«По крайней мере, девочка со мной по-прежнему откровенна», — усмехнулся про себя дон Бернардо. Вслух он спросил:
— Ты совсем не скучала, дорогая?
— Н-ну… — как тебе сказать. — Беатрис пожала плечами. — По тебе — разумеется. Ну и в какой-то степени по Буэнос-Айресу, вообще по Аргентине. Но это скорее как-то платонически. Во всяком случае, никогда не думала, что мне даже воздух на Коррьентес покажется приятным! Ты знаешь, европейские города пахнут совсем иначе, я даже не пойму, в чем разница. Я очень изменилась?
— Ты повзрослела, Дора. Но я не сказал бы, что тебе к лицу этот костюм. Впрочем, я старомоден. Мне нравится, когда женщина одета по-женски. Ты и на пароходе ходила в брюках?
— Нет, что ты. В этой проклятой жаре? Я там носила шорты, совсем коротенькие. На грузовых пароходах все просто и можно не стесняться. Слушай, ты действительно согласился быть этим самым, полномочным и чрезвычайным?
— Пришлось, к сожалению, — кивнул дон Бернардо, разворачивая салфетку.
— Я бы на твоем месте отказалась! Говорят, это не страна, а черт знает что. Неужели ты там уживешься?
— На дипломатической службе, дорогая, человек не «уживается», а работает. Ну и… наблюдает окружающее, — добавил дон Бернардо. — Не забывай, я прежде всего историк…
— Господи, ужасно тебе надо «наблюдать» этот трухильевский борд… я хочу сказать — балаган, — быстро поправилась Беатрис. — Почитал бы того же Крима, вполне достаточно!
Дон Бернардо, несколько оглушенный странной обмолвкой дочери, решил, что ослышался.
— Крима? — переспросил он рассеянно. — Положим, есть и более серьезные авторы. Но, видишь ли, лучше один раз увидеть, чем десять раз прочитать…
Разговор прервался, когда вернувшийся официант начал накрывать на стол.
— Ну, накидываемся, — сказала Беатрис, принимаясь за еду. — Я действительно умираю от голода. Наверное, я отощала за последние дни — была сильная качка, и я почти ничего не ела. Если не считать таблеток дромамина. Теперь я понимаю, что тебе действительно неудобно было отказаться, бедный папочка! А дон Альберто тоже получил дипломатическое назначение — в Уругвай? Ха-ха, воображаю, как он сходит на берег в Монтевидео с этими своими усищами…
— Ему-то повезло, — улыбнулся дон Бернардо. — Ты не смотрела на карте, куда нужно ехать мне? Это не Монтевидео, моя дорогая. Будь это прилично, они загнали бы меня к белым медведям.
— Слушай, папочка, я, очевидно, просто дура, но я так до сих пор и не понимаю — за каким, собственно, дьяволом им вообще понадобилось тебя куда-то загонять?
Дон Бернардо поморщился, размазывая по булочке замороженное масло.
— Видишь ли… Как выяснилось, мы слишком уж по-разному смотрим на многие вопросы…
— Кто это «мы»?
— Я имею в виду себя и моих единомышленников, с одной стороны, и тех, кто делает нашу сегодняшнюю политику, — с другой. Ближайшее окружение Лонарди, иными словами.
— Что он за тип, кстати? — рассеянно спросила Беатрис, занятая едой и наблюдениями за улицей. — Выглядит симпатично, он даже понравился моим знакомым в Брюсселе…
— Лонарди — честный и недалекий человек, — ответил дон Бернардо. — А окружение его погубит. Он совершенно не понимает, что нельзя всерьез руководить страной с теми людьми, которыми он себя окружил. Точнее — которым он позволил себя окружить. Между прочим, наш милейший Хуан-Карлос сейчас стал субсекретарем по делам печати. Ты, надеюсь, оцениваешь всю прелесть этого назначения?
— Оцениваю всю прелесть, — кивнула Беатрис. — Но он хоть настоящий кабальеро, папа. После всей этой сволочи, которая руководила печатью при Пероне…
— Дора, ты неподражаема, — засмеялся дон Бернардо. — Если бы Хуан-Карлос услышал твой комплимент…
— Нет, но в самом деле! Не сравнишь же ты его с каким-нибудь Апольдом!
— Революция для того и делалась, чтобы новые руководители не были похожи на старых, — возразил дон Бернардо. — Ты сама знаешь, я очень люблю Хуан-Карлоса, но ведь это человек, начисто лишенный даже зачатков политического common sense[76]…
— Ну, в моих глазах это не такой уж недостаток, — засмеялась Беатрис. — Ненавижу людей, наделенных здравым смыслом. Может быть, конечно, в политике они нужны, но тогда тем хуже для политики. Папа, тебе действительно нужно туда ехать?
— То есть? — переспросил дон Бернардо, подняв брови. — Я ведь тебе сказал, почему мне нельзя было отказаться.
— Я это поняла. Но, может быть, твое назначение можно рассматривать как… ну, как своего рода «гонорис кауза», без необходимости что-то делать в действительности?
— Ах вот что! К сожалению, нет, дорогая, от «необходимости что-то делать» мне, пожалуй, не отвертеться.
— И когда ваше превосходительство думает отбыть к месту назначения?
— Я ждал тебя. Теперь это уже вопрос дней.
Беатрис вздохнула и отодвинула свой прибор.
— Жаль. Я могла бы поехать с тобой, но, честно говоря, хочется пожить какое-то время здесь. И потом, Доминиканская Республика… — Она сделала гримаску. — Боюсь, это слишком уж на любителя. Хватит с меня перонизма. Послушай, расскажи — как все это здесь происходило?
— Что именно?
— Ну, революция. Много было стрельбы?
— Здесь — нет. Впрочем… Вон, посмотри напротив, видишь?
Беатрис посмотрела через перекресток и только сейчас заметила не убранные до сих пор развалины небольшого трехэтажного дома рядом с баром «Гельвеция».
— Ого! Я и не заметила. Здесь было антикоммунистическое командование или что-то в этом роде, правда?
— Да, штаб-квартира «Альянсы», — кивнул дон Бернардо. — Странные эти субъекты продолжали защищать режим, даже когда сам Перон уже сидел на канонерке. Они держали под обстрелом весь этот перекресток, кончилось тем, что сюда подошел танк и начал стрелять из пушки прямо им в окна. Это было, так сказать, единственное сражение в столице. Ну а в Кордове уличные бои продолжались двое суток, там было сложнее…
— Послушай! — воскликнула Беатрис. — Ты о Пико Ретондаро ничего не знаешь? Он ведь, наверное, уже вернулся, — воображаю, какой лихорадочной деятельностью он сейчас занят!
— Молодой Ретондаро? Да, он вернулся. Приехал ко мне в Кордову накануне всей этой истории. Ему… очень не повезло. Он был тяжело ранен, в первый же день. Пулеметной очередью, если не ошибаюсь. Ему ампутировали руку… левую.
Дон Бернардо кашлянул и оттянул пальцем твердый крахмальный воротничок.
— И вообще врачи ничего не гарантируют, — продолжал он негромко, глядя в окно мимо головы дочери. — Его перевезли сюда на прошлой неделе… До сих пор он вообще считался нетранспортабельным, как это называют. У него сильно повреждены легкие и еще что-то… словом, в грудной клетке.
Беатрис, выпрямившись, смотрела на него расширенными глазами, с выражением скорее недоумевающим, чем испуганным.
— То есть как это — ампутировали руку? — сказала она, пожав плечами, и спросила: — Что же он теперь — совсем без руки?
— Глупый вопрос, дорогая. Если у человека ампутирована рука, то, значит, ее совсем нет.
— Я понимаю, — прошептала Беатрис, вдруг вся как-то съежившись. — Но представить себе Пико…
Дон Бернардо продолжал смотреть в окно, беззвучно барабаня пальцем по подлокотнику. За соседним столиком кто-то придушенным от сдерживаемого смеха голосом рассказывал политический анекдот, часто упоминая имя контр-адмирала Рохаса.
— Ваша проклятая политика, — сказала Беатрис со злой убежденностью. — Неужели все это стоит того, чтобы калечились и умирали самые лучшие? Ведь всегда получается, что подлецы остаются в стороне, а гибнет всегда лучшая часть молодежи…
Она говорила, тоже глядя куда-то в сторону, но сейчас посмотрела на отца и осеклась.
— Папа, тебе плохо?
— Нет-нет, нисколько, — отозвался дон Бернардо. — То есть я хотел сказать… Я просто устал, Дора. Ты хочешь еще чего-нибудь? Нет? Тогда поехали домой. Я тебя отвезу и сам должен буду отлучиться на несколько часов… Мы договоримся, где встретиться, чтобы пообедать…
Он встал, расплатился с подошедшим официантом и предложил дочери руку. Беатрис почувствовала, что на этот раз за привычной отцовской галантностью скрывается слабость, стремление почувствовать поддержку; ее охватило смешанное чувство жалости и панического страха.
— Если ты устал, я поведу машину, — сказала она. — Правда, папа, мне очень хочется. Я так давно не садилась за руль!
— Я еще не инвалид, чтобы меня возила дочь, — отказался дон Бернардо.
Пожалуй, она напрасно встревожилась. Сидя сейчас рядом с отцом и поглядывая на его руки, уверенно лежащие на руле, Беатрис подумала, что приступ мгновенного и панического страха был необоснованным. Просто ее ошеломили новости, это страшное известие о бедном Пико. Понятно, что и папа не относится к этому спокойно. Он изменился в лице — она даже подумала, что ему плохо, — именно тогда, когда она сказала о жертвах среди лучшей части молодежи. А что, если он — один из руководителей восстания в Кордове — чувствует себя ответственным за все эти жертвы?
Беатрис покосилась на отца, словно разглядывая незнакомое лицо. Он сидел выпрямившись, в немного напряженной позе, как всегда за рулем; удивительное, в сущности, лицо, смешавшее в себе черты ученого и конкистадора. Или она никогда этого не замечала раньше, или что-то новое появилось в нем за этот последний год. Седые и аккуратно подстриженные усы и бородка — это все очень профессорское, так же как и лоб, которого сейчас не видно под шляпой. А вот как эта шляпа надвинута и как смотрят из-под нее глаза — в этом есть что-то даже пиратское. Бедный папка! Не пиратское, конечно, но что-то такое… Шляпа? Что ж, папа всегда умел быть элегантным, и если уж он надевает шляпу под таким углом, то можно быть уверенной, что именно такой угол и является самым distingue, а взгляд у человека всегда становится немного пиратским, когда он ведет машину по такой улице, как Коррьентес. Нос — другое дело, этот большой и горбатый нос ничем уже не объяснишь, он несомненно достался от первых Альварадо. Dieu merci, она своим носом обязана предкам по материнской линии, скорее всего каким-нибудь японцам. Действительно, откуда бы в семье носатых Альварадо взяться такому ничтожному носу…