонительных рубежах 25–й Чапаевской дивизии. В дивизию прибыл незнакомый, как мне сперва показалось, генерал–лейтенант. Увидев его издали, я подумал, что это, наверное, какой-нибудь представитель командования Южного фронта. И вдруг узнал в генерале Георгия Павловича Софронова.

Под его началом я служил в свое время в 17–й Нижегородской стрелковой дивизии, которой Г. П. Софронов бессменно командовал все двадцатые годы. Мы не просто уважали, а скажу больше — любили своего боевого комдива–краснознаменца. Любили за сильный и самобытный характер, за душевность и прямоту, за кипучую энергию и настоящую партийность. Потом судьба долго не сводила меня с ним, и, конечно, я очень обрадовался этой встрече.

Георгий Павлович сообщил, что он только что назначен командующим Приморской армией, и это означало, что нам снова служить вместе. Я возглавлял артиллерию той же армии, основное ядро которой составил 14–й стрелковый корпус, где я был до этого начартом.

Приморская армия создавалась для защиты Одессы, и Г. П. Софронов сразу стал обсуждать со мною, как организовать оборону города. Задача была нелегкой: к Одессе рвалась крупная группировка противника, а мы располагали всего тремя стрелковыми дивизиями, с боями отходившими от границы.

В качестве командующего артиллерией Приморской армии мне выпала честь участвовать в обороне как Одессы, так и Севастополя. В этих записках речь пойдет о Севастополе. Но я начал с Одессы, потому что в обороне обоих городов есть определенная преемственность. И то, чему научили бои за один, весьма пригодилось, когда пришлось защищать другой.

Мы вступили в борьбу за Одессу, не имея достаточного опыта взаимодействия с артиллерией флота. Однако о том, что надо рассчитывать и на нее, Г. П. Софронов предупредил меня уже при той первой встрече. Это заставило задуматься об объединении управления всей артиллерией — армейской, береговой, а также корабельной для наиболее эффективного использования ее общей огневой мощи.

Так пришлось практически решать задачу, о которой раньше мы и не думали. Кто до войны мог предполагать, что нам придется защищать с суши такой город, как Одесса (не говоря уже о Севастополе)? Артиллерия береговой обороны предназначалась исключительно для борьбы с морским противником. Уже во время военных действий она начала перестраиваться для использования на сухопутном фронте, где применялась затем очень успешно.

Одесская военно–морская база располагала стационарными и подвижными батареями, насчитывавшими в общей сложности 35 орудий. Наиболее мощные батареи имели калибр 180–203 миллиметра, дальность их стрельбы достигала 40 километров. Начальник штаба артиллерии Приморской армии майор Н. А. Васильев (он пришел вместе со мною из 14–го корпуса) побывал на береговых батареях, познакомился с командирами, совместно с ними наметил места корректировочных постов флотской дальнобойной артиллерии. Это и было началом боевого взаимодействия с нею.

События развивались быстро, все организационные вопросы приходилось решать в ходе боевых действий. К утру 11 августа, в процессе общей перегруппировки войск и создания секторов обороны, были образованы артиллерийские группы поддержки пехоты, куда вошли артполки стрелковых дивизий и подвижные батареи береговой артиллерии (преимущественно среднего калибра). Одновременно создавались группы дальнего действия— из дивизионов армейской артиллерии, подвижных 152–миллиметровых батарей и частично из стационарных батарей береговой обороны.

Артиллерийские полки и отдельные артдивизионы, вошедшие в Приморскую армию, были укомплектованы почти полностью и, отходя от границы, сохранили высокую боеспособность. Всего, вместе с артиллерией береговой обороны, под Одессой набиралось 410 орудий и минометов (не считая ротных). К этому должны были прибавиться еще орудия кораблей.

С отходом частей Западного и Южного секторов на рубежи, близкие к морю, их стала поддерживать и корабельная артиллерия. В Восточном секторе, который с самого начала имел небольшую глубину, артиллерия кораблей использовалась еще раньше.

Командарм Г. П. Софронов смело положил в основу всей тактики Одесской обороны принцип самых активных действий. При этом Георгий Павлович решительно поддержал идею объединить управление всей наличной артиллерией в руках командующего артиллерией Приморской армии и его штаба. Это было осуществлено и полностью себя оправдало, позволив создать при довольно ограниченном количестве орудий такую систему огня, которая не раз приводила противника в смятение и изо дня в день наносила ему большие потери.

Высокую оценку действиям артиллеристов неизменно давали командиры стрелковых частей и соединений.

Помню, как 17 сентября, в день, когда были отражены яростные вражеские атаки, я застал командира Чапаевской дивизии генерал–майора И. Е. Петрова на НП ее начарта. Делясь впечатлениями только что отгремевшего боя, генерал увлеченно говорил:

— Ну и молодцы артиллеристы! Их удар прямо сломил сегодня боевые порядки врага. Ему пришлось отходить, и огонь шел за ним по пятам. А наши пехотинцы не замедлили этим воспользоваться!..

Сами имена наших лучших артиллерийских командиров наводили страх в стане врага.

Как‑то разведчики 265–го армейского артиллерийского полка захватили в ночной вылазке вражеского сол–дата. Приведенный на КП полка, пленный заявил, что в его части больше всего боятся огня советской артиллерии.

— Особенно страшно, когда стреляет полк Богданова, — добавил солдат.

Майор Николай Васильевич Богданов, присутствовавший при допросе, весьма удивился, услышав свою фамилию. Пленный же, когда ему сообщили, что это и есть тот самый Богданов, надолго лишился дара речи.

Командование противника потом буквально охотилось за Богдановым. За его голову назначалась награда в 50 тысяч румынских лей, ордена и поместья на советской земле.

А у нас от фамилии этого талантливого командира образовалось неофициальное название части — богдановский полк. Н. В. Богданов, являвшийся, кстати сказать, депутатом Верховного Совета УССР, отлично подготовил свой полк к боям, за что был в мирное время награжден орденом. И вся Приморская армия называла артиллеристов этого полка богдановцами. Потом запели в осажденной Одессе и «Песню о богдановцах»…

И еще одно яркое, неизгладимое воспоминание, связанное с Одессой. Однажды утром (это было в сентябре, в очень трудное время обороны) ко мне явился молодой коренастый командир, отрекомендовавшийся старшим лейтенантом Небоженко. Он доложил, что с Большой земли прибыл дивизион гвардейских минометов. Это явилось для меня полной неожиданностью.

Расспросив Небоженко о свойствах и возможностях, нового оружия (мне тогда было известно о нем очень немногое), я отправился к гвардейцам–минометчикам. Они показали мне свою технику и заверили, что готовы к выполнению боевых задач.

Наши войска уже несколько суток отражали атаки противника вдоль дороги Вакаржаны — Дальник — поселок Застава. Следовало ожидать, что новые попытки прорваться к Одессе будут предприняты здесь и следующим утром, и я предложил командарму произвести первый залп из гвардейских минометов на этом направлении.

Ночью дивизион «катюш» занял огневые позиции. Ему был выделен отдельный участок подавления шириной примерно 500 метров. Участок представлял собою небольшую возвышенность с траншеями, хорошо просматривавшуюся с нашей стороны.

Стало светать, противник начал артиллерийскую подготовку атаки… Затем я, как обычно, подал команду на нанесение огневого удара по пехоте, скопившейся на исходных позициях. Участок, выделенный гвардейцам, не перекрывался другими батареями. А пехота двинулась уже в атаку и там.

— Пора, Николай Кирьякович! — подсказывает мне стоящий рядом командир Чапаевской дивизии Иван Ефимович Петров.

— Гвардейцам огонь! — передаю я по телефону.

Все, кто находился в то утро вместе со мною на наблюдательном пункте, впервые стали свидетелями стрельбы гвардейских минометов. Мы услышали сильное, резкое шипение. Залп накрыл густые боевые порядки наступавшей пехоты, и эффект был исключительный. Сразу все остановилось, прекратила огонь даже неприятельская артиллерия. Потом до нас донеслись отчаянные крики вражеских солдат: те, кто остался на переднем крае в живых, покидали свои траншеи. Противник бежал с поля боя в самом прямом смысле слова.

Залпы «катюш» всегда действовали на врага ошеломляюще. Пленные называли их «огнем дьявола». К сожалению, мы имели под Одессой лишь один дивизион гвардейских минометов с весьма скромным запасом реактивных снарядов.

Путь к Севастополю

17 октября части Приморской армии прибыли из Одессы в Севастополь. Отсюда они перебрасывались на север Крыма, чтобы совместно с 51–й армией не допустить вторжения немецко–фашистских войск на полуостров.

На севере Крыма приморцы попали в тяжелую обстановку. Без достаточного количества боеприпасов, без авиационного прикрытия они с ходу вступили в бой. И все же 25 октября на отдельных направлениях был достигнут некоторый успех. Однако остановить продвижение противника, имевшего много танков и авиации, Приморская и 51–я армии не могли. На неподготовленной к обороне местности войска несли большие потери от ударов с воздуха. Удержаться на достигнутых рубежах не удавалось. 26 октября начался отход на юг, в крымские степи, причем противник все более охватывал наш левый фланг.

К 31 октября была уже перерезана основная дорога на Севастополь. Генерал–майор И. Е. Петров (он еще в Одессе сменил тяжело заболевшего Г. П. Софронова на посту командарма) прочел в моем присутствии тревожное донесение начальника тыла А. П. Ермилова о появлении немецких танков у реки Альма между Симферополем и Бахчисараем. Связи с созданным несколько дней назад командованием войск Крыма мы не имели. В той довольно неясной общей обстановке трудно было предвидеть, чем может кончиться попытка прорваться к Севастополю. Однако командарм твердо решил вести армию на севастопольские позиции.

На командном пункте 95–й дивизии в Экибаше собрался Военный совет с участием командиров и комиссаров соединений. Иван Ефимович Петров кратко информировал о положении дел, подчеркнув, что противник, не проявляя большой активности перед фронтом армии, явно стремится обойти ее левый фланг, чтобы раньше нас быть у Севастополя.

— Перед нами, — сказал командарм, — два пути: на Севастополь и на Керчь. Мы можем в течение ночи достигнуть Керченского полуострова и занять там оборону. Но с этой задачей, очевидно, справится и одна пятьдесят первая армия. А Севастополь, базу Черноморского флота, необходимо удержать. Отход на Севастополь возможен только с боями и немедленно, пока противник не подтянул крупных сил к Бахчисараю. Давайте обсудим, что следует делать. Мнение каждого будет запи-. сано.

Кое‑кто высказался за отход на Керчь. Подавляющее большинство было, однако, за то, чтобы идти к Севастополю.

— Итак, отходим на Севастополь, — объявил командарм. — Маршрут: через Камбары, западнее Симферополя, потом на Альму или Качу, как покажет обстановка. Задача состоит в том, чтобы вывести туда войска как можно быстрее, с наименьшими потерями.

Было бы неверно думать, что И. Е. Петров собрал Военный совет, дабы разделить с другими ответственность, опереться на мнение большинства. Командарм уже принял окончательное решение идти к Севастополю, с тем чтобы его оборонять. Заседание Военного совета укрепило уверенность И. Е. Петрова в том, что поставленная войскам задача будет выполнена. К тому времени, когда командиры и комиссары прибыли на КП 95–й дивизии, штаб армии уже определил маршруты движения соединений, уравнительные рубежи и время выхода к ним головных колонн. Командарм использовал заседание также для того, чтобы дать командирам все указания и советы, которые невозможно было вместить в боевой приказ.

Мне генерал Петров тут же приказал снять с фронта прежде всего тяжелую артиллерию, включая 51–й и 52–й полки, входившие раньше в 51–ю армию, и направить ее через Алушту и Ялту к Севастополю.

— Тяжелая артиллерия, — сказал он, —должна быть там раньше пехоты. Если понадобится, она поможет пехоте прорваться к севастопольским рубежам.

С наступлением темноты части начали сниматься со своих позиций. В это время поступили сведения о том, что противник достиг района Бахчисарая, перехватив таким образом прямой путь на юг, и командарм решил изменить маршруты войск. Представители штаба, встречая части на марше, направляли их по другим дорогам — в обход Симферополя, в район к юго–востоку от него.

1 ноября было получено приказание заместителя командующего войсками Крыма генерал–лейтенанта П. И. Батова, совпадавшее с уже выполнявшимся решением командарма: Приморской армии отходить на Симферополь, Севастополь. К исходу этого дня войска достигли крымских предгорий. Штаб армии уже с утра находился в селении Шумхай.

Когда мы собрались здесь в ночь на 2 ноября у командарма, Иван Ефимович был еще более убежден, что главные события развернутся под Севастополем. Сам он отправился туда 2 ноября с полевым управлением армии, опережая войска. Как мне стало впоследствии известно, И. Е. Петрову было приказано командующим войсками Крыма адмиралом Г. И. Левченко прибыть в Севастополь как можно скорее, чтобы вместе с командованием Черноморского флота принять меры, которые помогут задержать противника, пока не создана прочная оборона.

Тогда командарм полагал, что уже к вечеру 2 ноября начнут выходить к Севастополю основные силы армии. Командиру 95–й дивизии он приказал занять к этому сроку оборону по реке Кача фронтом на север. Были указаны рубежи также 25–й и 172–й дивизиям. На 40–ю и 42–ю кавдивизии возлагалось прикрытие Ялтинского шоссе. Но выйти к назначенным рубежам через горы даже кратчайшим путем — на Мангуш, Шуры и дальше по Качинской долине войска за сутки не могли. Командарм и полевое управление оказались на некоторое время оторванными от основных сил армии.

Однако командующий постоянно имел информацию о положении войск и продолжал ими руководить. Когда противник занял Мангуш, Шуры, Улу–Сала, перерезав пути движения наших частей, И. Е. Петров приказал нанести удар по Улу–Сала, прорываться на Керменчик, Ени–Сала, Ай–Тодор и выходить к севастопольским позициям через Шули, что в создавшейся обстановке было единственно правильным. Если бы в этот момент командарм находился не в Балаклаве, а с войсками, они, мне кажется, не получили бы иного приказа.

Выполняя переданный по радио приказ, 95–я дивизия в ночь на 4 ноября разгромила сильный заслон противника в районе Улу–Сала и вместе с Чапаевской дивизией и частью сил 172–й вышла к Биюк–Узенбашу. Утром 5 ноября эти соединения вступили в бой в районе Гавро. В это время наша 421–я дивизия сдерживала продвижение немцев по шоссе Симферополь — Алушта.

Приморцы сковали в те дни в горах почти половину сил 11–й немецкой армии и этим помогли севастопольскому гарнизону отбить попытку врага прорваться к городу с ходу.

Закладывая основы обороны

Руководя прорывом войск, штаб Приморской армии, разместившийся в Херсонесских казармах, с 3 ноября уже практически занимался и организацией обороны Севастополя.

Я отправился прежде всего, конечно, к севастопольским артиллеристам, в штаб береговой обороны Черноморского флота. Там узнал, что моряки к 1 ноября оборудовали на подступах к городу четыре опорных пункта — Чоргуньский, Черкез–Керменский, Дуванкойский и Аранчинский. В дотах опорных пунктов было установлено 62 орудия. Флотские товарищи за короткое время успели создать эту систему укреплений.

Севастопольцы по праву гордились мощью своих береговых батарей (некоторые имели калибр 305 миллиметров). Всего в районе главной базы флота было девять стационарных батарей (34 орудия) и две подвижные (8 орудий). Все стационарные располагались вдоль побережья. Три из них еще не были перестроены для стрельбы по сухопутным целям, шесть находились в полной боевой готовности. 54–я береговая батарея старшего лейтенанта И. И. Заики уже 30 октября вступила в бой с немецкими танками и пехотой, стремительно продвигавшимися по Евпаторийскому шоссе, и героическими действиями задержала передовые части врага.

Обо всем этом рассказал начальник штаба береговой обороны Иван Филиппович Кабалюк. С первой нашей встречи этот корректный и предупредительный, отлично знающий свое дело офицер произвел на меня наилучшее впечатление, которое никогда не изменялось. В дальнейшем мы встречались часто, и много раз полковник Кабалюк был для меня добрым вестником: именно от него я узнавал о подходе морских транспортов с боеприпасами, следовавших с Большой земли. Сведения об этом имели в Севастополе строгую секретность, и Иван Филиппович передавал их мне только устно и наедине.

Быстро наладившееся боевое содружество между артиллеристами Приморской армии и береговой обороны флота в дальнейшем привело естественным порядком к слиянию некоторых должностей, что диктовалось интересами дела. Так, командующий береговой обороной генерал–майор П. А. Моргунов фактически стал заместителем командарма, а полковник И. Ф. Кабалюк — заместителем начальника штаба Приморской армии. Это очень облегчало и упрощало согласование действий армейских и флотских частей.

А в тот день я с помощью офицера из штаба береговой обороны, которого полковник Кабалюк дал мне в провожатые, осмотрел местность к северу от города. Район, примыкающий к станции Мекензиевы Горы, оказался вполне подходящим для размещения огневых позиций артиллерии, и я приказал командиру подходившего к Севастополю 265–го артиллерийского полка майору Н. В. Богданову следовать прямо туда. Надо сказать, что командарм И. Е. Петров заранее потребовал от меня, чтобы бодгановский полк прикрывал именно северное направление. Иван Ефимович, который вообще любил артиллерию, глубоко понимая ее роль, относился к бодгановскому полку с особым пристрастием, часто его посещал.

Стараясь быстрее поставить артполки на огневые позиции, я исходил из проверенного жизнью правила: готовность артиллерии должна опережать общую боевую готовность войск. Артиллерия размещалась с таким расчетом, чтобы обеспечить максимальную плотность огня там, где было наиболее вероятно наступление противника.

Наши 51–й и 52–й армейские артполки предназначались на южное (балаклавское) направление. 4 ноября штаб артиллерии проверял их выход в отведенные районы. Сам я вновь отправился на Мекензиевы горы, где застал батареи 265–го артполка уже на огневых позициях. После трудного марша артиллеристы держались бодро. Они уже знали, что им доверен весьма ответственный рубеж.

— Мы тут покажем фашистам, на что способны богдановцы! — слышал я от рядовых бойцов и сержантов. Именно этого я собирался им пожелать.

Николай Васильевич Богданов находился на полковом НП. Он доложил о готовности к открытию огня и о том, что все работы, еще не законченные, будут завершены в срок.

Объяснив Богданову значение района Мекензиевых гор, и в частности позиций его полка, я подчеркнул:

— Отсюда можно широко маневрировать огнем на значительном участке фронта. Сейчас, когда еще не вся артиллерия заняла свои позиции, это особенно важно.

Командиру 265–го полка я временно подчинил все находившиеся в этом районе артиллерийские подразделения. До подхода 25–й и 95–й дивизий Богданов являлся старшим артиллерийским начальником всего участка к северу от линии Черкез–Кермен, Северная бухта. На южном направлении такими же правами был облечен командир 51–го артполка полковник А. А. Бабушкин.

В штабе армии, куда я возвратился вечером, общее настроение значительно поднялось по сравнению с тем, что было накануне. Большая часть наших войск еще находилась в горах и с боями выходила из окружения, но известия оттуда поступали все более обнадеживающие. Командиры 25–й и 95–й дивизий доносили о разгроме заслонов противника и даже о захваченных трофеях.

В тот вечер я узнал в штабе, что есть приказ адмирала Г. И. Левченко об образовании Севастопольского оборонительного района во главе с генерал–майором И. Е. Петровым.

— Вот на что я хотел обратить ваше внимание, — встретил меня Иван Ефимович, когда я явился к нему с докладом. — Значительные силы противника скованы в горах, и он не может пока выйти к Севастополю всей своей группировкой. Однако это не означает, что он не будет пытаться отдельными частями или сильными разведывательными отрядами захватить выгодные районы на подступах к городу.

Я ответил, что имею это в виду и артиллерия, занявшая огневые позиции, готова к отражению внезапных атак.

— Наши артиллеристы, — продолжал И. Е. Петров, — приобрели в боях за Одессу ценный опыт. В боях за Севастополь перед ними, надо полагать, откроется еще более широкое поле деятельности. Тут, как и под Одессой, необходимо централизованное управление всей артиллерией — полевой, береговой, корабельной. Объясните это начальнику артиллерии береговой обороны…

Начальником артиллерии береговой обороны был майор Б. Э. Файн. Еще при первой встрече я обратил его внимание на то, что под Севастополем, очевидно, потребуется широко применять метод последовательного нанесения огневых ударов, так как нам будет не хватать артиллерии для одновременного выполнения огневых задач на различных участках фронта. Одесский опыт показал, какое значение имеет возможность широкого маневра огнем, массирования его на решающих участках. Для этого и нужно было централизованное управление всей артиллерией.

Как уже было сказано, отношения со штабом береговой обороны флота с самого начала сложились у нас очень хорошо. Весьма слаженно работал с нами и начальник артиллерии береговой обороны. Начали с того, что вместе наметили участки заградительного огня береговых батарей и связали с их корректировочными постами армейские артполки. Береговые артиллеристы быстро достигли высокого мастерства в ведении огня по непривычным для них сухопутным целям. Уже в первые дни обороны Севастополя отличились вслед за батареей старшего лейтенанта Заики береговые батареи Александера, Драпушко, Дмитриева, Лещенко, Матушенко.

Первые севастопольские дни были для штаба Приморской армии исключительно трудными. Но все важные вопросы решались оперативно, быстро. Штаб работал дружно, что во многом зависело от его начальника Николая Ивановича Крылова. Как и полковник Н. И. Крылов, я являлся заместителем командарма, который предоставил нам обоим большую самостоятельность, не вмешиваясь обычно в способы выполнения его указаний. Делясь мыслями о положении на фронте, мы легко приходили к единому мнению.

И. Е. Петров не любил что‑либо преувеличивать, сгущать краски. Он всегда стремился держать и штаб, и командиров в разумной степени напряженности, соответствующей обстановке. Иван Ефимович очень часто сам посещал войска, и скоро вся армия знала командующего в лицо. Большую роль в сплочении армии играли его методы живого руководства, а также умение замечать достойных людей, которых командарм смело выдвигал на должности, соответствующие их личным качествам, опыту.

Удачно выдвинул Иван Ефимович, например, А. И. Ковтуна–Станкевича. Призванный в армию незадолго до войны, после длительного перерыва в военной службе, он в дни Одесской обороны возглавлял разведку Чапаевской дивизии. После ранения командира полка Султан–Галиева И. Е. Петров, командовавший тогда этой дивизией, временно вверил полк майору Ковтуну–Станкевичу. Тот хорошо показал себя в новой должности, а у генерала Петрова, ближе присмотревшегося к майору, уже сложилось представление о том, как можно использовать его в дальнейшем.

Отправляясь из Шумхая в Севастополь с полевым управлением армии, командарм взял с собой и Ковтуна-Станкевича вместе с его разведбатальоном. Батальон был немедленно выдвинут под Дуванкой. А майору Ковтуну–Станкевичу, хотя он не занимал еще никакой должности в штабе армии, генерал Петров поручил возглавить оперативную группу (в нее также вошли капитаны И. Я. Шевцов и К. И. Харлашкин), которая, прибыв на кордон Мекензи № 1, быстро установила связь с прикрывавшими это направление отдельными батальонами и отрядами. Опергруппа помогла упорядочить управление мелкими частями и подразделениями, большей частью только что сформированными, подготовила рекомендации относительно того, куда их влить или кому подчинить с подходом основных наших сил. На этой работе проявились те качества А. И. Ковтуна–Станкевича, которые дали И. Е. Петрову основание вскоре, еще в ноябре, поставить его во главе оперативного отдела штаба армии.

Работа по координации действий различных частей и подразделений велась офицерами штаба и на других направлениях. Инструкторы политотдела армии, его начальник полковой комиссар JI. П. Бочаров и заместитель начальника бригадный комиссар Г. М. Аксельрод тоже все время были в войсках, устанавливали связь с комиссарами и политруками, с партийным активом.

К исходу 5 ноября штаб армии, фактически выполнявший и функции штаба Севастопольского оборонительного района, подготовил необходимые данные для принятия решения на оборону. Из трех вероятных направлений наступления противника (ялтинское, мекензийское и дуванкойское), на которые предназначались три наши основные дивизии — 25, 95 и 172–я, командарм считал тогда самым опасным мекензийское с прилегающей к этому участку долиной Кара–Кобя. И еще до выхода войск из гор И. Е. Петров наметил для прикрытия этого направления 25–ю Чапаевскую дивизию, как наиболее ему известную.

Командарм всячески торопил двигавшиеся к Севастополю войска. Но мы пережили дни тревожной неясности, когда трудно было сказать, когда именно они смогут занять оборону на севастопольских рубежах и как вообще развернутся здесь события. Ведь наши части неотступно преследовались в горах 72–й и 22–й немецкими дивизиями, в то время как с авангардами еще двух дивизий противника — 50–й и 132–й шли бои в районе хутора Мекензия, у Дуванкоя и на других участках. При особенно тревожном положении на мекензийском направлении не исключалась и попытка врага прорваться к Севастополю со стороны Балаклавы.

6 ноября появилась наконец твердая уверенность, что в течение двух суток основные силы армии будут под Севастополем. Но всех нас волновало, в каком состоянии выйдут войска из гор, пробившись через вражеские заслоны. Некоторым частям, прибывшим в числе первых, досталось крепко. Так, 4 ноября к Севастополю вышел 514–й стрелковый полк в составе сотни с небольшим бойцов…

Общая картина стала в основном ясной к вечеру 9 ноября. Части выглядели очень неодинаково. Две кавалерийские дивизии, вместе взятые, имели лишь полторы тысячи бойцов. 421–ю стрелковую дивизию приходилось вообще расформировывать, поскольку доукомплектовать ее было нечем. Однако в 95–й и 25–й дивизиях, понесших наименьшие потери, насчитывалось свыше 7 тысяч штыков.

— Всего боевого состава около двадцати пяти тысяч человек, — подвел итог начальник отдела укомплектования майор Семечкин. — Это без полевого управления, частей обеспечения и тылов.

Потери в степном Крыму и в горах были значительны. Однако армия в целом оставалась боеспособной, большинство соединений сохранило свою организационную структуру, основные командные кадры, работоспособные штабы.

Что касается артиллерии, то армейские и дивизионные артполки сохранили 70–80 процентов штатного числа орудий, и это было не так уж плохо. Восемь артиллерийских полков вместе с береговыми батареями представляли при централизованном управлении внушительную силу. Наиболее боеспособным оставался полк майора Н. В. Богданова: хотя один его дивизион и не попал к Севастополю, отойдя с 51–й армией к Керчи, полк имел двадцать две 107–миллиметровые пушки.

Всего на оборонительных рубежах Севастополя мы располагали на 9 ноября 432 орудиями и минометами (из них 398—в Приморской армии, включая 62 орудия в сооруженных моряками дотах). В среднем на километр фронта получалось 10,8 ствола — значительно больше, чем под Одессой. На некоторых участках главнейших направлений обороны было по 20–30 орудий и минометов на километр. Много значило то, что огонь примерно половины дивизионной, армейской и береговой артиллерии мог быть сосредоточен на любом участке фронта.

К тому времени, когда нам стало известно решение Ставки — возложить руководство обороной Севастополя на командующего Черноморским флотом вице–адмирала Ф. С. Октябрьского, — штаб Приморской армии провел большую работу по организации стройной системы обороны. Приказами генерала И. Е. Петрова было создано в составе СОР сперва три, а затем четыре сектора. Комендантом каждого из них становился командир основного в секторе войскового соединения — стрелковой дивизии. Мелкие отдельно действовавшие флотские отряды и подразделения пошли на пополнение полков, дивизий и бригад.

Первый сектор, оборонявший балаклавское направление, возглавил командир 109–й дивизии полковник П. Г. Новиков (он отлично показал себя под Одессой, командуя полком). Очень ответственное восточное направление— вдоль Ялтинского шоссе и по долинам Кара–Кобя и реки Черная — относилось ко второму сектору, возглавляемому командиром 172–й дивизии полковником И. А. Ласкиным (эта новая в Приморской армии дивизия была сформирована в Крыму). На не менее важном мекензийском направлении заняла оборону 25–я Чапаевская дивизия, командиру которой генерал–майору Т. К. Коломийцу подчинялись, как коменданту третьего сектора, 7–я бригада морской пехоты и 3–й морской полк. Наконец, четвертый сектор — от Дуванкоя до берега моря— возглавил командир 95–й дивизии генерал–майор В. Ф. Воробьев, в подчинение которого поступала 8–я бригада морской пехоты.

Начальники артиллерии четырех дивизий стали начартами соответствующих секторов. В двух сектоpax — третьем и четвертом — это были офицеры, хорошо мне известные: Ф. Ф. Гроссман и Д. И. Пискунов — оба опытные артиллеристы, но весьма разные по натуре.

Подполковник Фрол Фалькович Гроссман был до войны преподавателем в училище. Настояв на откомандировании в действующую армию, он в самом начале войны прибыл в 14–й стрелковый корпус в мое распоряжение. Помню, на первый взгляд он почему‑то показался мне человеком нерешительным, даже робким. Но, убедившись в его хорошей подготовке и ценя стремление быть на фронте, я представил его на вакантную должность начарта 25–й Чапаевской дивизии. И вскоре Гроссман показал себя смелым и энергичным артиллерийским командиром, заслужил в дивизии общее уважение.

Если живой и темпераментный Гроссман был весь в движении, то полковник Дмитрий Иванович Пискунов отличался словно нарочитой медлительностью. Однако за его невозмутимой неторопливостью крылось умение обо всем своевременно позаботиться, все учесть и рассчитать. И я уже знал, что этот безупречно организованный человек способен оставаться спокойным в самой сложной обстановке.

С начальниками артиллерии двух других секторов полковниками Шатиловым и Рупасовым я был тогда еще мало знаком. Потом, в ходе боев, и они показали себя с самой лучшей стороны.

10 ноября вице–адмирал Ф. С. Октябрьский объявил приказом о своем вступлении в командование оборонительным районом (командарм Приморской И. Е. Петров становился заместителем командующего СОР по сухопутным войскам). Адмирал Октябрьский выражал уверенность, что защитники Севастополя превратят город в неприступную крепость и истребят на подступах к нему не одну дивизию зарвавшихся фашистских захватчиков. «Все необходимое для выполнения этой задачи, — говорилось в приказе, — у нас есть. Мы имеем тысячи замечательных бойцов, мощный Черноморский флот, севастопольскую береговую оборону, славную авиацию. Вместе с нами закаленная в боях Приморская армия, ее славные бойцы и командиры».

Затем последовал приказ командующего СОР о том, что все организованные на флоте бригады, полки, отряды и батальоны морской пехоты придаются Приморской армии и нераздельно входят в ее состав. Командующий оборонительным районом требовал от командиров всех степеней в равной мере заботиться о красноармейских и краснофлотских частях. Окончательная ясность вносилась в управление артиллерией. Оно оставалось централизованным, сосредоточенным в руках командующего артиллерией Приморской армии и его штаба. Словом, так, как было в Одессе.

В сущности, не только артиллерия, но и вообще все взаимодействующие силы армии и флота с начала обороны Севастополя как бы слились в единый боевой организм. И это, мне кажется, явилось одним из важнейших условий самой возможности столь длительной и упорной борьбы с врагом на севастопольском плацдарме.

Первые просчеты врага

11 ноября почувствовался сильный нажим противника вдоль Ялтинского шоссе: двигавшаяся вслед за нашими войсками 72–я немецкая дивизия предприняла наступление с ходу. Это была более серьезная, чем прежние (хотя и начатая ограниченными силами), попытка 11–й немецкой армии прорваться к Севастополю.

Мы смогли встретить это наступление уже хорошо организованным огнем артиллерии, и к 13 ноября противник имел лишь весьма незначительный успех. Для нас же определилось направление его наиболее активных действий. Теперь нужно было, как говорил Иван Ефимович Петров, держать ухо востро, чтобы не проворонить прорыва обороны на том или ином участке.

14 ноября немецкие части, наступавшие со стороны Ялтинского шоссе, были отброшены на исходные позиции контратакой 514–го стрелкового и 2–го морского полков. Но враг зашевелился на мекензийском направлении и в долине Кара–Кобя, откуда в случае прорыва открывался кратчайший путь к Северной бухте. В эти дни атаки противника особенно успешно отражались в третьем секторе обороны, который возглавлял командир Чапаевской дивизии генерал–майор Т. К. Коломиец. В штабе армии крепла уверенность, что уж здесь‑то враг не пройдет.

Между тем у Ялтинского шоссе, на участке Балаклава, Камары, группам немецких автоматчиков удалось довольно глубоко проникнуть в расположение наших войск. Дело дошло до того, что 15 ноября, когда 51–й артполк вел огонь, автоматчики появились прямо у позиций его батарей. Правда, артиллеристы не дали захватить себя врасплох. Где огнем в упор, а где контратакой орудийных расчетов они отбили внезапное нападение. Гитлеровцы, оставшиеся в живых, сдались в плен.

Утром на следующий день я поехал в 51–й артполк. Его командир А. А. Бабушкин рассказал подробности вчерашних событий, и я почувствовал, что его смелость и решительность, давно мне известные, сыграли не последнюю роль в срыве дерзкой попытки противника вывести из строя наши батареи.

Успела уже проявиться на только что занятых позициях и другая характерная черта полковника Бабушкина — умение в любых условиях позаботиться о быте бойцов. Давно ли артиллеристы обосновались под Балаклавой, а в их землянках уже тепло и уютно. Все тут устроено и оборудовано так ладно, что это фронтовое жилье немногим уступит иным казармам мирного времени.

Наш разговор с командиром на наблюдательном пункте полка прервала начатая противником артиллерийская подготовка. Как только немцы поднялись из окопов и пошли в атаку, они были встречены огнем 5! — го артполка и трех береговых батарей. С НП полковника Бабушкина было хорошо видно, как гитлеровцы, попав под обстрел, начали искать укрытий, расползлись по складкам местности.

А из неприятельских тылов тем временем выдвигались к переднему краю другие подразделения, которым предстояло включиться в атаку. Но это было заметно не столько из нашего, сколько из соседнего, второго, сектора. И там тоже заговорили орудия. Как потом выяснилось, комендант второго сектора И. А. Ласкин и его начарт И. М. Рупасов решили помочь первому сектору огнем 52–го и 134–го гаубичного артполков. Попытка противника наступать на Балаклаву была сорвана в зародыше.

В то утро, немцы вновь пытались наступать и в долине Кара–Кобя. В этом случае потребовалось поддержать войска второго сектора артиллерией первого. Вызов огня через КП армии занял не более трех минут. Огневое взаимодействие соседних секторов явилось практической проверкой готовности артиллерии применять свое оружие в специфических условиях, складывавшихся под Севастополем.

Приехав во второй сектор, я наблюдал, как дивизионная и армейская артиллерия, маневрируя огнем по фронту и в глубину, подавляла наступавшего противника короткими налетами. Как и в первом секторе, артиллеристы действовали очень уверенно. Такое же впечатление вынес и командарм И. Е. Петров, успевший побывать в 52–м артполку еще до меня.

16 ноября наиболее напряженные бои развернулись опять вдоль Ялтинского шоссе, где противник ввел в дело свежие части своей 72–й дивизии. Чтобы предотвратить прорыв нашей обороны, потребовалось выдвинуть сюда армейские резервы, в частности 161–й стрелковый полк 95–й дивизии. Когда вечером подводились итоги боевого дня, командарм отметил действия 172–й дивизии и ее командира И. А. Ласкина при отражении вражеских атак в долине Кара–Кобя. А общий вывод напрашивался такой: и после занятия нашей армией обороны на севастопольских рубежах противник не расстался с надеждой внезапно прорваться к городу. Генерал Петров потребовал очень серьезно готовиться к отражению новых атак.

Они не заставили себя ждать. 17 ноября гитлеровцы попытались танковой атакой прорвать фронт у селения Камары. Но на этом участке был заранее тщательно спланирован огонь артиллерии двух секторов, включая и береговые батареи крупного калибра. Ударная группа противника, насчитывавшая до 40 танков, была разгромлена, и лишь отдельным машинам удалось уйти с поля боя. Срыв этой танковой атаки особенно убедительно показал, что войска Севастопольского оборонительного района твердо стоят на своих рубежах.

Понял это в конце концов и противник. 21 ноября он еще раз попробовал продвинуться вдоль Ялтинского шоссе, но эта атака, также успешно отбитая войсками второго сектора при поддержке артиллерии, стала в ноябре последней.

Планы гитлеровского командования, предусматривавшие быстрый захват Севастополя, были сорваны. В ходе первого наступления врагу удалось овладеть лишь Балаклавскими высотами и незначительно потеснить наши войска в долине Кара–Кобя.

В ноябре артиллеристы СОР 130 раз подавляли батареи противника, уничтожили около 50 орудий и минометов, подбили свыше 70 танков и бронемашин. Сила нашей артиллерии, ее активные действия помогли обеспечить общую стойкость войск, защищавших Севастополь.

«Исход решила артиллерия»

Почти на четыре недели на подступах к городу наступило относительное затишье. И противник, и мы производили перегруппировку войск. Усиленно велась разведка.

Приморцы занялись инженерным оборудованием своих позиций. Береговая оборона усилилась восемнадцатью орудиями, которые по инициативе генерала П. А. Моргунова были сняты с поврежденных кораблей. Мы совершенствовали взаимодействие артиллерии с пехотой, связывали группы усиления непосредственно с войсками. Это позволяло командирам частей в случае нарушения системы централизованного управления самим вызывать огонь (в том числе и огонь береговых батарей). В первой половине декабря Приморская армия пополнилась еще одной дивизией — 388–й стрелковой, которая, впрочем, оказалась недостаточно подготовленной к боевым действиям.

Все чаще поступали сведения о том, что к фронту подходят или выдвигаются на передний край новые неприятельские части. Под Севастополем появились 24–я и 170–я немецкие дивизии, румынские горнострелковые бригады, несколько батарей сверхтяжелой артиллерии калибра 350 и 610 миллиметров.

Однако мы затруднялись определить, где именно противник нанесет теперь главный удар. Тем не менее, очевидно, следовало принять меры к усилению обороны в третьем секторе, и особенно на правом фланге четвертого, то есть в долине Бельбека, а также между Бель–беком и Качей. Это следовало сделать уже потому, что 8–я бригада морской пехоты почти не имела боевого опыта и оставалась без своей артиллерии, а в 95–й дивизии недоставало одного стрелкового полка (он находился во втором секторе). Командование армии допустило определенный просчет, не использовав всех возможностей для усиления войск на этих направлениях.

Второе наступление на Севастополь началось 17 декабря. Главный удар наносился в долине Бельбека и по высотам южнее и севернее ее в общем направлении к Северной бухте. Внезапная для нас сильная артподготовка, обрушившаяся прежде всего на позиции 241–го стрелкового полка 95–й дивизии и 8–й морской бригады, нарушила там проводную связь. Эти же части вместе со своими соседями по третьему и четвертому секторам первыми приняли на себя натиск 22–й и 132–й немецких дивизий.

На второй день штурма противнику удалось потеснить 287–й полк Чапаевской дивизии и правый фланг 8–й бригады. 241–й полк 95–й дивизии, не оставив своих позиций, вел бой в окружении.

Этот полк был известен стойкостью еще в дни обороны Одессы, когда им командовал П. Г. Новиков, ставший затем командиром 109–й дивизии. Славная традиция продолжалась и при молодом командире — капитане Н. А. Дьякончуке. Достойным пополнением полка явился вошедший в него 18–й батальон морской пехоты — тот самый, в рядах которого сражались политрук Н. Д. Фильченков и четверо краснофлотцев, остановившие в ноябре немецкие танки ценою своей жизни. 19 декабря враг трижды пытался прорвать фронт в Бельбекской долине, но железная стойкость 241–го полка, поддерживаемого артиллерией, срывала эти попытки.

Артиллерия массированным огнем помогала отражать непрерывные атаки. Пехоту поддерживали здесь и береговые батареи, находившиеся в Северной бухте корабли. Что касается артиллеристов–приморцев, то их позиции неоднократно оказывались прямо на переднем крае.

Второй дивизион 397–го артполка, прикрывая отход наших подразделений, сам остался без всякого прикрытия и несколько часов самостоятельно отбивал вражеские атаки, пока не получил приказания отходить на новый рубеж. Одна из батарей этого дивизиона еще в первый день наступления, 17 декабря, остановила огнем прямой наводкой немецкий батальон. А когда позиция батареи оказалась под пулеметным обстрелом, командир дивизиона старший лейтенант И. Я. Крыжко своими силами (нашей пехоты поблизости не было) предпринял контратаку. Смелые действия артиллеристов вынудили противника отойти.

В ходе боев командование армии начало усиливать войска на северном направлении за счет резервов. Туда были направлены малочисленная 40–я кавдивизия (в пешем строю) и 388–я стрелковая дивизия, прибывшая недавно с Кавказа. Однако эти меры запоздали.

Пытаясь прорвать нашу оборону также и на отдельных участках других направлений (например, во втором секторе — в районе Итальянского кладбища), враг продолжал наносить главный удар на стыке третьего и четвертого секторов. Очень тяжелыми днями были 21 и 22 декабря. Немцы прорвали оборону 778–го полка 388–й дивизии, отбросив его к станции Мекензиевы Горы. Создалась реальная опасность выхода гитлеровцев к Северной бухте.

21 декабря в севастопольские бухты, обстреливаемые противником, вошел отряд боевых кораблей, прибывших с Кавказа под флагом вице–адмирала Ф. С. Октябрьского (он некоторое время находился там в связи с подготовкой Керченско–Феодосийской операции). Корабли высадили в Сухарной балке 79–ю особую стрелковую бригаду под командованием А. С. Потапова. Командарм И. Е. Петров, встретивший ее на причале, тут же поставил бригаде боевую задачу — нанести контрудар вдоль шоссейной дороги на Бельбек. Прямо с причалов бригада пошла к переднему краю и 22 декабря вступила в бой.

Контратака была поддержана мощными огневыми налетами полевой, береговой и корабельной артиллерии. В них участвовала вся артиллерия четвертого сектора и большая часть третьего. Из бухт вели огонь крейсер «Красный Крым», лидеры «Ташкент» и «Харьков», несколько эсминцев. (Потом войска на северном направлении поддерживал и самый мощный артиллерийский корабль Черноморского флота—линкор «Парижская коммуна».)

79–я бригада отбросила противника к Бельбекской долине. Как же велика была наша радость, когда стало известно, что с Большой земли следует на кораблях еще 345–я стрелковая дивизия. Она высадилась в Севастополе 23–24 декабря и была сосредоточена на Мекензиевых горах. Сразу же после этого командарм И. Е. Петров приказал командиру дивизии подполковнику Н. О. Гузю контратаковать фашистские войска.

Наши силы на северном, наиболее опасном, направлении значительно увеличились. Натиск врага не ослабевал, но бои стали идти уже с переменным успехом.

Вновь и вновь гитлеровцы подступали к некоторым нашим батареям. Оставаясь на своих позициях, прямой наводкой били по наседавшему врагу расчеты 69–го артполка майора Курганова, 57–го артполка подполковника Филипповича, артиллеристы–богдановцы.

Батареи богдановского полка оказались непосредственно на направлении, намеченном противником для прорыва к Северной бухте. Вынужденные отойти, наши пехотинцы были буквально прижаты к позициям артиллеристов. Но дальше отходить было некуда. И 107–миллиметровые пушечные батареи огнем прямой наводкой остановили фашистов.

Нельзя не сказать и об артиллеристах только что прибывшей 345–й дивизии, особенно о ее 905–м артполке, батареи которого отражали атаки вражеской пехоты и танков, стреляя по ним почти в упор. Начарт 345–й подполковник Владимир Илларионович Мукинин (его я знал еще по 157–й дивизии, переброшенной в сентябре к нам в Одессу) сумел в кратчайший срок хорошо организовать огневую поддержку пехоты, и это во многом определило устойчивость ее боевых порядков.

Дни стояли хмурые, пасмурные, и это было нам на руку. Низкие облака и туман прикрывали войска от немецкой воздушной разведки. Действия авиации вообще были весьма ограниченными. Поэтому мы смогли использовать против наземного противника также и зенитную артиллерию. Она весьма успешно вела огонь прямой наводкой по фашистской пехоте, а иногда и по танкам. Некоторые зенитные подразделения и части ставили вместе с остальной артиллерией заградительный огонь, подключались к группам батарей, подавлявших различные цели.

Доблестно сражался личный состав 365–й отдельной зенитной батареи старшего лейтенанта Н. А. Воробьева (ставшего вскоре Героем Советского Союза). Гитлеровцам удалось с трех сторон обойти батарею и приблизиться к ее орудиям на 300 метров. Удержав свою позицию, зенитчики подбили на подступах к ней 7 танков, истребили свыше 200 гитлеровцев.

Стойкость зенитчиков помогла удержаться на своих рубежах и их соседям. Взбешенный этим, командующий 11–й немецкой армией Манштейн отдал по радио специальное приказание: «Ударом с воздуха и с земли уничтожить батарею противника на отметке 60». Перехваченную и расшифрованную радиограмму доложили мне армейские разведчики. Я предупредил старшего лейтенанта Воробьева о готовящемся ударе, а начальнику артиллерии четвертого сектора приказал быть готовым парировать этот удар. Полковник Д. И. Пискунов прекрасно справился с задачей и не дал врагу уничтожить героическую батарею.

Отличился в эти дни и личный состав 30–й береговой батареи капитана Александера.

После небольшой паузы наступление противника возобновилось 28 декабря с новой силой. Несколько раз переходила из рук в руки станция Мекензиевы Горы. Враг завладевал ею и прилегающим районом ненадолго, но в это время глубина нашей обороны уменьшалась настолько, что казалось, достаточно немцам продвинуться еще немного — и у нас исчезнет всякая возможность перегруппировать на этом участке свои силы.

В ночь на 29 декабря генерал И. Е. Петров собрал командиров и комиссаров соединений и частей в «домике Потапова» — на КП 79–й бригады, находившемся в километре южнее кордона Мекензи, у шоссе. Это совещание навсегда запомнилось тем, кто в нем участвовал. С тех пор как наша армия почти два месяца назад прорвалась через горы к Севастополю, обстановка еще никогда не была столь грозной. И Иван Ефимович Петров сказал прямо:

— Наступил решающий момент в обороне Севастополя. Надо выдержать еще день, два. Большая земля не забыла нас. Помощь идет серьезная, крепкая. Надо устоять в эти дни. Нам доверен Севастополь, его судьба — в мужестве и стойкости наших бойцов и командиров. Как командующий, я приказываю — ни шагу назад! И желаю вам, дорогие товарищи, боевой удачи!..

Ставя задачу войскам, командарм особо подчеркнул ответственнейшую роль 345–й стрелковой дивизии: от нее требовалось любой ценой удержать свои позиции.

Бои на северном направлении достигли наивысшего напряжения. Враг нес большие потери, но все время заменял в своей ударной группировке потрепанные части свежими. В тех частях, которые не заменялись в целом, за десять дней наступления полностью обновился личный состав.

В наши руки попал найденный у пленного офицера приказ командующего 11–й немецкой армией Манштейна, в котором говорилось: «Взять Севастополь в ночь под Новый год». Действия противника подтверждали, что он намерен сделать все возможное для выполнения этой задачи и, очевидно, предпримет с утра 31 декабря решительный штурм.

30 декабря в первой половине дня на КП к И. Е. Петрову приехал командующий Севастопольским оборонительным районом вице–адмирал Ф. С. Октябрьский. Вскоре к командарму вызвали меня.

Я застал генерала Петрова очень взволнованным. Положение действительно становилось критическим. Наши части понесли большие потери в людях и технике. Резервов больше не было. После того как район станции Мекензиевы Горы уже неоднократно переходил из рук в руки, Иван Ефимович, по–видимому, начал терять уверенность в том, что мы сможем долго удерживать последний рубеж перед Северной бухтой.

Когда я появился на КП, там обсуждался вопрос о том, насколько надежной оказалась бы оборона в случае отвода наших войск из района станции Мекензиевы Горы на линию северная окраина Севастополя и дальше на восток к высоте 269. И. Е. Петрова интересовало мое мнение. Я без обиняков высказался в том смысле, что оборона на этом рубеже не может быть надежной и длительной. К тому же, добавил я, мы лишаемся Северной бухты, что само по себе чревато тяжелыми последствиями.

Тут Ф. С. Октябрьский, прервав меня, заметил, что коммуникации, питающие Севастополь, не нарушатся, поскольку мы владеем Казачьей и Камышевой бухтами. Из этих слов я понял: командующий СОР не исключал возможности отвода наших войск на рубеж, который назвал генерал Петров.

Продолжая отвечать на вопрос И. Е. Петрова, я выразил убеждение в возможности — при существовавшем положении наших войск — восстановить оборону по реке Бельбек. Но это, подчеркнул я, стало бы невыполнимым без солидной помощи извне, если бы мы на северном направлении отошли на названный рубеж.

Напомню, что в те дни осуществлялась Керченско-Феодосийская десантная операция, исход которой имел особое значение для севастопольцев. Однако утром 30 декабря ее успех только–только обозначился, и дальнейшее развитие событий на Керченском полуострове еще трудно было предугадать. Поэтому представлялось самым благоразумным приложить все усилия, чтобы удержать район станции Мекензиевы Горы и, используя его как плацдарм для контратак, попытаться восстановить оборону по Бельбеку. Я заверил Ф. С. Октябрьского и И. Е. Петрова, что наша артиллерия в состоянии нанести противнику такие потери, после которых успех контрудара пехоты будет обеспечен.

Стали обсуждать практические вопросы отражения готовящегося решительного штурма, и я предложил по своей части следующее. Во–первых, нанести перед рассветом 31 декабря 20–минутный огневой удар по войскам противника, сосредоточив до 80 стволов на километр на главнейшем — примерно 3,5 километра по фронту — участке на стыке третьего и четвертого секторов (общая ширина фронта прорыва противника достигала 10 километров). Затем методическим огнем и периодическими короткими налетами мешать неприятельским войскам занимать исходные позиции. И наконец, нанести всей артиллерией новый массированный удар по пехоте и танкам, когда враг двинется в атаку (а до этого, с началом неприятельской артподготовки, подавлять по особому расчету и плану разведанные батареи).

Эти предложения были одобрены. В сумерках началась частичная перегруппировка артиллерии. Устанавливалась прямая связь поддерживающих частей с командованием третьего и четвертого секторов и непосредственное 345–й дивизией. 51–й и 52–й армейские артполки и 725–я батарея, имевшие до тех пор основным направлением стрельбы юго–восток, были «повернуты» на север. На поддержку войск на северном направлении переключались почти все береговые батареи и находившиеся у Севастополя корабли.

Штаб артиллерии своевременно закончил сложную работу по планированию огня, начарты секторов получили необходимые указания. Оставалось проконтролировать ночью доставку на огневые позиции боеприпасов. Их требовалось очень много, но, к счастью, нам было чем «угостить» врага. Погода, стоявшая последние недели, ограничила действия вражеской авиации, и боеприпасы бесперебойно поступали с Кавказа на транспортах и боевых кораблях.

И вот настал последний день 1941 года. Что нес он Севастополю? Как предстояло окончиться этому дню?..

Перед рассветом вся наша артиллерия обрушила огонь на позиции, с которых враг должен был двинуться в решающую атаку. Насколько действенным оказался наш удар, мы могли судить по тому, что противник начал атаковать на два с лишним часа позже, чем во все предыдущие дни. Направление атаки оставалось прежним. Артподготовка, предшествовавшая ей, была вначале мощной, но богдановцы быстро подавили батареи, выдвинутые вперед.

Атаку возглавляли танки. Наш заградительный огонь отсек от них основную массу неприятельской пехоты. В это время батареи крупных калибров (вплоть до 305–миллиметровых береговых) наносили удар уже по вторым эшелонам противника. Дым и пыль, поднявшиеся над полем боя, затрудняли прицельный огонь. Тем не менее орудия прямой наводки подбили немало танков. Несколько машин подорвались на минах. Затем пошли в ход связки гранат, бутылки с горючей смесью. Но часть танков все же прошла наш передний край. В траншеи 345–й дивизии ворвалась фашистская пехота.

Командир дивизии Н. О. Гузь доложил об этом генералу И. Е. Петрову.

— Уточните расположение сил противника и передайте данные Рыжи, — ответил командарм, — Сейчас мы их накроем. А вы держитесь!

Командующий верил, что артиллерия поможет поправить дело.

Между тем ближайший к участку прорыва артиллерийский полк — богдановский — сам оказался в тяжелом положении. В 300 метрах от его наблюдательного пункта развернулась немецкая рота. Причем майор Богданов не мог даже направить на район своего НП огонь какой‑нибудь батареи, ибо сюда были оттеснены наши стрелковые подразделения. Однако Николай Васильевич не растерялся. Он сам повел в контратаку личный состав штабной батареи и оказавшихся вблизи НП пехотинцев и моряков. Гитлеровцы были отброшены.

А командиру 4–й батареи того же 265–го артполка старшему лейтенанту Комарову пришлось занять на своем НП круговую оборону. От автоматчиков, подошедших к огневым позициям, отбивались расчеты двух других батарей.

К тому времени, когда я получил от командарма приказание накрыть огнем артиллерии фашистские части, вклинившиеся в оборону 345–й дивизии, продвижение врага было приостановлено. Следовало, однако, ожидать, что в ближайшие же часы он попытается развить первоначальный успех. Я посоветовал командарму приурочить к этому моменту 15–минутный мощный огневой удар. Причем сначала обрушить его на первые эшелоны противника, а затем перенести огонь тяжелых береговых батарей, линкора «Парижская коммуна» и гаубиц в глубину, «прочесав» ближние неприятельские тылы, включая Бельбекскую долину.

И. Е. Петров согласился с этим и сказал:

— Товарищ Рыжи, артиллеристам предстоит решить самую ответственную задачу из всех, которые ими решались. Прошу объяснить это через командиров артчастей всему личному составу.

Положение оставалось критическим. Но по голосу Ивана Ефимовича чувствовалось, что командарм уже уверен: к Северной бухте врага не пустим.

Ждать возобновления штурма пришлось немногим более часа. За это время поднялся ветер, и немцы поставили перед самым началом атаки дымовую завесу. Но она не помешала нашему хорошо рассчитанному огневому удару. В нем снова слились залпы многих десятков полевых и зенитных орудий, береговых батарей, кораблей.

Даже таким огнем нельзя было сразу остановить начавшуюся новую атаку. Однако результаты огневого удара сказались все же скоро. Натиск врага стал заметно ослабевать, и через час «решительный штурм» захлебнулся.

Тогда наши войска перешли в контратаку и стали теснить врага с захваченных им рубежей…

Вот так — по нашим планам, а не по планам фашистского командования! — закончился последний день 1941 года на решающем участке Севастопольской обороны. Попытки противника прорваться на других направлениях также были безуспешными.

Через несколько часов командарм И. Е. Петров поздравил офицеров штаба артиллерии с наступающим Новым годом.

— Артиллерия решила исход боя за Севастополь! — сказал нам Иван Ефимович.

Это относилось, конечно, ко всей артиллерии — полевой, береговой, корабельной, соединившей силу своих орудий для защиты города русской славы.

Декабрьский штурм был отбит, замыслы врага сорваны еще раз. Уже в ночь на 1 января наши войска начали теснить противника к Бельбекской долине, а затем и на высоты за нею.

Многие наши артиллеристы, как и другие севастопольцы, отличившиеся в декабрьских боях, удостоились правительственных наград. Особые заслуги 265–го («богдановского») артиллерийского полка были отмечены преобразованием его в 18–й гвардейский. Позже (в октябре 1942 года) командир этого замечательного полка Николай Васильевич Богданов стал Героем Советского Союза.

Перед решительной схваткой

Отразив декабрьский штурм, наши войска стали постепенно улучшать свои позиции. В январе, феврале и марте 1942 года мы на некоторых участках фронта потеснили противника. Активные боевые действия защитников Севастополя, в которых, естественно, играла важную роль артиллерия, оттягивали значительные неприятельские силы, и прежде всего — с керченского направления.

Если в январе еще можно было рассчитывать, что наступление войск Крымского фронта от Керчи вскоре снимет с Севастополя осаду, то к марту надежды на это стали отдаляться. Потребовалось сосредоточить еще большее внимание на создании под Севастополем непреодолимой обороны.

30 марта командарм И. Е. Петров отдал приказ, в котором общая боевая задача Приморской армии определялась так: «Оборонять подступы к Севастополю на занимаемых позициях и перегруппировкой войск создать армейские резервы для парирования возможных ударов противника». Исходя из этого, были уточнены задачи каждой дивизии и бригады. Выполнение плана работ по укреплению обороны строжайше контролировалось штабом армии. Офицеры оперативного отдела, особенно капитаны И. П. Безгинов, И. Я. Шевцов, К. И. Харлашкин, часто получавшие задания непосредственно от командующего, почти непрерывно находились в войсках.

Помню, как в апреле И. П. Безгинов, посланный командармом в 386–ю дивизию, доложил о недостатках в оборонительных работах на Федюхиных высотах. И. Е. Петров, члены Военного совета армии И. Ф. Чухнов и М. Г. Кузнецов, а также я немедленно выехали в дивизию. Там состоялось заседание Военного совета с докладами командира дивизии и проверяющего о состоянии обороны и готовности к отражению'наступления противника. Проводились такие выездные заседания и в других соединениях. Это помогало оперативно устранять недостатки.

К весне улучшилось состояние севастопольских рубежей в военно–инженерном отношении. Разветвленная сеть траншей и ходов сообщения полностью скрывала от противника как передвижение бойцов на переднем крае, так и перегруппировки подразделений в глубине обороны. Проводная связь — до ротных и батарейных командных пунктов включительно — была убрана под землю. Позиции войск могли противостоять и артиллерийскому обстрелу, и ударам с воздуха.

С начала года Приморская армия Получила значительные пополнения. К весне она имела в своем составе семь стрелковых дивизий и три бригады, два отдельных полка морской пехоты. В первом секторе теперь оборонялись 109–я и 388–я дивизии, во втором—386–я дивизия, 7–я и 8–я бригады морской пехоты. На 10–километровом фронте третьего сектора основной силой по–прежиему была Чапаевская дивизия, там же находились 79–я бригада и два отдельных полка. В четвертом секторе к 95–й дивизии прибавилась 172–я, прибывшая туда из второго сектора. 345–я дивизия и один полк 388–й составляли армейский резерв. Армия имела два танковых батальона.

О том, как распределялись войска по секторам, я упомянул главным образом для того, чтобы читатель мог сравнить расстановку наших сил с ноябрем — декабрем. Но сами секторы, способствовавшие в начальный период обороны упорядочению управления войсками и объединению усилий мелких частей и отрядов, к этому времени уже утратили прежнее значение. Командарм управлял теперь дивизиями и бригадами обычно не через комендантов секторов, а непосредственно.

Армейская артиллерия состояла из 18–го гвардейского, 51–го и 52–го тяжелых, 674–го и 700–го легких артполков РГК, 3–го гвардейского и 51–го отдельного минометных дивизионов. Начиная с января к нам стало поступать артиллерийское вооружение. Правда, армейские артполки, кроме 18–го гвардейского, оставались в сокращенном составе. Недостаток в батальонных и полковых пушках и в минометах крупного калибра отчасти компенсировался 82–миллиметровыми минометами, которыми были заменены 50–миллиметровые ротные. Всего мы имели по сравнению с началом обороны в два с половиной— три раза больше стволов на километр фронта.

Пополнилась артиллерия отдельными противотанковыми полками РГК. Артиллерийские опорные пункты (в каждом было от 6 до 12 орудий разного калибра) составляли, в сочетании с инженерными сооружениями и минными полями, основу противотанковой обороны. Все артиллерийские части оборудовали систему запасных и ложных позиций, широко применялась тактика стрельбы «кочующими» орудиями. Лишь в самых крайних случаях разрешалось открывать огонь с основных позиций. Все это уберегало нашу артиллерию от ударов врага.

Приходилось считаться и с возможностью внезапной высадки противником воздушного десанта. Начальник штаба армии Н. И. Крылов разработал детальную инструкцию войскам по противодесантной обороне. В дивизиях были созданы подвижные истребительные отряды, тренировки которых генерал–майор И. Е. Петров контролировал лично.

Став в целом значительно сильнее, чем прежде, Приморская армия, однако, имела лишь 47 танков — во много раз меньше, чем было у противника. И по–прежнему оставалась, по существу, без авиационного прикрытия: его не могли обеспечить 60 самолетов флотской авиации, базировавшихся на севастопольские аэродромы. Иметь здесь авиацию посильнее не позволяли размеры нашего плацдарма. И господство в воздухе оставалось за противником.

Гитлеровское командование планомерно готовилось к новому штурму Севастополя. Мы имели точные данные, в частности, о переброске на этот участок фронта сверхмощной осадной артиллерии. Помимо орудий калибра 305, 350, 420 миллиметров и 615–миллиметровой мортиры под Севастополем появилась знаменитая «Дора» — 800–миллиметровая пушка на железнодорожной платформе со стволом длиной 30 метров. В мае против нас стояли уже 20 немецких дивизионных и 10 тяжелых артполков. Впоследствии Манштейн подчеркивал в своих мемуарах, что в течение всей второй мировой войны немцы нигде не применяли артиллерию, особенно тяжелую, столь массированно, как под Севастополем.

После того как советским войскам пришлось вновь оставить Керченский полуостров и СОР остался единственным нашим плацдармом в Крыму, подготовка противника к новому наступлению стала особенно заметной. Майские события под Керчью врезались в память как предвестье надвигавшейся на Севастополь грозы…

Рано утром 8 мая я узнал через флотскую службу оповещения, что большая группа неприятельских самолетов держит курс на Севастополь. Я как раз направлялся к И. Е. Петрову со сводкой о наличии боеприпасов (по заведенному порядку она представлялась командарму ежедневно в 5 часов утра) и доложил ему сведения о самолетах. Через несколько минут стали поступать донесения о приближении вражеской авиации к нашему переднему краю. Войскам была объявлена воздушная тревога, а артиллерии — готовность номер один.

Обычно массированные удары с воздуха по нашей обороне, сочетавшиеся с артподготовкой, предшествовали атакам немецких войск. Но в этот раз бомбардировщики, встреченные заградительным огнем зенитчиков, пересекли передний край на большой высоте и сбросили бомбы лишь в районе аэродрома (не причинив особого вреда нашим самолетам, находившимся в укрытиях). На передовой было спокойно и тихо. Смысл налета стал ясен в ближайшие часы, когда мы узнали о начатом гитлеровцами наступлении на Керченском полуострове. Как ни малочисленна была наша авиация на севастопольском плацдарме, противник все же опасался в этот момент активных действий с ее стороны.

Положение Керченской группировки наших войск ухудшалось с каждым днем, и это означало, что третий штурм Севастополя теперь уже неизбежен. Севастопольцы были полны решимости дать надлежащий отпор врагу, хотя он и значительно превосходил нас в силах. Не заблуждались ли мы тогда, в мае 1942 года, относительно своих возможностей? Нет, не заблуждались. Мы хорошо, серьезно подготовились к решительной встрече с врагом и были уверены, что он не застанет нас врасплох, как это получилось под Керчью.

Но конечно, мы рассчитывали, что и впредь будут действовать морские коммуникации, связывавшие Севастополь с Большой землей. Если запас патронов для винтовок и пулеметов был у нас достаточный, то артиллерия (а в мае мы имели уже свыше 1200 орудий и минометов) находилась в постоянной зависимости от регулярного подвоза снарядов.

Июньская страда

Как известно, враг начал третье наступление на Севастополь 7 июня 1942 года. Но уже с 20 мая резко усилились артиллерийские обстрелы и бомбежки наших позиций, а также самого города. С 2 по 6 июня шла артиллерийская и авиационная подготовка штурма. В каждый из этих пяти дней на Севастополь и на боевые порядки наших войск обрушивалось от 2500 до 6 тысяч авиабомб и до 20 тысяч снарядов. Канонада гремела круглые сутки, лишь немного стихая между полуночью и 3 часами утра.

За эти дни неузнаваемо изменился облик города. Были разрушены практически все крупные здания, уцелевшие до тех пор, улицы загромождались обломками рухнувших стен. Однако потери наших войск были незначительны. С честью выдержали пятидневный огневой шквал почти все оборонительные сооружения. В артиллерийских частях за все пять дней пострадали три батареи. Вот когда особенно сказалась тактика широкого маневрирования огневыми позициями, запутавшая противника.

Мы довольно точно знали день и час, когда Манштейн бросит свою армию на штурм. В 2 часа 55 минут 7 июня наша артиллерия открыла мощный огонь по исходным позициям гитлеровских войск, изготовившихся к атаке. Как потом выяснилось, на 3 ноль–ноль противником было назначено начало артиллерийской подготовки, непосредственно предшествовавшей штурму. Следовательно, мы упредили ее своей контрподготовкой на пять минут, и это дало немало. Вражеский огонь, хотя его и вели очень много орудий, был каким‑то бессистемным, неорганизованным, — очевидно, вследствие перебоев в связи и управлении.

Сразу стало ясно, что главный удар, как и в декабре, наносится в направлении Мекензиевы Горы, Северная бухта, то есть в полосе обороны 172–й дивизии и 79–й бригады. Вспомогательный удар был нацелен из района Камары через Сапун–гору к юго–восточной окраине Севастополя.

Наступление поддерживалось массированным огнем артиллерии, непрерывными атаками авиации. Немецкие танки шли под прикрытием сплошной завесы огня. За танками двинулась пехота. Гитлеровское командование, бесспорно, сделало все, что могло, чтобы обеспечить своим войскам прорыв нашей обороны. Но несмотря на беспримерно мощную подготовку и поддержку атаки, враг встретил у нашего переднего края сильный и хорошо организованный огонь стрелковых частей и артиллерии. Такого отпора противник явно не ожидал. И за первый день наступления ему удалось ценою огромных потерь продвинуться лишь на 400–500 метров.

Не смогли фашисты добиться сколько‑нибудь существенного успеха и на следующий день. Они продолжали нести громадные потери от нашего огня, а продвижение вперед было ничтожным. И это при полном господстве немецкой авиации в воздухе!

Передо мною официальный немецкий документ тех дней. Вот как оценивалась в донесении из‑под Севастополя обстановка на этом участке фронта:

«Наше наступление наталкивается на планомерно оборудованную, сильно минированную и с большевистским упорством защищаемую систему позиций. Артиллерия противника непрерывно ведет по всем немецким позициям губительный огонь, который мешает наблюдать, затрудняет действия огневых средств и поминутно разрушает телефонную сеть. Первые дни боев показывают, что под таким адским артиллерийским огнем противника вести дальше наступление невозможно…»

Но поддерживать такой огонь бесконечно мы не могли. Третье фашистское наступление началось в условиях, когда вражеская авиация сделала уже почти невозможными рейсы морских транспортов между портами Кавказа и Севастополем. Все труднее стало прорывать неприятельскую блокаду даже быстроходным боевым кораблям. К 15 июня подвоз боеприпасов в среднем за сутки не превышал 8–10 снарядов на орудие, причем поступали снаряды уже не всех калибров и не каждый день.

Но надо сказать еще о событиях, имевших место раньше. И прежде всего — о контрударе, предпринятом 11 июня.

К тому времени противнику удалось вклиниться в нашу оборону в районе станции А1екензиевы Горы на направлении, ведущем к Северной бухте. У командарма И. Е. Петрова возникла смелая идея: нанести по образовавшемуся вражескому клину удар с двух сторон — из третьего и четвертого секторов. Этот замысел был горячо поддержан Н. И. Крыловым, И. Ф. Чухновым, командующим береговой обороной П. А. Моргуновым, а также мною.

К участию в контрударе привлекалась часть сил 95–й и Чапаевской дивизий, 79–й бригады, а также батальоны 7–й бригады морской пехоты, которые перебрасывались из второго сектора. План командарма, естественно, предусматривал мощную поддержку войск артиллерией, и из наших скромных резервов было выделено необходимое количество снарядов. Штаб артиллерии тщательно спланировал огонь.

Так как поле боя плохо наблюдалось с армейского передового пункта управления, я отправился утром 11 июня на НП 18–го гвардейского артполка. Через некоторое время приехал туда же и командарм И. Е. Петров. После сильного огневого налета полевой артиллерии и береговых батарей наша пехота пошла в атаку.

Полностью восстановить положение на этом участке не удалось. Но противник потерял более сорока танков, а три его пехотных полка были потрепаны настолько, что немецкому командованию пришлось заняться перегруппировкой своих сил. Продвижение врага на главном направлении штурма было приостановлено. И это опять-таки при господстве неприятельской авиации в воздухе.

— Будь у нас снарядов и мин по потребности, — сказал мне в тот день Иван Ефимович Петров, — мы заставили бы немцев подумать, стоит ли дальше штурмовать Севастополь…

Мне самому представлялся еще вполне возможным такой ход дальнейших событий, когда противник, неся изо дня в день тяжелые потери от нашего огня, будет вынужден временно отказаться от продолжения штурма и вновь перейти к осаде. Немцам давно уже пришлось признать, что Севастополь сильно укреплен, а первые дни июньского сражения подтверждали, что мы по–прежнему в состоянии его удерживать. Но если и было тогда можно вынудить врага прекратить штурм, то, конечно, не ослабляя огня артиллерии. А мы получали все меньше боеприпасов, и в этом заключалась наша трагедия…

Контрудар 11 июня был отнюдь не единственным проявлением активной тактики севастопольцев в то грозное время. Первые десять дней отражения июньского штурма можно назвать периодом непрерывных контратак наших войск. Не добившись решающего успеха на мекензийском направлении, противник прекратил было там атаки и усилил нажим на позиции войск первого и второго секторов вдоль Ялтинского шоссе. Но с 17 июня северный участок фронта опять стал самым трудным и тревожным.

За десять дней штурма врагу удалось вывести из строя часть орудий в дотах и дзотах. Мы потеряли также 30–ю батарею береговой обороны, личный состав которой до конца героически выполнял свой долг. Прекратила существование и славная 365–я зенитная батарея на высоте 60. Когда гитлеровцы 13 июня ворвались на высоту, командир батареи старший лейтенант И. С. Пьянзин вызвал огонь по своей позиции и командному пункту. Он, как и Н. А. Воробьев, командовавший этой батареей в декабре, стал Героем Советского Союза.

Потери были ощутимы, однако основная масса артиллерии оставалась в строю, представляя собою костяк обороны. Управление артиллерией по–прежнему было централизованным. Налаженная и проверенная опытом система действовала надежно, у орудий и приборов стояли люди, умеющие бить врага.

Но, чтобы не дать противнику развить первые успехи штурма, требовались мощные удары артиллерии с большим расходом снарядов. А их приходилось экономить. Там, где еще недавно вражеские атаки подавлялись сокрушительными огневыми налетами наших батарей, мы вели теперь редкий, расчетливый огонь. И ни искусство боевого применения артиллерии командирами, ни выучка орудийных расчетов не могли восполнить недостатка боеприпасов.

С 19 июня положение на северном направлении стало резко ухудшаться. Сдерживая натиск врага, 95–я дивизия два дня вела тяжелые бои в районе Бартеньевки. Батареи 57–го артполка мужественно отражали атаки танков, прорывавшихся к их огневым позициям. В ночь на 21–е эти батареи вместе со стрелковыми полками 95–й дивизии отошли на Северную сторону Севастополя. Отход прикрывала армейская и береговая артиллерия.

На новом рубеже, прижатом к бухте, нельзя было продержаться долго. И вскоре остатки войск четвертого сектора, уничтожив свои обозы и прочее тыловое имущество, переправились через Северную бухту. Южный ее берег стал нашим передним краем. Другими словами, фронт на этом направлении глубоко врезался в территорию города.

На восточном направлении мы к этому времени лишились позиций на Федюхиных высотах. Артиллерию второго сектора пришлось переместить к Максимовой даче, а ее наблюдательные пункты — на склоны Сапун-горы. Кольцо обороны сужалось.

Приморцы и в этих условиях сражались стойко и умело. Экономя боеприпасы, они вели огонь только наверняка. Некоторые батареи расходовали снаряды лишь тогда, когда надо было бить по наступающему врагу в упор, прямой наводкой. Все чаще дело доходило до рукопашных схваток на огневых позициях, которые оставались очагами сопротивления, даже будучи отрезанными от своих войск.

Доблестно сражалась 6–я батарея 18–го («богдановского») полка под командованием гвардии старшего лейтенанта П. Т. Минакова, окруженная тремя ротами фашистской пехоты с шестью танками. Тринадцать гитлеровцев было убито в рукопашной схватке почти у самых орудий. Лейтенант Горохов прикончил фашиста ударом винтовки, наводчик Николаев застрелил пятерых почти в упор. Враг наседал, а снарядов было так мало, что приходилось экономить их даже при стрельбе по танкам. Два танка артиллеристы уничтожили уже гранатами. Другие повернули на четвертую батарею гвардии старшего лейтенанта Комарова, где было подбито еще два.

На подступах к обеим батареям, фактически уже не имевшим снарядов, а также продовольствия и воды, лежали десятки трупов фашистских солдат. Артиллеристы держались стойко, неустрашимо и лишь по приказу отошли на новую позицию. В батарее Минакова к этому времени оставалось 38 человек из 86. Смертью храбрых пали у орудий вместе со многими красноармейцами старшие лейтенанты Горохов и Урлин, сержанты Королев, Николаев, Петров, Томашев. Сам командир был дважды ранен.

Артиллерийским частям, у которых в конце июня еще имелся некоторый запас снарядов, боевые задачи ставил я сам или начальник штаба артиллерии армии. Были обеспечены боеприпасами, например, 152–миллиметровые гаубицы второго дивизиона 99–го артполка, и мы стали использовать их как армейскую артиллерию. Командир дивизиона капитан 3. Г. Олейник сумел расставить орудия на горе Сахарная Головка в таких местах, где, кажется, никто бы не заподозрил огневые позиции (гаубицы приходилось втягивать туда на тросах). И двенадцать орудий дивизиона вели огонь до 29 июня…

В невероятно тяжелых июньских боях севастопольские артиллеристы свято — как и прежде — следовали славной традиции русской и советской артиллерии: до конца, до последнего снаряда и человека, не щадя себя, поддерживать и прикрывать пехоту.

Наши артиллеристы были хорошо подготовлены к решению задач, вставших перед ними при обороне Одессы и Севастополя. Под стенами этих черноморских твердынь каждый вид артиллерии с честью сыграл ту роль, которая определялась его назначением и возможностями.

Полевая артиллерия Приморской армии, будучи самой многочисленной и находясь, как ей и положено, в боевых порядках войск, поддерживала их непрерывно. Береговые батареи отлично взаимодействовали с войсками и являлись нашим мощным маневренным резервом. Корабельная артиллерия, действиями которой в рамках единой системы огня искусно руководил флагарт Черноморского флота капитан 1 ранга А. А. Рулль, также оказывала наземным войскам весьма существенную помощь, особенно в критические периоды боев. А объединение управления всей артиллерией позволяло наиболее эффективно использовать эту главную ударную силу Одесской и Севастопольской обороны.

Когда думаешь о незабываемых севастопольских днях и память воскрешает грозные картины исторической битвы, бесчисленные примеры героической самоотверженности наших людей, сознаешь вновь и вновь, что кого‑либо выделить, поставить на первое место трудно и просто невозможно. Да это и не нужно. Ведь в Севастополе выпали равные по тяжести испытания не только всем участвовавшим в его обороне видам Вооруженных Сил и родам войск, но и населению города.

Севастополь подтвердил с исключительной убедительностью и еще более укрепил как внутреннее единство наших Вооруженных Сил, так и единство их с народом. Не об этом ли красноречиво свидетельствуют доблесть Нины Ониловой — работницы, ставшей по зову сердца неустрашимым бойцом, или беззаветная отвага Ивана Личкатого — краснофлотца–подводника, который добровольцем пошел в морскую пехоту и пал в сухопутном бою, увлекая товарищей в атаку.

В дни обороны в Севастополе часто можно было встретить армейского командира или красноармейца о морской форме, а моряка — в защитной армейской. А красная звезда с серпом и молотом, которую носил и тот и другой, с особенной силой говорила и об их нерушимой боевой дружбе, и об их верности великому делу нашей партии, нашего народа.

Пехотинец, моряк, летчик, горожанин — они сражались за Севастополь в едином строю, и слава их неделима.

Генерал–майор Л. П. БОЧАРОВ