С тем и сталжить-поживать в бывшей шимековой квартире да с оставшимся от жидов добром, с мебелью, со столом старорежимным, справным, крепким як отой дуб. Или не заслужил? Вон сколько годов выкладывался...
Он, в сущности не злой был, Петро, жалостливый даже. Старуха Розина, когда он её с хаты попёр, последним словом за Ваську плакала, мол, жалко животную, Брауншвейгские перед эвакуацией просили присмотреть, она обещала... Петро и тут не злодеем выказался: нет, шоб прыбить зверюку, тем более, злючая, до рук не йде, не мурчить, тольки шипить, як ота зараза, а Петро по-доброму: не прыбив, просто погнав геть.
И подалась Васька во двор, к мусорке, местным кошкам на горе, они шипели, горбились, гоняли приблудную, да не на ту напали: одной ухо разодрала, с другого кота вышерстила клочья до лишайного вида, ей самой морду, было дело, распахали - зиму билась за место сытное, а там и весна, март, коты завыли, Васька в цену вошла, главный помоечник, рыжий, поджарый, хвостом метёт, рожа много битая, глаз единственный горит - тот ещё бандюга, тигра на всю улицу, он и обрюхатил Ваську, как бы приписал к помойке, стала своей, прижилась, выжила...
Кто опишет судьбы кошек, собак, птичек, брошенных под рыдания неутешных детей или одиноких горемык, теряющих единственного наперсника, - бездомных бесхозных животин, одичавших, взбесившихся от военных страхов, от бомб и стрельбы, грома и пожаров, ставших пищей голодающему человеку, шапкой мёрзнущему живодёру, мишенью веселящемуся солдату...
Утешься, однако, зверьё: людям - горше.
Н. Красносельская: “На Слободку шли колонной по мостовой. По тротуарам густой довольно цепью охраняли румыны и полицаи. Подгоняли, били прикладом... население на улицах было, хлеб, помню, протягивали, пихали воду - с бидончиком стояла женщина...
Меня всё время одно мучило. Меня ведь из Москвы сюда отправили только на лето, тёплых вещей не дали. И теперь бабушка меня одела в одежду моей тётки - беличья шубка, фетровые боты, галоши, рейтузы - вещи на меня были велики. На ноги, чтобы ботики не спадали, надели несколько пар носков. Никто не догадался рейтузы ушить. У меня на ходу одна задача была: подтянуть падающие рейтузы.
Беличью шубку с меня сняли, не доходя до Слободки. Румыны снимали. И свои... Дождь был, непогода. Кто-то из толпы дал мне что-то вроде телогрейки.
Привели на Слободке в здание типа школы. На первом этаже в комнату вроде класса, метров двадцать квадратных, набили нас так густо, что не могли сесть. Потом часть людей вывели, и мы легли”.
19. СЛОБОДКА
Школа. Школьный бал...
Древнееврейского мудреца Хилеля спросил язычник, желавший мигом освоить иудаизм: “В чём суть вашего учения?”. Хилель ответил: “Что тебе неприятно, не делай того ближнему - вот сущность Торы; остальное - примечания”. Тут евреи и их благожелатели аплодируют. Но фраза Хилеля оборвана. Он добавил два крохотных слова: “Иди учи”. Учи, значит, Тору - священную Книгу евреев.
Евреи, говорят, - “народ Книги”. Учиться - их живительный обычай: образованность веками спасала евреев. Издавна учёный еврейский жених успешно противостоял богатому.
Ученье - свет, как того не понимать одесским живчикам? В 1826 году, одолев косность в общине, они открыли первую в России общеобразовательную еврейскую школу. Сперва 63 ученика, на следующий год 250, а за 26 лет, пока школу не закрыли, - две с половиной тысячи. Стараниями директора школы, галицийского еврея Бецалеля (Базилиуса, Василия) Штерна в школе, помимо традиционных Торы и иврита, учили по немецкому образцу математику, географию, историю, европейские языки, бухгалтерское дело. Выпускники преуспевали, становясь финансистами, коммерсантами, учителями, фармацевтами, врачами... Родители, сообразив пользу, щедро поддерживали школу: её учителя зарабатывали больше, чем преподаватели самого престижного в Одессе Ришельевского лицея.
Школе покровительствовал генерал-губернатор М.С. Воронцов, сам император Николай І в 1837 г., посетив её, одобрил высочайше. Но интриг тоже хватало. В 1852 г. противники школы добились её преобразования в обычное казённое училище с примитивным уровнем преподавания. Штерн ушёл в отставку и спустя год умер.
Однако жизнь брала своё. К концу девятнадцатого века нееврейские гимназии и университет Одессы примерно на одну треть заполняли евреи. В 1887 г. правительство ограничило число еврейских учеников в государственных учебных заведениях 10 процентами. Одессе разрешили больше, до 15 процентов. Но местным евреям мало: они тут же создали собственные светские гимназии и училища и отправили в них три тысячи детей. Там, где не действовала процентная норма, в художественном и музыкальном училищах евреев было 60 процентов - 585 человек. Стоило университетам в 1905 г. ненадолго отменить процентную норму, как в Одессе тут же подскочило число еврейских студентов.
Страсть учиться. В 1881 г. после погрома генерал-губернатор Одессы А. Дондуков-Корсаков с горечью докладывал министру внутренних дел: “Евреи... успевают наполнять собою учебные заведения... к ущербу для распространения образования в среде христианского населения. ... Приобретая вместе с образованием и более утончённые средства и орудия эксплуатации... эта космополитическая народность... представит серьёзную опасность не только для экономической судьбы края, но и для его гражданского и политического развития и даже для сохранения нравственного облика господствующего племени”.
Через 60 лет нашлось, как погасить патриотические опасения: музыкальную, гуманитарную, медицинскую, техническую - любую учёбу завершить одним последним классом, выпускным - классом школы в гетто на Слободке. Всеобщее обязательное еврейское образование.
“В помещении школы на Слободке классы были битком набиты людьми, негде было даже сесть. К ночи, когда... все затихли, со двора стал доноситься детский крик и стон. Когда охрана перестала ходить по двору, я, прижимаясь к стенке, стала по-пластунски ползти к тому месту, откуда раздавался крик. Я приползла к стеклянной двери, за которой стояли мальчики лет 8-12. Их лица были окровавлены и искажены от страха и страданий. Они плакали, кричали, просили о помощи. Из их криков я поняла, что комната битком набита мальчиками, которых несколько дней как отняли у родных, закрыли без еды и питья. Многие умерли.
Я... приползла обратно и рассказала людям об увиденном. Тут же матери стали переодевать своих мальчиков в девичью одежду. А тем детям, запертым, помочь никто не смог” (Р. Коркучанская, в 1941 г. 16-ти лет).
Восьмилетний Ян Колтун находился на станции переливания крови при 1-й инфекционной больнице, где прежде работала его мать: “Там русская была администрация, но курировал румынский офицер. Настал момент, когда нам сказали, что сколько можно они нас скрывали, не выгоняли, но больше нельзя. И вот последний день, с которого нахождение евреев вне гетто карается расстрелом.
Холодная зима была... День морозный, а мы ходим по улицам... Заходим в дома, спрашиваем, например, Наталью Ивановну. Нам говорят: “Нет такой”, а мы вроде ищем, ходим по коридорам и этим обогреваемся. Мама это для меня делала. Так мы ходили до вечера, а потом ушли в гетто”.
С. Сушон: “Слободка - это один из районов Одессы, который легко было отгородить от мира. Там место, которое было огорожено, стояли вышки, румыны-часовые в обуви на толстой подошве, потому что были лютые морозы.
Евреи шли сплошным потоком, как будто в Мавзолей Ленина. С чемоданами, узлами - разрешалось взять столько, сколько можно было унести. У меня были торбы с сухарями и очень приличный чемоданчик, там инструмент: молоток, плоскогубцы - и учебники для седьмого класса, и мои драгоценности: я собирал монеты и марки.
По дороге я увидел первые трупы: пожилых людей, детей - замёрзших. Что интересно? Вши с мёртвого тела выходят наружу, и на одежде - серые пятна из вшей. Это ж редко можно увидеть! Живое пятно!..”
Из архивов:
“Акт № 91
...Гр-не Кричевский М.И., Ивчер Я., Ивчер Л. и двое детей были раздеты догола и в таком виде погнаны по снегу. В пути они все замёрзли”.
С. Боровой:“Слободка стала заполняться евреями. Размещались они в условиях невероятной скученности - в помещении школы, суконной фабрики, общежития Водного института... Некоторым удалось устроиться на квартирах у обывателей. Одни давали евреям приют из сострадания, другие сделали из этого источник обогащения. Многие в эти страшные морозы оставались под открытым небом...
Скученность, голод и морозделали своё дело... Началась массовая смертность, пошли эпидемии сыпного тифа, дизентерии и т.п... Евреи-врачи... самоотверженно вступили в борьбу... Им удалось даже организовать больницу. Но эти врачи были высланы, больница закрыта, а больные вывезены на открытых машинах...”
ИзЛистов:
“Хасин Иосиф, 1895, рабочий, умер в гетто от сыпного тифа, 1942 г.”
“Меламед Сарра, 1878 г. р., умерла в госпитале на Слободке”.
“Кагаловский Яков, 1929 г. р., сбежал из гетто и замёрз на улице”.
“Френкель Розалия, врач, впрыснула сыну Октаву Шмидту (10 лет) и себе смертельную дозу морфия, чтобы избежать насилия, гетто на Слободке, 28 января 1942 г.”
С. Сушон: “Мы попали в комнату, где жили человек шестнадцать. Пятнадцатого января день рождения у меня (тогда, в сорок втором мне четырнадцать исполнилось) и у бабушки: я - ей подарок. И в этот день в комнату вошли румын и двое полицейских из местных. Они начали делать шмон [обыск]. Им попал на глаза мой чемодан. Один схватил его. Естественно я бросился за чемоданом. Получил я ногой и отлетел в сторону. Мама за меня заступилась и бабушка тоже на чемодан. Там же всё моё добро!.. И один из них наотмашку ударил маму в ухо, и она отлетела тоже к стенке. Это был мой день рождения 15 января. Мама не плакала, не стонала. Мы все были в шоке.
... Когда были облавы и ловили мальчишек, то заставляли показывать пипку. Многих мальчиков в советское время не обрезали, но меня, например, бабушка обрезала - у таких было легко определить еврея.