ГЕРОЯМИ БЫЛИ ВСЕ
Неожиданное назначение
Рано утром 27 февраля 1942 года, когда было |И еще темно, командующий Приморской армией генерал–майор И. Е. Петров с небольшой группой работников оперативного отдела штаба, в которую входил и я, выехал к кордону Мекензи № 1. Здесь, в бывшем домике дорожного мастера, временно развертывался передовой армейский командный пункт.
В тот день войска Крымского фронта предпринимали наступление на Керченском полуострове. Приморская армия проводила частью своих сил вспомогательную наступательную операцию в районе Севастополя с целью улучшения позиций. В основном это касалось 345–й дивизии, которую поддерживала своим правым флангом 79–я курсантская стрелковая бригада. Чтобы быть ближе к войскам, наносящим удар, командарм выехал на передовой КП.
В назначенное время наши части атаковали противника. Сперва все шло довольно успешно. Однако погода не позволила нам применить авиацию, и это скоро стало сказываться: сопротивление врага возрастало.
Около 10 часов позвонил командир 79–й бригады полковник А. С. Потапов. Доложив командарму обстановку, он добавил, что при прямом попадании снаряда в блиндаж смертельно ранен начальник штаба майор Морозов.
Положив трубку, генерал Петров ненадолго задумался, а затем посмотрел на меня и вдруг сказал:
— Вот что. Поезжайте в бригаду Потапова начальником штаба.
Так состоялось мое внезапное назначение на новую должность.
Расположение 79–й бригады я представлял хорошо, и мне не составило труда через полчаса быть на ее командном пункте.
Уже два месяца, с памятных дней, когда был отбит декабрьский штурм Севастополя, бригада, сыгравшая в его отражении весьма значительную роль, занимала высоты, как бы нависавшие с запада над довольно широкой здесь — около километра — долиной Камышловского оврага. Сегодня она должна была овладеть еще одной тактически важной высотой, с которой просматривались и наш передний край, и вся Бельбекская долина.
По пути в бригаду я размышлял о том, каким окажется мой новый командир. Мне было известно, что он из моряков, воевал под Одессой. Я даже видел его там, но только один раз. Тогда, пять месяцев назад, он был еще майором.
На КП бригады полковника Потапова не оказалось— он находился в первом батальоне, где шел бой. Соединившись с комбригом по телефону, я доложил о своем назначении и прибытии.
— А вы не тот Сахаров из девяносто пятой дивизии, который встречал отряд моряков в Одессе? — спросил Потапов.
Я ответил, что тот самый.
— Значит, мы уже знакомы, — послышалось в трубке. — Оставайтесь на КП и приступайте к своим обязанностям.
После этого я как‑то сразу почувствовал себя в бригаде своим.
Вскоре из первого батальона вернулся военком бригады полковой комиссар И. А. Слесарев. Он был небольшого роста, на вид еще очень молодой. И тоже во флотской форме. «Значит, и комиссар моряк», — отметил я про себя. Впрочем, мне и раньше было известно, что в этой бригаде, хотя она организационно принадлежала к армии, а не к флоту, много командиров и рядовых (как потом выяснилось, треть всего личного состава) —с кораблей и из морских частей. Я не сомневался, что здесь, как и в 8–й бригаде морской пехоты, где мне довелось быть начальником штаба в декабре, армейцы и моряки живут единой боевой семьей.
Иван Андреевич Слесарев тоже воевал под Одессой— комиссаром 3–го полка моряков, который в сентябре высадился у Григорьевки. Слесарев оказался очень общительным и обаятельным человеком. Сразу чувствовалось, как влюблен он и в свою профессию политработника, и в свою бригаду. Комиссару, видно, очень хотелось, чтобы побыстрее полюбил ее и я. Он стал рассказывать, как прибыла бригада в Севастополь в грозный для города день 21 декабря, когда враг рвался к Северной бухте, как своей контратакой отбросила немцев к Бельбеку, создав перелом в боях на главном направлении второго фашистского штурма.
С Алексеем Степановичем Потаповым я увиделся поздно ночью. Коренастый, широкоплечий, он появился на КП в черном бушлате и морской фуражке с «крабом». В Одессе я видел его в плащ–палатке и каске, но мне показалось, что недавний майор, так быстро ставший полковником, теперь вообще выглядит как‑то солиднее независимо от формы. Он уже имел два ордена — Ленина и Красного Знамени. Крупные черты лица говорили о воле и настойчивости. Левую руку Алексей Степанович держал почти неподвижно — последствие тяжелого ранения в одесских боях. Потапов имел свойство казаться в первые минуты знакомства человеком суровым и замкнутым, но потом я убедился, что это впечатление очень обманчиво.
Мы стали обсуждать не особенно утешительные результаты наступления. Высотой 100 подразделения бригады овладели, но потери понесли значительные. А там, где 345–я дивизия наносила главный удар, оказались плохо обеспеченными фланги, и враг вынудил наши части отойти в исходное положение. Поэтому пришлось и нам отвести первый батальон на прежние позиции. На следующий день наши атаки здесь уже не возобновлялись.
Той же ночью я познакомился с работниками штаба бригады. Они пришли из участвовавшего в бою батальона усталые и мрачные, только что пережив гибель своего начальника (майор И. А. Морозов вскоре после ранения умер у них на глазах).
Начальника оперативного отделения в штабе пока не было. Был только помощник начальника — лейтенант Никифоров, оказавшийся исключительно добросовестным и работоспособным офицером. Служил в штабе и еще один Никифоров — майор, начальник разведки. Ему было уже под пятьдесят, а выглядел он и того старше из-за своей седой бородки. Немаловажную роль в маленьком штабном коллективе играл лейтенант Молчанов. Должность его была скромной: заведующий делопроизводством оперативного отделения. По существу же он являлся незаменимым помощником лейтенанта Никифорова, а порой и начальника штаба. Когда на КП не было старших, он узнавал обстановку на переднем крае, составлял оперсводки, руководил офицерами связи. При необходимости его можно было послать и с ответственным поручением в подразделения.
Отношения с новыми подчиненными и боевыми товарищами наладились у меня быстро. Мы стали жить и работать сплоченно, дружно.
Ранней весной на фронте под Севастополем не происходило значительных событий. В своем кругу мы нередко обменивались мыслями о том, как долго придется вот так здесь сидеть.
Положение севастопольского плацдарма было в то время принципиально иным, чем одесского несколько месяцев назад. Там, под Одессой, мы оказались настолько далеко от Большой земли, что не приходилось и надеяться на скорое снятие осады. В Крыму же кроме Севастопольского оборонительного района находился целый наш фронт в составе трех армий на Керченском полуострове. Мы ожидали, что вот–вот наши войска перейдут там в наступление, и в каком‑то месте Крыма мы с ними соединимся. Для этого, казалось, были все основания. Мы мечтали о том, как, может быть очень скоро, будем наступать. А укрепление оборонительных рубежей, хотя этим и приходилось заниматься, не представлялось тогда главным.
Нашим собеседником часто бывал начальник политотдела бригады старший батальонный комиссар Семен Иванович Костяхин. С ним я подружился еще под Одессой, где Костяхин наведывался к нам в дивизию по своей тогдашней должности комиссара бронетанкового отдела армии. Семен Иванович носил очки, за которыми светились живые, умные глаза. Он располагал к себе рассудительностью, уравновешенным характером. И так уж повелось, что, появляясь на командном пункте, обязательно заходил ко мне.
Вопрос о том, к чему готовиться — к наступлению или только к обороне, стал ясным уже в марте. После того как несколько попыток войск Крымского фронта начать наступление с Керченского полуострова оказались неудачными, мы поняли: снятие осады с Севастополя оттягивается. И следовательно, создание непреодолимой для врага обороны становилось самым главным.
В двадцатых числах марта наши позиции осматривала специальная комиссия штаба армии с участием представителей соседних соединений. Проверялись и передний край, и оборона на всю глубину, фиксировалось, что сделано и что еще надо сделать. Результаты докладывались Военному совету.
Казалось бы, дело обычное. Везде войска, как только переходят к обороне, копают окопы и ходы сообщения, устанавливают различные заграждения. Но под Севастополем строительство даже самых обычных оборонительных сооружений было делом особым, требовавшим от людей поистине самоотверженного труда. Грунт здесь невероятно тяжелый, неподатливый. По высотам над Камышловским оврагом нам пришлось пробивать траншеи в почти сплошном каменном массиве. А никакой техники, кроме кирки, лома, молота да лопаты у нас не было. Кирка и лопата значили не меньше, чем автомат и карабин; с ними шли на работу, как в бой. И мне хочется вспомнить добрым словом практических организаторов всех работ по укреплению позиций бригады — старательного и беспокойного начальника нашей инженерной службы подполковника А. И. Кузина, командира саперной роты старшего лейтенанта А. С. Яковлева.
30 марта мы получили приказ по Приморской армии, которым определялось, что оборона базы Черноморского флота — Севастополя является основной ее задачей. Приказ предусматривал некоторую перегруппировку войск в интересах более устойчивой обороны. Часть нашего участка на левом фланге отходила к соседу — 172–й дивизии. Это позволяло вывести один батальон во второй эшелон.
Комбриг решил держать на передовой первый и третий батальоны, а второй (кроме одной роты, которая оставлялась на ключевой высоте недалеко от Камышловского моста) расположить в глубине так, чтобы было удобно использовать его для контратак. Несколько по-иному расставлялись огневые средства.
На следующий день я уже был в штабе армии со схемой, отражавшей решение комбрига. Командарм утвердил его, однако потребовал лучше обеспечить стык с левым соседом, добавив, что заедет к нам и посмотрит на месте, как это сделать. У генерал–майора И. Е. Петрова вообще было правилом — самому побывать на каждом рубеже, во всем убедиться собственными глазами. А участку нашей бригады он уделял особое внимание, должно быть, предвидя, что враг может нанести главный удар именно здесь.
Куда бы ни ехал командарм мимо нас, он обязательно заворачивал в бригаду. Заехал и в один из апрельских дней, вскоре после утверждения нового решения на оборону. Иван Ефимович был озабочен какими-то другими делами, но, как всегда, расспросил о жизни бригады, о настроении бойцов. Потом прошел по окопам, осмотрел наш левый фланг, особенно его интересовавший. На КП командарм вернулся посвежевшим, веселым.
— Что ж сказать вам, товарищи командиры, — подвел он итог осмотру. — Бригадой доволен. Продолжайте совершенствовать оборону, не ослабляйте темпов — времени осталось мало. Военный совет армии надеется, что бригада будет драться стойко и мужественно. Но будьте бдительны. И больше общайтесь с бойцами, внимательно реагируйте на их нужды.
Ни шагу назад!
Наступил май. Прекрасный это месяц, тем более в Крыму. Все вокруг зазеленело. Позиция наша — в густых зарослях дубняка и боярышника. Только на левом фланге, где обороняются девятая и пятая роты, — голо.
Но зеленый май стал месяцем тревог, напряженного ожидания грозных событий. 11–я немецкая армия 8 мая перешла в наступление на Керченском полуострове и начала теснить войска Крымского фронта (об этом мы узнали на второй или третий день). Сперва мы были просто ошеломлены, не понимая, как это могло получиться. Ведь здесь, под Севастополем, одна Приморская армия с частью сил Черноморского флота, при очень небольшом количестве устаревших танков, при очень слабой поддержке авиации, сумела сдержать в декабре яростный натиск той же 11–й армии. На Керченском полуострове наших сил было гораздо больше. Были там и танки, и авиация. И вдруг все это отходит, да еще как отходит…
После 16 мая стало совершенно ясно, что в Крыму мы остаемся одни, и защитникам Севастополя предстоит поединок с немецкой армией, которая только что вытеснила с полуострова целый фронт. Тут было над чем задуматься. И прежде всего хотелось, конечно, дать себе отчет: все ли, что можно, сделано для укрепления нашей обороны?
Срочно понадобились и новые сведения о составе противостоящих войск врага. Штаб армии стал требовать, чтобы штаб бригады точно установил: кто конкретно перед нами, появились ли новые части, какого состава?
Однако проникнуть в расположение противника нашей разведке давно не удавалось — уж очень бдительно несли немцы службу, все время были настороже. А из штаба армии все строже требовали добыть «языка».
Однажды я высказал комбригу и комиссару такую мысль: в бригаде есть штрафники — люди отчаянные, способные на риск. Можно, пожалуй, подобрать из них кое–кого потолковее и посмелее и послать за «языком».
— А не останутся они там? — спросил, нахмурясь, Потапов.
— Подберем таких, которые не останутся. И скажем: приведете пленного — судимость будет снята.
— Давайте попробуем, — поддержал меня Слесарев, — только в штаб армии докладывать пока не будем, а то еще не разрешат.
Я подобрал двух подходящих, на мой взгляд, бойцов. К сожалению, уже не помню сейчас их фамилий и за что они были осуждены. Мы поговорили с ними все трое — комбриг, комиссар и я. Объяснили задачу: привести одного–двух немцев. Если это будет выполнено, представляем к снятию судимости. Ребята заверили, что с задачей справятся.
Ближайшей ночью они ушли за линию фронта. Проходит день, второй — не возвращаются… На третьи сутки ночью доложили: на переднем крае у немцев сильная ружейно–пулеметная стрельба. А через час наши разведчики вышли к боевому охранению. Привели офицера! Только накануне я выслушал очередное внушение начальника штаба армии насчет того, что мы тут сидим, а получить достоверных сведений о противнике не можем. Очень хотелось сразу же позвонить в штарм, но я решил подождать, чтобы не было конфуза.
Утром разведчики были на КП — измученные, почерневшие от усталости, но сияющие. Слово они сдержали. И немец, которого они привели, действительно оказался офицером — лейтенантом 24–й пехотной дивизии.
Ребята рассказали, что сперва им долго не везло: к немцам в тыл пробрались, местечко для засады нашли, да вот беда — не ходят фрицы и у себя в тылу поодиночке! Решили ползти дальше и вдруг наткнулись на одиноко стоявшую уборную невдалеке от немецких землянок. Сразу сообразили: тут и надо хватать «языка». Прямо от этого «счастливого места» и приволокли они фашистского лейтенанта. Когда тащили его через немецкий передний край, там поднялась было стрельба, но все обошлось благополучно.
За этим пленным к нам приехал сам начальник армейской разведки. Показания, которые дал лейтенант, были ценными. Он сообщил, что под Севастополь прибывают новые немецкие части и что наступление начнется 5 июня.
Мы готовили к решительной схватке с врагом и свои позиции, и самих людей. Объясняя бойцам их задачи, командиры, политработники, коммунисты рассказывали, напоминали о том, насколько сильнее мы стали по сравнению с декабрем.
Тогда 79–я бригада крепко била фашистов, гнала их к Бельбеку чуть не от Северной бухты. А ведь у потаповцев еще не было ни нынешних двух артиллерийских дивизионов, ни противотанковых ружей, ни роты автоматчиков. Теперь мы помимо своих 82 орудий и минометов могли располагать приданным бригаде дивизионом гаубиц, которым командовал один из лучших артиллеристов Приморской армии капитан Н. Ф. Постой. Нас поддерживали дивизион гвардейского артполка майора Н. В. Богданова и 724–я батарея береговой обороны, а также рота танков.
А главное — мы основательно укрепили свой участок обороны. Здесь оборудованы две позиции, вырыты окопы полного профиля и сеть ходов сообщения в полный рост человека. Каждый боец откопал себе и «лисью нору». На участке бригады появилось двадцать дотов и дзотов, где люди могли чувствовать себя практически неуязвимыми. Пулеметный расчет сержанта Джелатова обосновался, например, в скале под прикрытием трехметровой каменной плиты, которую не пробить ни снаряду, ни бомбе. Перед нашим передним краем был возведен и сильно заминирован трехкилометровый проволочный забор. Там, где следовало ожидать танковых атак, в двадцать рядов стояли противотанковые мины. Наши опорные пункты были приспособлены для круговой обороны.
Потаповцы хорошо потрудились, создавая все это. Люди гордились своей обороной и верили, что трудились не напрасно. С таким чувством представители трех с половиной тысяч бойцов бригады пришли 22 мая на расширенное делегатское собрание.
Приехал и командарм И. Е. Петров. Докладчик — член Военного совета дивизионный комиссар И. Ф. Чухнов рассказал о том, какая обстановка сложилась под Севастополем, напомнил, что выстоять тут — значит задержать немцев и на других фронтах. Призвав воинов бригады любой ценой удержать свои рубежи, он закончил словами, которые давно стали боевым девизом севастопольцев: «Ни шагу назад!»
И. Е. Петров и И. Ф. Чухнов отвечали потом на вопросы делегатов. Бойцы и командиры рассказывали, как они подготовились к встрече с врагом. Собрание приняло обращение к личному составу бригады и соседних частей. Я привожу его, потому что в этом документе воплощен дух тех грозных дней:
«Мы, делегаты — представители всех подразделений 79–й бригады, даем клятвенное обещание партии и Родине драться с врагом так, как дрались 28 героев гвардейдев–панфиловцев на подступах к Москве, мы клянемся уничтожать врага так, как уничтожала героическая пятерка моряков–черноморцев во главе с политруком Фильченковым, драться с врагом так, как дрались отважные моряки–черноморцы дзота № 11, драться так, как дрались многие наши боевые товарищи по бригаде в декабрьских и последующих боях, не жалея крови и жизни… Мы, потаповцы, обращаемся к бойцам и командирам соседних частей и подразделений с призывом поддержать наше клятвенное обязательство. Мы знаем, что только в единении наших сил, боевой сплоченности и взаимопомощи мы разгромим любого врага и защитим наш родной город Севастополь».
В первых числах июня у нас уже не было недостатка в пленных. Готовясь к наступлению, противник усиленно вел разведку, и нам ничего не оставалось, как вылавливать немецких лазутчиков. Были среди них наглые, которые держались надменно и все твердили, что они победят. А другие тряслись и хныкали. Помню, 3 июня привели одного унтер–офицера. Он сразу сказал, что наступление начнется 7–го. И все совал мне фотокарточку своей жены и дочери, прося пощадить его ради них. Смотрел я на него и думал: «Вот ты какой, фриц, — свою фрау и дитё любишь, а наших пришел убивать!..»
Встречая главный удар
Рассвет 4 июня пришел к нам в адском грохоте сильнейшей бомбежки и артиллерийского обстрела. В это утро враг выпустил по боевым порядкам 79–й бригады и нашего соседа слева — 172–й дивизии — тысячи снарядов.
На следующий день над нашими позициями вновь кружила целая сотня фашистских бомбардировщиков. И опять — длительный обстрел. По самым приблизительным подсчетам, вокруг разорвалось еще четыре с половиной тысячи бомб, более двух тысяч снарядов.
Казалось, нет уже такого места, куда не упал бы снаряд или бомба. А некоторые самолеты сбрасывали куски распиленных рельсов, шпалы, бочки с какой‑то черной пылью… От воя самолетов и разрывов бомб к вечеру многие глохли, голоса становились хриплыми. К утру это проходило — ночью бомбежка и обстрел прекращались.
В эти дни все по–настоящему оценили значение созданных на рубежах бригады оборонительных сооружений — они уберегли людей.
Помню, как после страшной бомбежки и яростного обстрела 4 июня мы на КП с тревогой ждали докладов из батальонов о потерях. Позвонил комиссар второго батальона старший политрук Г. Я. Ершов.
— У нас убитых нет, — доложил он.
— Это точно? — переспросил комбриг.
— Точно нет, — подтвердил Ершов. — И народ сразу повеселел — поняли, что не так‑то просто фрицам до нас добраться!
Этот батальон, правда, находился — кроме одной роты — во втором эшелоне. Но бомб и снарядов там упало не меньше, чем на переднем крае. Потери в других подразделениях были, но очень небольшие.
В склон высоты на правом фланге бригады врезался наш дот № 16. Впереди, на соседней высотке, стояла еще до войны зенитная установка, от фундамента которой остались развороченные камни и бетонные плиты. Немцы, очевидно, считали их каким‑то нашим укреплением и за три дня выпустили по этому месту десятки снарядов крупного калибра, несколько раз принимались его бомбить. Дот при этом нисколько не пострадал. Но от грохота близких разрывов, от дыма и пыли люди там приуныли.
В расчет дота входили пять красноармейцев и их командир — младший сержант Девлешев, бывалый человек лет сорока. Он искал случая как‑нибудь подбодрить бойцов, показать им, что не так страшен черт, как его малюют.
Недалеко от дота упал и не разорвался тяжелый снаряд. Младший сержант подошел к снаряду и, к удивлению следивших за ним бойцов, стал, не обращая внимания на свист других снарядов, гладить стальную чуш–ку, что‑то приговаривая. Возвратившись к своему расчету, Девлешев невозмутимо объяснил:
— А мне, хлопцы, показалось, что это фрицы поросенка нам подбросили. Вот я и пошел его почесать — спи, мол, спи… Теперь уж не проснется!..
В доте раздался взрыв хохота. И в настроении бойцов наступил перелом — нервное напряжение разрядилось, чувство страха исчезло.
Эту историю рассказал мне командир пулеметного взвода младший лейтенант Матвей Грицик, находившийся поблизости.
— Я побывал в доте Девлешева вечером, несколько часов спустя, — говорил он, — а там все еще вспоминали, как это было, и опять начинали смеяться.
Помолчав, Грицик задумчиво добавил:
— Знаете, а ведь в сущности этот сержант совершил подвиг. Незаметный со стороны, но для его подчиненных очень нужный.
Вечером 6 июня в просторной штабной землянке собрался руководящий состав бригады. Лица у всех осунулись, глаза красные от бессонных ночей. Но командиры и комиссары батальонов держатся уверенно. Всем известно: за сегодняшний день бригада потеряла убитыми и ранеными всего 14 человек. Цифра говорила сама за себя. И такую беспримерную по силе и длительности артиллерийскую и авиационную подготовку штурма наша оборона выдержала.
— Что ж, товарищи, — начал Алексей Степанович Потапов. — По всей видимости, завтра враг перейдет под Севастополем в наступление. Командарм поставил перед нами задачу — не допустить прорыва обороны на своем рубеже. Он возлагает на нашу бригаду большие надежды и еще раз предупреждает: главный удар надо ждать здесь, у нас. Скорее всего — на левом фланге.
Комбриг предоставил слово мне. Я сообщил, что перед фронтом бригады появились новые немецкие войска: кроме частей 24–й дивизии тут отмечаются части 50–й и 22–й. Выявлены и танки. Боевой порядок бригады остается таким, каким мы его создали в конце марта. Действия бригады будет поддерживать артиллерия армии и береговой обороны флота. За нашим участком обороны, в районе станции Мекензиевы Горы, располагается один полк 345–й диризии, находящейся в армейском резерве.
Я изложил некоторые другие сведения, которые были необходимы присутствующим. Полковник Потапов ответил на вопросы командиров батальонов и дивизионов. Затем было определено кому где находиться.
На командном пункте остались вместе с комбригом начальник оперативного отделения штаба старший лейтенант П. Г. Банкет, начальник связи майор Н. К. Афонин, начальник артиллерии бригады Смородинов. Комиссар бригады И. А. Слесарев отправился в третий батальон, где ожидался главный удар врага, начальник инженерной службы А. И. Кузин — в первый. А мы с лейтенантом Никифоровым — на наблюдательный пункт.
В третьем часу ночи все стихло. Лишь изредка раздавались где‑то одиночные выстрелы, короткие пулеметные очереди. Предрассветная тишина казалась зловещей: вот–вот в нее должен был ворваться неотвратимый шквал вражеского штурма.
Но первыми заговорили наши орудия. Открыли огонь гаубицы капитана Постоя, а вслед за ними загремели залпы других батарей из глубины нашей обороны. Севастопольские артиллеристы наносили удар по фашистским войскам, изготовившимся к атаке. И главная сила этого удара направлялась на участок перед фронтом 172–й дивизии и 79–й бригады.
Сейчас я уже не помню, сколько длилась наша контрподготовка. Она не осталась безрезультатной: ответный огонь врага до 4 часов был беспорядочным.
Однако постепенно он нарастал. И в 4 часа утра разразилась настоящая огневая буря. В воздухе появились бомбардировщики. Все потонуло в грохоте сплошных разрывов. Казалось, от их жара плавится камень. С корнем вырывались деревья и кусты… Когда удавалось высунуть голову из окопа, чтобы окинуть взглядом участок бригады, я видел лишь стелющееся облако черного дыма и пыли. Поднимаясь все выше, оно скоро заслонило солнце. Стало сумрачно, как при затмении. Особенно густой дым закрывал наш левый фланг и то, что было за ним, — позиции 172–й дивизии.
Картина была жуткой. Минутами думалось, что на наших позициях уничтожено все. Враг, должно быть, в этом не сомневался, когда после часа такой артиллерийской и авиационной подготовки двинул в наступление своих солдат.
Начала атаки мы с НП не видели (само наше пребывание здесь при таком дыме над долиной казалось уже бессмысленным). А на командный пункт в это время докладывали из третьего и первого батальонов:
— Идут густыми цепями… Во весь рост…
Первая цепь фашистской пехоты была почти полностью уничтожена огнем из всех видов оружия, особенно — из пулеметов, еще на подходах к нашим минным заграждениям. Вторая полегла в основном в полосе минных полей. Следующие цепи шагали уже по трупам своих солдат, медленно, но упорно продвигаясь вперед.
Вражеская авиация продолжала бомбить наши боевые порядки. Она налетала группами по тридцать — сорок самолетов, и три–четыре такие группы все время были в воздухе.
Самый сильный натиск, как мы и ожидали, пришелся на левый фланг — на третий батальон. Его командира — майора Якова Степановича Кулиниченко, героя декабрьских боев, имевшего за них орден Красного Знамени, — упрекнуть было не в чем; он сделал все, что мог. Рядом с ним находился комиссар бригады Иван Андреевич Слесарев. Бойцы батальона уложили перед своими позициями сотни гитлеровцев. Но враг не считался с потерями, особенно там, где наносил главный удар. И к 10 часам утра на участке батальона Кулиниченко немцы оказались в нашей первой траншее.
После этого противник ввел в бой танки (раньше, видно, не хотел ими рисковать). Одна группа выдвинулась из Бельбекской долины, нацелясь в стык бригады с левым соседом. Другая — атаковала прямо из Камышловского оврага центральную часть нашей обороны. Здесь, на участке наиболее доступном для танков по характеру местности, мы расположили роту бронебойщиков. К ним в окоп уже перебрался по траншее комиссар Иван Андреевич Слесарев.
Бронебойщики встретили танки хорошо. Два запылали после первых же выстрелов противотанковых ружей. А на левом фланге пошли в ход зажигательные бутылки, гранаты. И даже то, что немцы сидели там в нашей первой траншее, не помогало им продвигаться дальше.
С высоты НП весь наш левый край виделся в клубах взрывов. Сквозь них пробивались искорками длинные очереди пулеметов и автоматов, все чаще взлетали немецкие сигнальные ракеты.
Связавшись с третьим батальоном, я услышал хриплый голос начальника штаба Михаила Львовича Латмана:
— Мы трижды сбрасывали пехоту противника со скатов высоты 59.7… Но сейчас у нас большие потери. Бой идет в расположении девятой роты. Пятая на своей высоте держится. Комбат просит контратаковать вторым эшелоном…
Но второй эшелон мог оказаться еще нужнее потом, и Потапов сказал комбату, чтобы на такую контратаку он не рассчитывал.
Кулиниченко ввел в бой все свои скромные резервы. Взвод во главе со связистом лейтенантом Пашенцевым сумел уничтожить пробравшуюся в тылы группу немецких автоматчиков. Безымянную высотку недалеко от батальонного КП, которую мы прозвали «Сливой», отстояла, перебив десятка два немцев, горсточка храбрецов во главе с писарем Гудименко. Однако положение на левом фланге продолжало осложняться. Предприняв обходный маневр, противник окружил пятую роту. (Сведенная в ходе боя в один взвод, который возглавил политрук М. П. Яковлев, рота десять часов дралась в окружении и, только получив приказ об отходе, смелой атакой прорвалась к своим.)
Комбриг вызвал меня с НП на командный пункт. Мы вместе стали прикидывать, что нужно сделать, чтобы помешать врагу развивать первые результаты штурма. К тому времени на стыке с левым соседом в нашу оборону вклинилось метров на шестьсот до полка немецкой пехоты с танками. И не приходилось рассчитывать, что батальон Кулиниченко, ослабленный потерями, сможет надолго задержать дальнейшее продвижение врага. Судя по всему, не могла нам помочь и 172–я дивизия, которой приходилось, может быть, еще тяжелее, чем нам.
Наши размышления закончились таким решением комбрига: второй эшелон — батальон майора Я. М. Пчелкина — использовать не для контратаки, а выдвинуть на заранее подготовленную позицию западнее высотки «Слива». В сложившейся обстановке это представлялось наиболее целесообразным. Да, только так и могли мы подкрепить свой левый фланг. Потапов тогда уже знал, что резерв командарма, стоявший за нами, пойдет на участок 172–й дивизии.
Лейтенант Никифоров доставил комбату Пчелкину письменное приказание на ввод батальона в бой. По ходам сообщения под прикрытием артиллерийского и минометного огня второй батальон быстро выдвинулся на указанный ему рубеж. И оказался там как раз вовремя.
КП майора Пчелкина
Командный пункт майора Пчелкина находился между первой нашей позицией, прорванной на этом участке врагом, и второй — недалеко от КП майора Кулиниченко. Теперь оба комбата оказались, по существу, на переднем крае, а Пчелкин — к тому же на фланге своих подразделений и даже несколько впереди них.
Но переносить КП в другое место он не стал. Это было в характере Якова Мартыновича, который вообще любил быть на передовой, мог запросто сам лечь за пулемет. По бригаде ходило много рассказов о его бесстрашном поведении в декабрьских боях. Личной храбростью был известен и комиссар второго батальона старший политрук Г. Я. Ершов, агроном по образованию, очень веселый и жизнерадостный человек. Сейчас он отправился в шестую роту, которой предстояло закрыть для врага прямой путь к кордону Мекензи.
Вместе с Пчелкиным и связистами на КП был уполномоченный особого отдела А. Т. Куролесов, молодой и задорный старший лейтенант. Рядом размещался комендантский взвод лейтенанта Савченко.
После полудня Пчелкин доложил комбригу, что рота немцев с семью танками наступает на высотку «Слива», а другая группа с восьмью танками идет цепями на позиции шестой роты.
— Уточните цели для артиллерии, — потребовал комбриг.
— Первая цель — это наш КП, только надо взять метров на сто вперед, — невозмутимо ответил Пчелкин. — Вторая — лощина южнее высоты 64.4…
Фашистские автоматчики быстро оказались совсем близко от батальонного КП. Старший лейтенант Куролесов и его ординарец Охрименко выскочили из блиндажа с ручным пулеметом и ударили во фланг наступающей цепи. По ней уже вели огонь и пулеметчики шестой роты — это было хорошо видно Пчелкину. Автоматчики залегли, многие — навсегда. Танки шли дальше. Но вот их накрыла наша артиллерия. Остановился и задымил один, потом второй, третий…
— Из восьми ушел обратно один танк. Семь осталось тут гореть, — доложил Пчелкин Потапову.
Тем временем другая рота автоматчиков по склону высоты приближалась к КП Пчелкина с фронта. По ним открыл огонь комендантский взвод. Заработал и счетверенный зенитный пулемет на «Сливе». Эту «счетверенку», хорошо замаскированную в специальном котлованчике, обслуживали два отважных молодых моряка — Поляков и Кудинов. Там, на «Сливе», они пересидели все обстрелы и бомбежки, предшествовавшие штурму. А сегодня утром уже сбили «юнкере» и теперь вот выручали комбата.
Огонь «счетверенки» окончательно прижал вражескую пехоту к земле. Но часть автоматчиков все‑таки успела обойти высотку и появилась позади батальонного КП. Куролесов так увлекся стрельбой по ним, что опомнился, лишь когда зашуршали над головой и начали рваться рядом снаряды: наша артиллерия ударила по подошедшим к КП и к «Сливе» танкам.
Два танка были уже подбиты гранатами. Другие, попав под артиллерийский огонь, стали прятаться за «Сливу». Один все‑таки переполз через траншею у КП. Кто-то из комендантского взвода метнул под него противотанковую гранату. Так отбили и эту атаку. Подняться на высотку «Слива» ни одному немецкому автоматчику не удалось.
Правый фланг беспокоил нас меньше. Там неприступной крепостью стояли высоты 90 и безымянная. Вражеские атаки на всем участке первого батальона отражались успешно. Командовал им старший лейтенант Николай Семенович Оришко. Он прибыл в бригаду, как и я, в феврале. Сперва был командиром роты, а уже в марте — начальником штаба батальона. Выглядел Оришко неказисто — худой, слегка сутулый, неизменно в ватной стеганке и шапке–ушанке. Но чувствовалась в этом скромном и тихом человеке внутренняя сила, вселявшая уверенность: в бою не подведет. Да и знали мы, что в боях он уже бывал, имел ранения, изведал, как говорится, почем фунт лиха.
В апреле Оришко назначили командиром первого батальона. Тогда же пришел к нему заместителем капитан–лейтенант Алексей Курбатов, статный белокурый моряк с синими глазами. В своем ладном кителе и флотских брюках, заправленных в легкие хромовые сапоги, он ходил по траншеям мягкой пружинистой походкой, казалось, постоянно готовый к прыжку. Нравились Курбатову всякие рискованные вылазки. Его тянуло к смелым и отчаяннум разведчикам. Впрочем, весьма уважал он и степенных, знающих себе цену бронебойщиков. В батальоне его быстро полюбили.
Вот какие командиры обеспечивали наш правый фланг. И стоял он крепко. Однако уязвимым местом первого батальона оказался стык с соседом — 287–м полком Чапаевской дивизии, где враг начал заходить нам в тыл.
— Противник атаковал позиции соседа справа. Идет бой в его траншеях, — тревожно доложил Оришко.
Потапов приказал ему помочь соседу своими силами. Комбат выделил для этого один стрелковый взвод и взвод автоматчиков. Возглавить их взялся Алексей Курбатов. Ради такого дела он снял защитную гимнастерку, в которой ходил последнее время, и облачился в морской китель.
Два взвода ударили по немцам с фланга. С лихим матросским кличем «Полундра!» — это словечко переняли от моряков и наши армейцы — отряд Курбатова ринулся в штыковой бой. И враг был сброшен с гребня высоты, на которую уже поднялся, положение восстановлено.
Но дорогой ценой заплатили мы за этот клочок севастопольской земли. На нем пали более 40 бойцов первого батальона. Остался там, сраженный пулеметной очередью, и любимец матросов и красноармейцев капитан-лейтенант Курбатов.
А под вечер Оришко опять докладывал:
— Фашисты вновь потеснили соседа. Наш правый фланг открыт.
Он доложил также о больших потерях в ротах: в одной— до 80 процентов, в двух — до 60. Однако Потапов опять приказал батальону контратаковать на фланге своими силами — иного выхода не было.
Оришко собрал отряд из взводов разных рот, включил в него отделение автоматчиков, отделение противотанковых ружей, и сам повел в контратаку. Моряки — их было в батальоне немало — сменили каски на заветные бескозырки, которые давно уже не носили, но все где-то хранили. И снова завязалась рукопашная схватка. Через полчаса немцы были еще раз сброшены с обрыва. Бой в первом батальоне стих. Оришко принялся укреплять свой фланг.
А слева, на стыке со 172–й дивизией, потаповцы вместе с соседом отбивали непрерывные атаки немецкой пехоты и танков, упорно пытавшихся пробиться в направлении кордона Мекензи. Враг оставил здесь на поле боя свыше 3 тысяч убитых солдат и до 20 разбитых танков. Ценою этих потерь он вклинился в нашу оборону на 1200 метров, овладел тремя высотами на нашей стороне Камышловского оврага.
Ночью я связался с майором Пчелкиным и спросил, собирается ли он, пока бой стих, перенести свой КП (место для него уже было подготовлено позади шестой роты).
— Вы же там сидите, как на полуострове, будьте осторожнее, — предупредил я.
— Скоро к вам зайдет Ершов, он все объяснит, — уклончиво ответил комбат.
Комиссар второго батальона Ершов появился на КП бригады уже перед рассветом и доложил, что они с комбатом решили перевести в новое место штаб, а Пчелкин с разведчиками, радистами и комендантским взводом останется пока на старом.
— Уж очень удобно оттуда наблюдать за боем, да и во фланг немцам стрелять хорошо, — говорил Ершов. — Ну и роты не отойдут, раз видят, что комбат там держится.
Потапов нехотя согласился,
Штурм продолжается
В центральной части участка первого батальона, на безымянной высоте, напоминавшей своими причудливыми очертаниями булаву с острыми шипами, оборонялся пулеметный взвод младшего лейтенанта Матвея Грицика, рослого моряка, человека недюжинной силы. В декабрьских боях он был дважды ранен и после выздоровления вернулся в 79–ю бригаду. В расположении взвода Грицика были сооружены три дота и дзот. Почти в сплошном камне пулеметчики пробили траншеи, ходы сообщения.
Внизу, в долине, ковром расстилался зеленый луг, пестрящий ярко–красными маками. Пулеметчикам из дотов было хорошо видно, как немецкие солдаты — с засученными рукавами, с ранцами за плечами — цепями двинулись по этому маковому ковру на позиции третьего батальона. Но, встретив там сильный огонь, фашисты стали сворачивать к высоте–булаве, ища под ней укрытия.
И тогда вступил в дело дот № 15, расчет которого возглавлял хладнокровный сержант Верещак. Кинжальным огнем своего «максима» он заставил немцев отвернуть и от этой высоты. В течение дня дот вновь и вновь открывал огонь, как только враг появлялся перед ним в долине.
Потом Матвей Иванович Грицик рассказывал мне, какую тревожную ночь провели пулеметчики, готовясь отражать с утра новые атаки и еще не зная, удержался ли на своих позициях их батальон. Связь с ним прервалась, связист, ушедший на линию, не вернулся и, очевидно, был убит.
— Я проберусь, разрешите! — попросил старшина 2–й статьи Заяц, когда неизвестность стала слишком тягостной. И командир его отпустил.
Моряк вернулся в дот с двумя котелками пшенной каши, изрядно присыпанной по дороге песком, но еще горячей, и с колбасой за пазухой. Но главным было известие, которое он принес. Батальон держится! Повеселевшие бойцы, справившись с кашей и колбасой, тут же засыпали. Только сержант Верещак с первым номером расчета продолжали возиться у пулемета: они меняли ствол и чистили «максим», которому опять предстояло изрядно поработать.
С утра 8 июня к пулемету в доте № 15 встал сам Матвей Грицик. А сержант Верещак с двумя бойцами вышли в траншею с гранатами и зажигательными бутылками: немцы начинали штурмовать и эту высоту.
— Прерывая огонь, — рассказывал Матвей Иванович, — я прислушивался, работает ли «максим» в шестнадцатом доте у Девлешева. Это тот сержант, который гладил неразорвавшийся снаряд, чтобы ободрить своих бойцов. До середины дня я слышал его очереди. Потом шестнадцатый дот замолчал. И Девлешева я больше не увидел. Свой долг он выполнил до конца.
Враг, как видно, решил во что бы то ни стало разделаться и с дотом Верещака. По нему открыли прицельный огонь три танка. В доте появились раненые. Грицик отправил их в батальон, а сам продолжал отбиваться с оставшимися восьмью бойцами.
Вечером в дот вполз старшина 2–й статьи Заяц.
— Раненых доставил, — прохрипел он, — Ночью приказано отходить…
Главные события между тем продолжали развертываться на нашем левом фланге.
Еще в ночь на 8 июня мы получили приказ командарма произвести контратаку в направлении стыка с левым соседом и восстановить там передний край обороны. Атаковать врага надо было на рассвете. В помощь нам выделялись батальон 2–го Перекопского полка и рота танков.
С танкистами мы связались быстро. Но найти батальон перекопцев, находящийся в подчинении Чапаевской дивизии, долго не удавалось. Когда прибыли наконец две роты, было уже светло. Действовать требовалось очень быстро — пока не появилась в воздухе вражеская авиация. Все делалось наспех, командиры прибывших подразделений не успели как следует познакомиться с обстановкой. Начавшаяся с опозданием контратака успеха не имела…
На второй день штурма нас продолжали атаковать части 50–й и 24–й немецких пехотных дивизий. Появились и пленные из 22–й пехотной. Вчерашние потери кое–чему научили гитлеровцев. Они, как видно, уже не рассчитывали прорвать нашу оборону с ходу, шли не «навалом», как накануне, а пытались нащупать наши уязвимые места и пробивать там бреши. Уже не так нахально, а осторожнее действовали, стремясь пробраться к нам в тыл, группы автоматчиков. Танки, попадая под огонь нашей артиллерии, торопились от него укрыться. И все же враг продвигался вперед. Очень медленно, но продвигался. Его перевес в силах давал себя знать.
На правом фланге четыре фашистские роты, поддерживаемые артиллерией и авиацией, теснили нашу вторую роту, оборонявшуюся на высоте 90. Там шел тяжелый бой, и, чтобы ободрить людей, туда поспешил комиссар бригады Слесарев. А против третьего и второго батальонов действовало до трех немецких полков с танками.
Комбат–два Яков Мартынович Пчелкин долго держался на своем старом КП. Его прикрывала «счетверенка» на «Сливе». Комендантский взвод Савченко много раз открывал огонь по автоматчикам, поддерживая с фланга свои роты. Потом прямым попаданием снаряда разбило «счетверенку» на высотке. Оба моряка — Поляков и Кудинов — были убиты. Выбыл из строя раненый лейтенант Савченко. За пулемет становился то сам Пчелкин, то остававшийся с ним Куролесов.
После полудня комбату пришлось все‑таки покинуть свой обжитый КП и перебраться по траншеям на новый — за позициями шестой роты. Она в этот день неоднократно вступала в рукопашный бой, а немецкие танки появлялись и над траншеями. Рота потеряла командира и многих бойцов. Оставшихся в строю возглавил командир взвода лейтенант Васильев. За день он лично подбил гранатами два танка.
Под вечер, когда Пчелкин был вызван к комбригу и на новом КП батальона оставались Ершов с Куролесовым, пришлось и тут отбиваться от прорвавшихся автоматчиков и танков. Комиссар, подобно тому, как это сделал накануне комбат, попросил, чтобы по району КГТ открыла огонь своя артиллерия. Это помогло отбить вражескую атаку.
В направлении кордона Мекензи № 1, от которого уже не так далеко и до Северной бухты, выступала как бы изогнутым волнорезом наша вторая позиция, обращенная на северо–восток. Оборона ее становилась главной заботой командира бригады.
—-Там надо сплотить кому‑то все подразделения, — делился Потапов своими мыслями. — Кулиниченко ранен… Кого бы туда послать — сильного, надежного человека.
— Давайте пошлем майора Кохно, — предложил я. — Все равно его батареи в том же районе.
— Хорошо, вызывайте его, — согласился Алексей Степанович. Решения, в том числе и касавшиеся разных назначений, он принимал быстро.
Иван Ильич Кохно командовал дивизионом противотанковых пушек. В бригаду он попал при ее формировании, из госпиталя, где лечился после ранения, полученного на другом фронте. А перед войной служил преподавателем в артиллерийском училище. При отражении декабрьского штурма дивизион Кохно был единственным артиллерийским подразделением, находившимся непосредственно в боевых порядках 79–й бригады. Все у нас относились с уважением к этому аккуратному и исполнительному, всегда подтянутому майору.
— Товарищ Кохно, я вас знаю как стойкого, смелого и рассудительного командира, — сказал Потапов Ивану Ильичу, явившемуся на КП. — Возьмите в свои руки управление всеми подразделениями второй позиции. Надо не допустить, чтобы противник там прорвался. Особенно важно закрыть ему выход из Камышловского оврага.
— Задача ясна, — ответил майор. Через четверть часа он с военкомом своего дивизиона И. А. Кузнецовым был уже на месте.
В «отряде Кохно» — так мы стали называть все вверенные Ивану Ильичу подразделения — набралось около 150 человек. Из штаба бригады мы дали в помощь Кохно начальника оперативного отделения старшего лейтенанта П. Г. Банкета (это был мой «выдвиженец», командовавший раньше взводом ПВО). В отряд вошла рота противотанковых ружей лейтенанта Ф. М. Грабового.
Как мы и предполагали, танки, а затем и автомашины противника пытались воспользоваться дорогой, ведущей наверх из Камышловского оврага. И как только они выходили из лощины, замедляя ход на повороте, по ним, с расстояния 300–400 метров, без промаха били пушки и противотанковые ружья. Танки вспыхивали, а автоцистерны с горючим сразу взрывались, загромождая дорогу обломками.
Небольшой отряд майора Кохно прочно держался на своей позиции и на целую неделю стал для врага тем трудным «орешком», который немцам никак не удавалось раскусить.
9 июня батальон старшего лейтенанта Оришко вел тяжелый бой уже в полуокружении. Фашистские самолеты, как и перед штурмом, сбрасывали кроме бомб железные бочки, тракторные колеса… Батальон по–прежнему дрался стойко. Раненые после наскоро сделанной перевязки возвращались в строй. Но батальону надо было чем‑то помочь. Решили взять со второй позиции часть роты автоматчиков. Ее командир только что выбыл из строя.
— Назначьте кого‑нибудь из штаба, — приказал комбриг.
Рядом стоял майор Николай Кузьмич Афонин, наш начальник связи.
— Разрешите пойти мне, — попросил он.
— Хорошо, — согласился я. — Но прошу быть осторожным. А то в штабе никого не остается…
Автоматчики прорвались к Оришко, когда остатки батальона держались из последних сил. И еще раз удалось отбросить фашистов назад. Но майор Афонин в штаб уже не вернулся: в этом бою он был ранен разрывной пулей.
Несколькими часами позже выбыл из строя и тяжелораненый командир первого батальона старший лейтенант Оришко. Наши командные кадры таяли. В этот же день был ранен комиссар бригады Иван Андреевич Слесарев. Его обязанности принял начальник политотдела С. И. Костяхин.
Вечером на левом фланге в руках противника оказалась «высота с памятником» — так называли мы возвышенность, где стоял обелиск в честь событий первой Севастопольской обороны. Эта небольшая высотка приобретала сейчас важное значение, как и любой рубеж на пути к кордону Мекензи и Северной бухте.
— Немцев с высоты надо выбить, — сказал Потапов, уезжавший в это время по вызову командарма. — Поручите это третьему батальону.
Раненый комбат Кулиниченко продолжал руководить подразделениями, но такую задачу, как овладение высотой, можно было возложить в батальоне только на начальника штаба старшего лейтенанта М. Л. Латмана. Я объяснил ему, что захватывать высотку надо ночью, потому что днем будет гораздо труднее.
Была уже полночь, когда Латман вместе со старшим лейтенантом А. И. Сафроновым повели на высоту группу человек в двадцать — все, что оставалось от седьмой роты. С КП бригады были видны пулеметные трассы завязавшегося боя. Высотку и все вокруг стали освещать немецкие ракеты. Почувствовав, что Латману может понадобиться поддержка, я послал ему в подкрепление группу бойцов из второго батальона, с двумя противотанковыми ружьями.
Этот сводный отряд занял и высоту, и позиции вдоль проходившей около нее шоссейной дороги. На следующий день враг трижды пытался вернуться сюда, но выбить наш отряд не смог. При отражении фашистских атак там был убит командир седьмой роты Анатолий Ильич Сафронов. Он запомнился мне как удивительно спокойный человек с сильным и твердым характером.
Старший лейтенант Латман и его бойцы ушли с «высоты с памятником» только по приказу, когда потребовалось выполнять новую задачу на другом рубеже.
«Домик Потапова»
Рано утром 10 июня, после того как враг уже обошел наши фланги, штаб перешел на запасный КП — в тот самый домик дорожного мастера, где три с половиной месяца назад произошло мое неожиданное назначение в 79–ю бригаду. Кстати сказать, он еще с декабрьских боев, когда командный пункт бригады тоже располагался тут, был известен в армии как «домик Потапова».
Комбриг сразу же отправился в батальоны, а я стал налаживать работу на новом КП. Вдруг вбежал боец из комендантского взвода и крикнул, что сюда идут танки. Выскочив из домика, я увидел с десяток немецких танков — они действительно шли к командному пункту по лощине и вдоль дороги, стреляя на ходу.
Я побежал к стоявшей недалеко 76–миллиметровой пушке и вместе с расчетом вкатил ее на соседний пригорок. Когда мы установили пушку в кустах, до танков оставалось метров пятьсот.
— Целься лучше! — сказал я наводчику, подавая снаряд.
Первым же снарядом один танк был подбит. Затем расчет орудия подбил еще два танка. Завязалась артиллерийская дуэль. Немецкие снаряды рвались около нас, но осколками никого серьезно не задело. Кончилось тем, что уцелевшие танки повернули назад и скрылись. К сожалению, я не запомнил фамилии меткого наводчика. А командовал орудием сержант Николай Париенко. Оказалось, что за его расчетом уже числилось три подбитых танка.
10 июня было очень тяжелым днем. Подтянув свежие части, противник при поддержке артиллерии и авиации возобновил атаки. Пытаясь вклиниться сильной ударной группой — в нее входило до 70 танков—между нами и нашим левым соседом (теперь это уже была 345–я дивизия), фашисты, как и в декабре, рвались к Северной бухте.
Бригада по–прежнему держалась стойко. Сопротивление вражескому натиску было настолько упорным, что без прямого содействия авиации ни танки, ни пехота не могли продвинуться вперед. Бомбардировщики вызывались для подавления отдельных огневых точек, минометных расчетов. За день враг произвел на участке бригады свыше тысячи самолето–вылетов, сбросил больше 2,5 тысяч бомб.
11 июня наш КП был уже на безымянной высоте, в верховье Трензиной балки.
Метрах в восьмистах севернее батальон немецкой пехоты с танками окружил нашу минометную роту. У минометчиков еще раньше вышел из строя весь командный состав, и командовал ими старший политрук И. А. Чаусовский. Это был степенный политработник, умевший делать все толково и обстоятельно, а в этот день мы узнали, что он был еще и героем.
Окруженная рота отбивалась больше трех часов. Мы помогали ей артиллерией, хотя снаряды были на исходе. Но снять с позиций какое‑либо подразделение и послать на выручку Чаусовскому и его людям не было никакой возможности. Потом с КП увидели, как немцы ринулись в окопы минометчиков, до нас донеслись оттуда последние разрывы гранат…
Позже оттуда выбралось несколько раненых бойцов. Они рассказали о последних минутах своих товарищей. Когда стрелять уже было нечем и гитлеровцы проникли в траншеи, комиссар Чаусовский — он лежал в блиндаже с оторванной ногой — запел «Интернационал». Подхватив революционный гимн, бойцы схватились с фашистами врукопашную, пустили в ход последние гранаты.
Почти двое суток дралась в окружении другая наша минометная рота, которой командовал лейтенант П. И. Пригарин. Уничтожив десять немецких танков, часть этой роты вырвалась из вражеского кольца.
А на второй позиции продолжал отбивать яростные атаки отряд Кохно. 10 июня майор сообщил по радио, что отряд полностью окружен. Еще два дня связь действовала хорошо, и мы регулярно получали подробные донесения о том, как отражаются вражеские атаки. Знали даже, кто именно из бронебойщиков подбил еще несколько танков и автоцистерн.
Радуясь, что Кохно держится на нашей прежней второй позиции, мы еще надеялись туда вернуться. Ведь 11 июня наши войска предпринимали на этом направлении контрудар.
Потом рация Кохно умолкла. Но за линией фронта— там, где находился отряд, вновь и вновь возникала сильная стрельба. Между тем стало ясно, что контрударом не удалось (для этого не хватало сил) срезать вражеский клин, как это намечалось. Надо было как‑то выводить наших товарищей из окружения.
— Людей везде осталось мало, но сейчас наименьший нажим испытывает первый батальон, — вслух размышлял Потапов. — Придется взять оттуда роту. С храбрым командиром, может быть, и пробьются к Кохно…
— Пробиваться придется больше двух километров, — заметил я. — Может быть, лучше послать несколько человек с приказом майору Кохно выходить сюда?
— Нет, будем контратаковать, — решил командир бригады.
Набрали человек шестьдесят. Сводную роту возглавил помкомбата по хозчасти лейтенант Новиков. Пошел с ним и младший лейтенант Грицик — тот, который со своими пулеметчиками два дня не позволял немцам передвигаться по Камышловскому оврагу. Полковник Потапов сам поставил роте задачу — пробиться к отряду Кохно и вывести из окружения.
Однако сделать это рота не смогла: дорогу преградил слишком сильный огонь. После этого Потапов согласился с моим предложением послать к Кохно одного-двух человек. Но кого? Работники штаба уже почти все были ранены или убиты. Идти мне самому комбриг не разрешал. Пришлось послать лейтенанта Молчанова, так часто выручавшего нас в самых различных случаях.
Задание он принял просто и деловито, как принимал все, что ему поручалось. Заверил, что пройти к Кохно сумеет. Но больше мы его уже не видели, и что с ним сталось, я не знаю.
А отряд Кохно, к большой нашей радости, 14 июня самостоятельно пробился к основным силам бригады. За дни боев в окружении он подбил и сжег 23 танка, уничтожил несколько автоцистерн, истребил сотни гитлеровцев. Бронебойщики сумели даже сбить самолет–корректировщик.
В один из этих тяжелых дней, поздно вечером, ко мне заглянул Семен Иванович Костяхин. Став после ранения И. А. Слесарева комиссаром бригады, он почти все время находился в подразделениях, на переднем крае.
Вот и сейчас только что вернулся из восьмой роты. Почернел, оброс, а добрые глаза все так же светятся — мягко и лучисто — за стеклами очков. Стал рассказывать: людей в восьмой роте уже совсем мало, политрук Дорохов ранен, но рота и сегодня выстояла. Немцы двинули в атаку пятнадцать танков, за ними — пехота. Но наши бойцы уже знают, как бороться с танками. Подпустили их поближе и закидали противотанковыми гранатами. Семь танков подбили, остальные повернули назад. Ну, а с пехотой справились пулеметчики и автоматчики.
— Какие люди! Как научились драться! — восхищался Семен Иванович. — Эх, если бы…
Это «если бы» то и дело приходило на ум. Если бы побольше снарядов… Если бы побольше людей в строю…
Мы видели: наш отпор врагу постепенно ослабевает. Не потому, что кто‑то упал духом — этого не было. Но у нас не хватало боеприпасов, вооружения, мы понесли большие потери, особенно в командном составе, которые нечем было восполнить. К этому времени уже почти никого не оставалось в строю из прежних командиров и комиссаров батальонов, командиров рот, взводов. Опустели и штабы. То, чем стала бригада, фактически было батальоном.
С 10 июня, после того как основные подразделения отошли за вторую позицию, мы уже не имели за собой заранее подготовленных к обороне рубежей. Их приходилось готовить теперь, под вражеским огнем. И для этого опять‑таки требовались люди.
Но все равно врагу дорого стоил каждый шаг продвижения. Лишь за один день боев в районе станции Мекензиевы Горы и у Трензиной балки части 345–й дивизии и наша бригада разгромили 3 неприятельских пехотных полка и кавалерийский эскадрон, подбили и уничтожили 42 танка.
Стойкие до конца
После двухдневной весьма относительной передышки (натиск врага не прекращался, но ослабел, и это было результатом понесенных им потерь, необходимости подтянуть свежие части) вновь разгорелись ожесточенные бои. Главным образом на стыке с нашим левым соседом — 345–й дивизией. Противник упорно пытался сбросить нас в Инкерманскую долину. Но ему еще не хватало для этого сил — их сковывала 95–я дивизия, которая вела тяжелые бои на Северной стороне.
Если нам подбрасывали снарядов, пехоту хорошо поддерживали артиллеристы. У них в основном сохранился командный состав, и наша артиллерия — были бы боеприпасы! — представляла еще вместе с минометчиками грозную силу. Наблюдательные пункты командиров дивизионов— капитанов А. В. Макарова, М. 3. Певкина и Н. Ф. Постоя размещались теперь совсем недалеко от бригадного КП, и вызов огня по любой цели происходил легко и просто.
Порой артиллеристы выручали пехоту и людьми. Когда вновь был ранен командир третьего батальона Яков Степанович Кулиниченко и комбриг поручил мне быстро подобрать командира ему на замену, я вспомнил, что где‑то недалеко находится с двумя или тремя противотанковыми пушками начальник штаба артдивизиона старший лейтенант Дробот. Это был смелый и решительный человек, отличившийся еще в декабрьских боях, и я предложил его кандидатуру на должность комбата.
— Хорошо, согласен, — сказал Потапов, и назначение состоялось. К помощи отдела кадров мы в таких случаях тогда не прибегали.
Дробот немедленно был направлен в батальон, отбивавший очередные вражеские атаки. Потом, правда, мы все‑таки вернули его артиллеристам, а комбатом стал Иван Ильич Кохно. Из окружения он вышел раненым, и ему былц предложено эвакуироваться на Большую землю, но Кохно отказался.
— Ноги и одна рука целы, — сказал он, — значит, еще можно воевать. Да и с людьми жаль расставаться.
Жестокие июньские бои сроднили всех. Людей, как никогда, тянуло друг к другу. Пользуясь тем, что от КП теперь было всего несколько сот метров до любого участка передовой, шел туда, к бойцам, и полковник Потапов, как только представлялась возможность отлучиться.
— Я в батальон, — говорил он мне и наказывал: — Если будет разговор, просите побольше боеприпасов!
Помню, возвратясь поздно ночью, он рассказал о том, как рота лейтенанта Н. А. Хорошкина, в которой осталось не более трех десятков бойцов, отбила атаку немецкого батальона, и о том, как отличился опять пулеметчик Цыгановский, истребивший уже сотни фашистов.
— К ордену его надо представлять, — заключил Алексей Степанович. — Завтра же оформляйте.
Вплоть до 21 июня главные события по–прежнему происходили в полосе обороны 95–й дивизии. Но ее фронт на Северной стороне Севастополя представлял собою уже цепь отдельных очагов сопротивления. Враг выходил к Северной бухте…
22 июня, в годовщину войны, полк немецкой пехоты с танками навалился на нашу бригаду. У Трензиной балки мы отбили одну за другой восемь атак, но понесли много потерь, главным образом от артобстрела и бомбежки.
Геройски действовали в этот день наши артиллеристы. Огневые позиции двух батарей находились над железнодорожным туннелем западнее Трензиной балки. С КП бригады было видно, как туда устремились, стреляя на ходу, десятка два вражеских танков. В то же время над батареями появились бомбардировщики. Вот разрывы бомб скрыли от нас два орудия. Кажется, что все там погибли… Но рассеивается дым, и мы видим — орудия опять бьют по танкам, которые все ближе и ближе.
Потом мы узнали, что при бомбежке были ранены командир батареи Цимлов и политрук Ульянов. Стремясь ободрить товарищей, парторг третьей батареи рядовой Иванов поднялся во весь рост и крикнул:
— Артиллеристы! Не пропустим фашистские танки в Севастополь!
Он тут же упал, сраженный осколком. Но его призыв был услышан.
— Не пропустим гадов! — подхватил раненый подносчик снарядов Винокуров, тоже поднимаясь во весь рост и грозя врагу кулаком.
На одном орудии заклинился замок. У другого, исправного, ранило наводчика. Сержант Николай Париенко — тот, с которым мы несколько дней назад били по танкам у «домика Потапова», — сам стал наводить, а двум бойцам приказал расклинить на замолчавшем орудии замок…
К концу боя в третьей батарее оставалось в строю лишь одно орудие. Но ни один танк не смог прорваться в Инкерманскую долину. Не прошла туда и следовавшая за танками фашистская пехота.
Как только позволила обстановка, на огневые позиции первой и третьей батарей пришел вместе с командиром дивизиона Макаровым полковник Потапов. Они насчитали там шесть горевших танков и еще восемь подбитых.
— Представляйте всех к наградам! — сказал комбриг, вернувшись на КП.
21 июня остатки 95–й дивизии были эвакуированы с Северной стороны. Возникала опасность высадки вражеских десантов на Корабельной стороне и в центральной части города.
В этой обстановке командующий СОР вице–адмирал Ф. С. Октябрьский лично приказал 79–й бригаде занять к утру 23 июня оборону по южному берегу Северной бухты. Бригаде были подчинены небольшой отряд моряков, оставшийся от 2–го Перекопского полка, сводный батальон Черноморского флотского экипажа, еще некоторые мелкие подразделения, а также огневые точки береговой обороны от Павловского мыска до окраины Корабельной слободы. На следующий день бригаде придали и знаменитый севастопольский бронепоезд «Железняков», который «базировался» в туннеле у Килен–балки, укрываясь там от бомбежек. Наша боевая задача состояла в том, чтобы не давать врагу переправляться через Северную бухту.
Немцы, захватившие Северную сторону, теперь весь день торчали у нас перед глазами — даже без бинокля было видно, как они там разгуливают. У артиллеристов и минометчиков прямо чесались руки по ним ударить. Но снаряды надо было беречь, как никогда.
К этому времени нехватка боеприпасов в Севастополе стала особенно острой. Транспорты с Большой земли уже не приходили, а прорывавшиеся в Камышевую бухту эсминцы и подводные лодки не могли привезти столько, сколько требовалось. Окончательно иссякли запасы 120–миллиметровых мин, и комбриг приказал капитану Певкину вывести из строя и сбросить в бухту наши тяжелые минометы. Осматривая ближайшие тылы бригады — это были разрушенные бомбами кварталы Корабельной стороны, — я натыкался на бездействующие зенитные батареи. А в воздухе так и висела вражеская авиация…
Вся эта картина вызывала тяжелые мысли о трагической судьбе Севастополя. О себе не думалось—мы все были так захвачены и накалены напряжением борьбы, что и в мыслях своя доля не отделялась от общей.
Моею личной судьбой распорядился случай. Утром 24 июня наш командный пункт — он находился в Доковом овраге у подножия Малахова кургана — попал под бомбежку. КП был в штольне, но меня налет застал наверху, и я получил тяжелое ранение в ногу.
«Юнкерсы» продолжали бомбить этот район весь день, и я оставался на КП до наступления темноты, то забываясь, то прислушиваясь к звукам огневого боя, который вела с берега бухты наша бригада. Помню, ко мне часто подсаживался Семен Иванович Костяхин. Комбриг договорился по телефону о том, что вместо меня пришлют капитана Евсеева — начальника разведки 95–й дивизии. Но до того как меня увезли в госпиталь, он прибыть на КП не успел — очевидно, тоже из‑за бомбежки.
Ночью мне сделали операцию. А двое суток спустя меня разыскали в штольнях подземного госпиталя комиссар штаба бригады Черкасов и наш военврач Мирин.
— Мы за тобой, Василий Павлович. Едем на корабль!
Знакомая штабная машина доставила меня к Камышевой бухте. Стояла лунная ночь. С лидера «Ташкент», ошвартованного у какого‑то временного причала, сходили на берег бойцы с автоматами: Большая земля продолжала посылать в Севастополь подкрепления. Это высаживалась 142–я стрелковая бригада — сибиряки. Затем их места заняли на борту две с лишним тысячи раненых и женщин. Доктор Мирин с кем‑то из корабельных офицеров внесли меня на «Ташкент», когда уже заканчивалась посадка и под палубой глухо заурчали машины.
Многих боевых товарищей по 79–й бригаде мне не суждено было увидеть больше никогда. Да и с другими, в том числе с Алексеем Степановичем Потаповым, я вновь увиделся не скоро. Тогда мне и стало известно то, что остается досказать.
28 июня враг начал интенсивно готовиться к переправе через Северную бухту. Наблюдатели фиксировали сосредоточение плавсредств, накапливание немецкой пехоты в балках Северной стороны, вывод батарей на огневые позиции. Но наша бригада имела по десять снарядов на орудие, и от удара по десанту на исходных позициях приходилось отказываться.
Полковник Потапов обходил занявшие оборону подразделения, ободрял людей, напоминая, что надо держаться тут изо всех сил. А неутомимый майор Кохно занялся укреплением участка побережья в районе Севастопольской ГРЭС, чтобы не допустить охвата фланга бригады со стороны Инкерманской долины.
29 июня весь южный берег бухты еще до рассвета был под вражеским огнем. От разрывов снарядов и бомб поднялась сплошная стена дыма и пыли, затруднявшая наблюдение. Потом противник поставил и над бухтой дымовую завесу. После этого началась переправа.
Катера и лодки шли к устьям балок на южном берегу— Сушильной, Георгиевской, Троицкой, Килен–балки. Несмотря на плохую видимость, наши артиллеристы и пулеметчики уничтожили семнадцать лодок и катер, и лишь пять лодок из первого броска десанта достигли южного берега. У Георгиевской балки завязался бой с высадившимися здесь гитлеровцами.
Вскоре он перекинулся и на другие участки берега — пресечь переброску войск через бухту не удавалось. Бойцы бригады и все, кто оборонялись с ними рядом, дрались больше врукопашную — патронов было мало. Две последние пушки из дивизиона капитана Макарова били по врагу прямой наводкой.
К полудню бригада, понеся большие потери, отошла правым флангом к Малахову кургану. Левым флангом еще некоторое время оставался Павловский мысок.
Бои продолжались в городе, а затем — у Херсонеса. Эвакуироваться на Большую землю в ночь на 1 июля из 79–й бригады довелось немногим.
Как установлено теперь по рассказам непосредственных участников боев, старший батальонный комиссар С. И. Костяхин сформировал в Лабораторной балке сводный отряд прикрытия из бойцов разных подразделений. В нем было свыше 400 человек. Отряд имел два орудия, некоторое количество пулеметов, противотанковые гранаты, бутылки с зажигательной смесью.
Утром 2 июля этот отряд принял на Балаклавском шоссе бой с фашистскими танками и пехотой. Он длился не особенно долго — около часа. Но на поле боя враг оставил до двадцати подбитых и сожженных танков и сотни убитых солдат. Значительная часть их была истреблена в жестокой рукопашной схватке.
Отряд Костяхина за этот час потерял убитыми и ранеными три четверти своих бойцов и очень многих командиров. Но поредевший отряд, пополняясь присоединявшимися к нему бойцами, продолжал и 3, и 4 июля прикрывать другие наши подразделения. По свидетельству ныне здравствующего Т. Ф. Крахмалева (тогда — инженер–капитана из автобатальона), сражавшегося вместе с Костяхиным, в бою 4 июля было уничтожено еще до четырнадцати танков. Так дрались севастопольцы на последних рубежах своего плацдарма в дни, когда сам город, или вернее то, что от него осталось, находился уже в руках врага.
4 июля Семен Иванович Костяхин (так же, как и Крахмалев) получил контузию и был схвачен гитлеровцами. После зверских истязаний фашисты расстреляли нашего комиссара в Бахчисарае.
До Херсонесского полуострова, где также действовала вместе с другими защитниками Севастополя группа бойцов 79–й бригады, дошла последняя наша пушка. Ее расчет возглавлял лейтенант Попенко из 2–го артдивизиона бригады, отличный артиллерист, огневой взвод которого уничтожил свыше десяти вражеских танков еще на Мекензиевых горах. Отходя к Херсонесу, Попенко раздобыл где‑то снаряды, и его расчет продолжал истреблять врагов, ведя огонь прямой наводкой по фашистской пехоте, по танкам. Есть сведения, что благодаря именно этой пушке советские бойцы смогли захватить два исправных немецких танка, которые тут же были введены в бой…
Воины 79–й курсантской стрелковой бригады до конца выполнили свой долг перед Родиной. Многие из них пали смертью героев. Пусть же знает наш народ о людях, чьей кровью обагрена священная севастопольская земля.